Волкофф

Август в Чикаго бил по голове горячей дубинкой даже ко всему привычных уличных торговцев-мексиканцев. Жара стояла такая, что асфальт на Уэнтуорт-авеню размягчался к полудню, и следы ботинок отпечатывались в нём, как в чёрном пластилине. Воздух был густой, липкий, пропитанный запахом помоек, выхлопных газов и того особого чикагского душка, который складывался из дыма мясокомбинатов, испарений озера Мичиган и пота трёх миллионов человек, просыпавшихся каждое утро в надежде, что сегодня будет чуть-чуть полегче, чем вчера.

Моя контора располагалась на втором этаже старого кирпичного здания над китайской прачечной «Золотой лотос». Здание помнило времена, когда в этом районе жили ирландские иммигранты, потом пришли поляки, потом итальянцы, теперь тут селились мексиканцы и пуэрториканцы. Чайнатаун начинался через два квартала, а здесь был Пилсен — район, где английский язык уже был роскошью, а испанский — необходимостью. Я говорил на обоих, плюс на русском, который достался мне от отца вместе с фамилией и револьвером «Наган» 1895 года, хранившимся в сейфе как память о человеке, которого я толком не знал.

К офису вела узкая лестница, скрипучая, с перилами, которые шатались от каждого прикосновения. На стене висела вывеска, выцветшая почти до неразличимости: «Алекс Волкофф — частный детектив». Я снимал это помещение за семьдесят пять долларов в месяц, и это было, наверное, дорого, учитывая, что в комнате едва хватало места для стола, двух стульев, допотопного картотечного шкафа и кушетки, на которой я иногда ночевал, когда не хотел тащиться в свою квартиру на другом конце района.

Стол был металлический, серый, с облупившейся краской — списанный из полицейского участка, купленный на аукционе за пару баксов. На нём стояла чёрная печатная машинка «Андервуд», которая пережила Вторую мировую, переживёт Третью, и уж точно меня переживёт. Ещё телефон с дисковым набором и пепельница из зелёного стекла, уже заполненная окурками «Лаки Страйк». Окно выходило на Уэнтуорт, и через грязное стекло можно было наблюдать за жизнью района: мексиканские парни в белых майках, курящие у входа в бодегу; старухи в чёрном, спешащие в католическую церковь Святого Войцеха; бродяги, копавшиеся в мусорных баках; полицейские патрульные машины — чёрно-белые «Форд Кастом 500», медленно проплывающие по улице, как акулы в аквариуме.

На стене висел календарь с девицей в бикини, рекламирующей шины «Гудьир» — июльский листок я так и не оторвал, потому что августовская красотка выглядела менее привлекательно. Рядом — лицензия частного детектива штата Иллинойс, выданная два года назад и действительная до следующего февраля. Вот только полицейское управление Чикаго косо на меня смотрело после нескольких инцидентов, которые они квалифицировали как «превышение полномочий», а я — как «качественное выполнение работы». Так что, возможно, до февраля и не дотянет.

Я сидел в своём потёртом вращающемся кресле, закинув ноги на стол, и читал утренний выпуск «Чикаго трибьюн». Первая полоса вопила о том, что Никсон расширяет бомбардировки Лаоса, в то время как Конгресс пытается урезать военный бюджет. Я перелистнул страницу — эти новости меня уже не интересовали. Вьетнам был позади, три года как позади, но иногда, особенно когда стояла такая жара, мне казалось, что я снова там, в джунглях дельты Меконга, где воздух был таким же влажным и тяжёлым, и каждый вдох давался с тем же усилием.

На второй странице сообщалось, что мэр Дейли выделил очередные миллионы на строительство новой ветки метро, что «Кабс» снова проиграли, и что в Саут-Сайде обнаружили тело молодой женщины, утонувшей в озере Мичиган. Полиция квалифицировала смерть как несчастный случай — женщина была пьяна, оступилась на пристани. Имя не называлось, просто «неопознанная белая женщина, примерно двадцати лет».

Отложил газету, потянулся за сигаретами. Пачка «Лаки Страйк» лежала рядом с пепельницей — зелёная с красным кружком, дизайн военного времени, который так и не изменили. Я закурил, глубоко затянулся и выдохнул дым в сторону окна. Вентилятор на потолке вращался, лениво гоняя горячий воздух из угла в угол, но от этого легче не становилось.

Было без десяти десять утра. Клиентов не было уже неделю — последний заказ был от жены адвоката, которая подозревала мужа в измене. Я три дня следил за этим типом, сфотографировал его с секретаршей в мотеле на окраине, получил триста долларов и с тех пор сидел без работы. Деньги таяли — аренда, еда, виски, сигареты. Ещё месяц, и мне придётся искать подработку на стройке или в порту.

Телефон зазвонил резко, нарушив тишину. Я снял трубку.

— Алекс Волкофф слушает.

— Мистер Волкофф? — голос был хриплый, мужской, с акцентом уроженца южных штатов. — Мне нужна ваша помощь. Вы сейчас свободны?

Я посмотрел на пустой офис.

— Свободен как птица. Приезжайте, обсудим.

— Я уже внизу, — сказал голос. — Можно подняться?

Значит, звонит из автомата на углу. Видимо, действительно нужно.

— Давайте, — положил трубку и поднялся, пригладил волосы, стряхнул пепел с рубашки и сел обратно, стараясь выглядеть как детектив, которому можно доверить дело, а не как бывший коп, который ушёл со службы под угрозой увольнения за чрезмерное применение силы.

Шаги на лестнице — тяжёлые, медленные. Человек поднимался осторожно, будто боялся, что ступени не выдержат. Потом стук в дверь — три удара, неуверенные.

— Открыто, — сказал я.

Дверь открылась, и в офис вошёл мужчина лет пятидесяти, крупный, с широкими плечами и руками, которые явно привыкли к тяжёлому труду. Лицо обветренное, с глубокими морщинами, глаза тёмные, усталые. Волосы седые, коротко стриженные. На нём были грубые джинсы и синий пиджак с нашивкой «Саут-Уоркс» — сталелитейный завод на берегу озера, один из тех гигантов, которые делали Чикаго промышленным сердцем Америки. Одежда была чистой, отглаженной — человек явно переоделся специально перед визитом. Ботинки начищены. В руках он держал кепку, мял её нервно.

— Мистер Волкофф? — спросил он, останавливаясь в дверях.

— Да. Входите, садитесь.

Он прошёл внутрь, оглядел офис — быстрый оценивающий взгляд, который всё замечает. Потом сел на стул напротив моего стола, осторожно, будто проверял, выдержит ли.

— Меня зовут Томас Донован, — сказал он. — Я работаю на «Саут-Уоркс», сталеваром.

Я кивнул, достал из ящика стола блокнот и ручку.

— Чем могу помочь, мистер Донован?

Он помолчал, сжал кепку сильнее. Потом сказал, и голос его дрогнул:

— Три дня назад полиция нашла в озере мою дочь. Кэтрин. Ей было двадцать три года.

Вспомнилась заметка в газете. Неопознанная женщина. Значит, опознали.

— Мне очень жаль, — ответил ему, и это было почти искренне. У меня не было детей, не было семьи, но я видел достаточно смертей, чтобы понимать, что это такое — терять близких.

— Полиция говорит, что это несчастный случай, — продолжал Донован. — Говорят, что Кэтрин выпила, пошла на пристань Монро-Харбор, оступилась и упала в воду. Утонула. Алкоголь в крови — полтора промилле. Дело закрыто. Даже расследовать не стали.

Он смотрел на меня, и в его глазах я видел боль, гнев и отчаяние.

— Но вы не верите полиции, — сказал я.

— Не верю, — твёрдо сказал Донован. — Кэтрин не пила. Совсем. Ни капли. Я её вырастил один, после того как моя жена умерла, когда Кэтрин было пять лет. Я знал её. Она была хорошей девочкой. Работала секретаршей в строительной компании в Луп, зарплата сто двадцать долларов в неделю. Жила одна, в квартире на Саут-Сайд. Ходила в церковь каждое воскресенье. Не курила, не пила, не гуляла с мужчинами. Она хотела поступить в колледж, копила деньги. Говорила, что станет учительницей.

Я слушал, делал заметки. Знал, что сейчас скажу то, что говорю всегда в таких случаях.

— Мистер Донован, иногда люди не показывают своё истинное лицо даже близким. Иногда секреты...

— Нет, — перебил он, и голос его стал жёстче. — Я знаю, о чём вы думаете. Что она вела двойную жизнь, что у неё были тайны. Но это не так. У меня есть доказательства.

Он полез во внутренний карман комбинезона, достал свёрнутую газету и протянул мне. Я развернул — местная районная газётка «Саут-Сайд геральд», трёхдневной давности. Статья на третьей странице, короткая:

«ТЕЛО МОЛОДОЙ ЖЕНЩИНЫ НАЙДЕНО В ОЗЕРЕ МИЧИГАН. Вчера вечером береговая охрана обнаружила тело молодой женщины, плавающее у пристани Монро-Харбор. Жертва опознана как Кэтрин Донован, 23 года, жительница Саут-Сайд. По предварительным данным, причина смерти — утопление. В крови обнаружен высокий уровень алкоголя. Полиция не усматривает криминала. Представитель управления лейтенант Майкл О'Брайен заявил: "Это трагический несчастный случай. Молодая женщина выпила, пошла на пристань, оступилась. Никаких признаков насилия не обнаружено". Похороны состоятся в пятницу в церкви Святого Патрика».

Я перечитал статью ещё раз. Что-то здесь было не так. Слишком быстро закрыли дело. Слишком однозначно. Полиция Чикаго была ленивой и коррумпированной, но обычно хоть какое-то расследование проводили, особенно когда речь шла о молодой белой женщине. Но здесь — ничего. Нашли, опознали, закрыли.

— Вы разговаривали с полицией? — спросил я.

— Да. Приезжал в участок на Уобаш. Разговаривал с детективом по фамилии Маккой. Он был... — Донован подбирал слова, — вежливым, но твёрдым. Сказал, что расследование закончено. Что они нашли свидетеля, который видел, как Кэтрин покупала бутылку виски в магазине около девяти вечера. И что бармен в баре «Якорь» на Мичиган-авеню видел девушку, похожую на Кэтрин, которая пила в одиночестве за стойкой. Это было около половины одиннадцатого. Потом она ушла, и через час её тело нашла береговая охрана. Всё сходится, сказал детектив Маккой. Печальная история, но никакого преступления.

Я прикурил новую сигарету от старой.

— И что вас смущает, мистер Донован?

Он наклонился вперёд, и я увидел, что руки его дрожат.

— Во-первых, я уже говорил, Кэтрин не пила. Никогда. Даже вина на Рождество не пила. Это было её убеждение, после того как мой брат умер от цирроза печени. Она поклялась, что никогда не притронется к алкоголю. И она держала слово. Я знаю свою дочь, мистер Волкофф.

Я кивнул. Родители всегда думают, что знают своих детей. Иногда они даже бывают правы.

— Во-вторых, — продолжал Донован, — в тот вечер Кэтрин должна была встретиться со мной. Мы договорились поужинать вместе в восемь вечера в ресторане «Полония» на Милуоки-авеню. Она любила их пироги. Я ждал её час. Она не пришла. Не позвонила. Это было на неё не похоже. Кэтрин всегда была пунктуальной, всегда предупреждала, если задерживалась. Я позвонил ей домой — не отвечает. Позвонил на работу — там сказали, что она ушла в шесть вечера, как обычно. Я забеспокоился, поехал к ней домой. Дверь была заперта. Соседка сказала, что видела, как Кэтрин уходила около семи, нарядная, в синем платье. Больше её никто не видел. До тех пор, пока не нашли в озере.

Что-то не сходилось. Если она ушла из дома в семь, то почему не пришла на встречу с отцом в восемь? Ресторан был на северо-западе, от Саут-Сайд ехать минут сорок на автобусе. Но вместо этого она, по версии полиции, купила виски, пришла в забегаловку на Мичиган-авеню — это вообще противоположное направление — и напилась в одиночестве. Почему?

— В-третьих, — голос Донована стал тише, и я увидел, что на глаза его наворачиваются слёзы, — я видел её тело. В морге. Они не хотели меня пускать, но я настоял. Я видел. На её запястьях были синяки, мистер Волков. Свежие. Как будто её кто-то держал. Крепко держал. И царапины на шее. Тонкие, красные. Я спросил коронера — что это? Он сказал, что это могло быть от трения о пристань, когда её тело било волнами. Но я не дурак. Я видел синяки. Это были следы от пальцев.

Он достал из другого кармана фотографию и положил на стол. Я взял её. Кэтрин Донован смотрела на меня с карточки — молодое лицо, светлые волосы до плеч, голубые глаза, лёгкая улыбка. Обычная девушка, красивая, но не ослепительно, с тем отблеском открытости и доверия, который приходит от веры в людей... иногда излишней. Фотография была сделана недавно, возможно, на работе — на заднем фоне виднелись офисные кабинеты.

— Я хочу, чтобы вы расследовали её смерть, — сказал Донован. — Я хочу знать правду. Полиция не будет этого делать. Детектив Маккой сказал мне прямо: дело закрыто, у них нет ресурсов на расследование каждого несчастного случая. Но это не несчастный случай, мистер Волков. Мою дочь убили. Я это чувствую.

Я отложил фотографию и посмотрел на Донована. В его глазах была боль, но и решимость. Он был рабочим человеком, всю жизнь проработавшим на заводе, где воздух был настолько горячим, что кожа покрывалась волдырями, где один неверный шаг мог стоить жизни. Такие люди не бросают слов на ветер.

— Мистер Донован, буду честен с вами, — сказал я, и голос мой был ровным. — Я возьмусь за это дело. Но должен предупредить: если полиция закрыла дело так быстро, вполне вероятно, что кто-то хочет, чтобы оно было закрыто. Может быть, это просто некомпетентность. Может быть, лень. Но может быть, и давление сверху. В любом случае копаться в таких делах — значит наживать врагов. Я готов это делать, но вы должны понимать риски.

Донован кивнул.

— Я понимаю. Сколько вы берёте?

Я откинулся на спинку кресла. Обычная моя ставка была пятьдесят долларов в день плюс расходы. Но, глядя на Донована, на его костюм, на мозоли на руках, я понимал, что пятьдесят долларов в день — это почти неподъемная сумма для него.

— Триста долларов, — сказал я. — Фиксированная сумма. Что найду — найду.

Это была глупость с финансовой точки зрения, но иногда деньги не главное. Я видел фотографию Кэтрин Донован, видел боль её отца, и что-то внутри меня щёлкнуло — тот же переключатель, который щёлкал во Вьетнаме, когда надо было принимать решение: идти в бой или отступать. Я шёл в бой.

Донован полез в карман и достал потрёпанный коричневый бумажник. Он открыл его и начал отсчитывать купюры — двадцатки, десятки, пятёрки, мятые, потёртые, пахнущие потом и машинным маслом. Он отсчитал триста долларов и положил на стол.

— Это всё, что я смог собрать, — сказал он тихо. — Сбережения. Я собирал для Кэтрин, на колледж. Теперь они вам. Найдите, кто убил мою девочку.

Я взял деньги и положил в ящик стола. Потом протянул руку Донована через стол. Мы пожали друг другу руки — его рукопожатие было крепким, жёстким, руки огрубевшие от работы с раскалённой сталью.

— Найду, — сказал я просто.

Донован поднялся.

— Когда начнёте?

Я посмотрел на часы — «Таймекс» с потрескавшимся стеклом, купленные в армейском магазине за пятёрку. Было десять тридцать утра.

— Уже начал. Мне нужна дополнительная информация. Адрес квартиры Кэтрин, адрес её работы, имена друзей, если были. Всё, что вы можете вспомнить о последних днях перед её смертью. Что-нибудь необычное? Она волновалась? Боялась? Упоминала о каких-то проблемах на работе?

Донован сел обратно. Следующие двадцать минут я записывал информацию. Кэтрин жила на Сорок Пятой-стрит, недалеко от Котедж-Гров-авеню, в трёхэтажном доме, квартира на втором этаже, номер 2B. Работала в компании «Мидуэст девелопмент корпорейшн» — строительная фирма с офисом в небоскрёбе на Дирборн-стрит в Луп. Должность — секретарша в приёмной, начальник — некий мистер Хендрикс, управляющий делами. Друзей у неё было немного — коллега по работе, Дженнифер Морган, и девушка из церкви, Мэри Кушинг. Последние недели, по словам Донована, Кэтрин казалась озабоченной, задумчивой, но когда он спрашивал, в чём дело, она отмахивалась: «Всё нормально, пап. Просто работа». Больше ничего конкретного.

Записав всё это, закрыл блокнот.

— Хорошо. Начну с морга. Нужно посмотреть на тело, на отчёт коронера. Потом поговорю с соседями, коллегами. Если найду что-то стоящее, сообщу.

— Как с вами связаться?

Я достал из кармана визитку — самую простую, напечатанную в типографии на углу за два доллара за сотню. Имя, адрес, телефон. Больше ничего.

— Звоните по этому номеру. Если меня нет, оставьте сообщение. Я перезвоню в течение дня.

Донован взял визитку, спрятал в карман. Поднялся, надел кепку.

— Спасибо, мистер Волков. Я не знаю, сможете ли вы что-то найти, но уже то, что кто-то будет искать... это много значит.

— Постараюсь не разочаровать.

Он кивнул и пошёл к двери. Остановился на пороге, обернулся.

— Один вопрос, мистер Волков. Почему вы согласились? Почему взяли так дёшево? Я спрашивал у других детективов. Они хотели по сто долларов в день, минимум неделя вперёд. Это семьсот долларов. У меня столько нет. Но вы... почему?

Я затушил сигарету в пепельнице.

— Потому что ваша дочь мертва, а полиция закрыла глаза. Потому что в этом городе слишком много людей умирает, и никто не задаёт вопросов. Потому что я видел достаточно смертей, чтобы знать разницу между несчастным случаем и убийством. И потому что, если не я, то кто?

Донован смотрел на меня долго, потом медленно кивнул.

— Вы хороший человек, мистер Волков.

Я усмехнулся.

— Не уверен в этом. Но я упорный. И это иногда важнее.

Он ушёл. Было слышно, как его тяжёлые шаги спускаются по лестнице, потом звук открывающейся двери, потом тишина. Я остался один в офисе, который нагрелся уже до состояния духовки. Вентилятор гонял горячий воздух, и капли пота стекали по спине, пропитывая рубашку.

Я достал из нижнего ящика стола бутылку «Фор роузес» — дешёвый бурбон, три доллара девяносто центов за бутылку в магазине на углу. Налил два пальца в гранёный стакан, выпил залпом. Обжигающая жидкость прошлась по горлу, осела в желудке тяжёлым комком. Я налил ещё, но не стал пить, просто держал стакан в руке и смотрел на фотографию Кэтрин Донован.

Двадцать три года. Целая жизнь впереди. Хотела стать учительницей. Ходила в церковь. Не пила, не курила. Хорошая девочка. Таких в Чикаго оставалось всё меньше. Город пожирал хороших людей и выплёвывал их трупы в озеро Мичиган.

Я выпил второй стакан, запер бутылку обратно в ящик и встал. Надел пиджак — коричневый твидовый, купленный в комиссионке за восемь долларов, с прожжёнными манжетами и пятном на лацкане, которое не отстирывалось. Проверил кобуру под мышкой — «Кольт M1911A1», калибр .45 ACP, армейский пистолет, который я привёз из Вьетнама вопреки всем правилам. Семь патронов в магазине, один в патроннике. Вес — почти три фунта, но к этому привыкаешь. Запасной магазин в кармане пиджака. Нож в ботинке — складной, с лезвием в четыре дюйма, заточенный до бритвенной остроты.

Теперь готов.