Воплощение грёз

– Да когда же ты, наконец, замуж-то выйдешь? – Матушка вспоминает об этом всякий раз, когда ей приходится заниматься «мужской» – по её мнению, – работой: менять краны, чистить трубы и чинить выключатели. Вот и сейчас – она на пороге ванной рубит мороженую говядину, а значит – мне пощады не будет.

– Когда у нас в доме настоящий мужчина появится? А?..

– Тогда, когда я найду этого настоящего мужчину!

– А Петька – твой одноклассник?

– Мама, да он же ограниченный хам и алкоголик.

– А тот, с работы – он ведь и умный, и не пьёт?

– Он горбатый, у него сколиоз пятой степени и очки…

– А у самой что на носу?

– Вот именно поэтому. Мои четыре диоптрии да его восемь, а дети как – слепорождённые будут? Если детей заводить, то со здоровой наследственностью. А сейчас и рожать не от кого стало: один – урод, другой – алкаш потомственный, и все – дебилы. Настоящих мужчин нет, всё какие-то мужчинки остались.

– А тебе надо такого, как у тебя на стенке, на плакате висит? – ехидно вопросила матушка. – Да где ты таких в жизни видела? Где ты сыщешь такого? Он один на всей планете, на погляд остался. Весь век в старых девках просидишь, а Конана своего не дождёшься, так и помрёшь девственницей!

– Так и помру! Буду всю жизнь ждать, а за кого попало не пойду! – завелась я.

Матушка уже раскрыла рот, чтобы сказать ещё что-нибудь язвительное, когда нашу квартиру потряс сокрушительной силы удар. Мы вздрогнули и покрылись мурашками. Со второго, более страшного удара входная дверь выпала внутрь, как вафля. Покрепче сжав орудия труда, мы с матушкой метнулись в коридор отражать нашествие, но обомлели, едва взглянув на вошедшего.

На поверженной двери стоял, сияя мускулистым телом, несусветный амбал под два метра ростом, в меховых плавках и кожаных онучах, в браслетах и ожерелье из мослов. На его широком поясе висел длинный меч…

Топор и утюг выпали из наших рук…

Конан – а это был, без сомнения, он, – свысока смерил нас холодным презрительным взглядом и, бросив через плечо: «Я не дерусь с бабами», прошёл сквозь нас, как солнечный луч сквозь пыль. Через мгновение гость уже водворился на кухне.

– Ну, ведьмы, – весело поинтересовался он, – что в вашем кабаке будет на ужин?

Матушку как подменили. Она молча показала Конану телятину.

– Так, – скривился Конан, – а выпивка есть?

Матушка полезла за припрятанной бутылкой «Каберне». Конан зубами вынул пробку и усадил всю бутылку с одного глотка.

– Моча, – спокойно констатировал он. – А покрепче где?

Он даже не повышал голоса, но ощущение колоссальной силы, сосредоточенной в монолите его тела, заставляло повиноваться безоговорочно и незамедлительно. Колени мои подкашивались, я таяла от немого восторга. Матушка полезла за водкой.

– Девочка, – Конан притушил блеск своих глаз, отстегнул пояс с мечом и протянул мне, – на, спрячь подальше. Я сегодня буду отдыхать.

Я взяла меч и тут же уронила его – тяжесть была страшная, вроде трёх ведер с картошкой разом. «Как же он с этим ломом управляется?» – ужаснулась я. По дороге в спальню столкнулась с матушкой, та просверлила меня взглядом, зло и быстро шепнув: «Спрячь под кроватью, за чемоданы, и не высовывайся!»

Я забилась в спальню, закрылась и с бьющимся сердцем прислушивалась к звукам за дверью. Всё это напоминало то ли сон, то ли воспоминания из забытого детства. Душа исходила тоской и предчувствием ужасного.

Одной бутылки ему оказалось мало. Было принесено ещё две. Он пел матерные песни. Он жарил телячью ногу на газу, как на костре. Он пил водку из моей подмывальной кружки и вытирал руки моим котом. Соседи долбили по батареям, беспрерывно звонил телефон. Металась растрёпанная матушка. Кто-то ругался в коридоре; начали приходить с претензиями даже те, о проживании которых в подъезде мы не подозревали. Внезапно крик стал невыносимым, а потом поплыл вниз, как шаровая молния, удаляясь и затихая…

Ко мне ввалилась матушка и устало бухнулась на кровать:

– В комок пошел за заправкой. Кто ему там без денег даст? Может, хоть дорогу назад забудет? – предположила она и размашисто перекрестилась.

Её надеждам не суждено было сбыться. Через полчаса Конан вернулся с добычей – он ломанул киоск на площади, – и теперь наслаждался разноцветными ликёрами, заедая их шоколадками. Потом его потянуло на подвиги. Соседи попрятались, и его пьяные крики разносились в пустом дворе. Речь шла о том, что он свернёт всем шеи. Никто в этом не сомневался, и противников ему не находилось.

Тут из-за угла на малой скорости вырулили две драные иномарки. Это рэкет, взбудораженный взломом, жаждал мести. Им не пришлось долго искать виноватого, ибо Конан не прятался. Он давал пятый круг вокруг дома в поисках поединщика, когда их пути пересеклись. Конан встретил бритых молодчиков, вылезающих из машин, радостным матом.

Возбуждённо дрожа, мы бросились выключать свет в комнатах, а потом приникли к окну.

Несколько криков, пара глухих ударов и какая-то бестолковая сумятица – вот всё, что нам удалось услышать и увидеть. Это ничем не напоминало драки в кино.

Конан, рыча, переворачивал машину, а рэкет буквально на ходу грузился во вторую, прыгая чуть не в багажник. Слышались крики: «Да что это, в натуре! вызывай ментовку!»

Мне хотелось кричать «Браво!»

Не прошло двух минут, как из тьмы вынырнула бело-синяя тачка, а следом фургон. Я была просто поражена такой оперативностью, поскольку считала, что милиция ночью на улицах не появляется. Я, по крайней мере, сроду её не видела, и вот – нА тебе!

Из фургона выпрыгивали, как лягушки, пятнисто-зелёные ребята в брониках и чёрных вязаных масках.

– Ага!! – заорал Конан на весь двор. – Вот и силы тьмы явились!!

ОМОН недоуменно уставился на голого Конана, который в предвкушении схватки отбрасывал ногами землю, как ротвейлер перед боем.

– Белая горячка! – сокрушённо сказал кто-то. – А сказали – мафиозная разборка!.. Старшой, звони в дурку! у них там свои санитары есть, они тоже деньги получают. А то всё ОМОН да ОМОН!.. Повадились – кто где с ума сойдёт, сразу ОМОН, в каждой бочке мы затычка!.. – возмущались голоса.

В ночной тишине звук разносился очень далеко. Мы слушали, затаив дыхание, как старший говорил по радиотелефону. ОМОН стоял полукругом, наблюдая за Конаном – тот сыпал изощрёнными ругательствами и швырялся песком.

Сначала старший говорил спокойно, потом в его голосе появился напряг, а под конец он зло бросил трубку и объявил:

– Ребята, готовьтесь. Будем брать.

– А почему мы? Да бросить его к чёртовой матери!

– А потому что приехали. Бросишь его, как же! Он припорет кого-нибудь, а мы потом все оплеухи на себя соберём – скажут, были и ничего не сделали.

– А психушка?

– Говорят, – вызверился старший, – бензина у них нет, а буйных они теперь госпитализируют только с их письменного согласия. Поди вон, возьми с него расписку!.. Давай, за дело!

– Ну дурдом! – возмутился ОМОН, доставая дубины.

– Ааа! – закричал Конан, – давно вас жду! Двенадцать на одного! Да я вас голыми руками передушу!..

Он выкорчевал гнилой пень, изображавший зайчика, и бросился в атаку. Пьяный, голый, с корягой в руке против двенадцати затянутых в корсеты жлобов, озарённый упоением ярости – он был прекрасен. Я кусала пальцы, подавляя рвущийся крик и желание бросить ему с балкона меч.

Словно ураган нёсся по двору – они снесли источенный червями грибок и раскидали мусорные баки. Они били его дубьём, а он швырял их, как котят. Их было больше… Наконец, они засунули его в фургон и вскоре всё стихло.

Измученная душой, я отошла от окна. Из выбитой двери веял холод бездны. Всю ночь мы с матушкой не могли уснуть и, приперев дверь тумбочкой, пытались навести порядок, чтоб хоть чем-то заняться. Мы допили ликёры, доели паштеты и, когда посеревшее небо оповестило о начале нового дня, легли спать. Меч мы засунули в стенной шкаф под груду старого тряпья.

* * *

– Вы кто ему будете? – копаясь в моей передаче, поинтересовалась санитарка психбольницы – мощная женщина с квадратным лицом и хваткими руками, покрытыми одревесневшим жиром. – Уж не родственница ли часом?

– Нет, – вздохнула я, – потерпевшая… А что, у него нашлись родные?

– В том-то и дело, что нет, – устало сказала скифская баба, – и память не вернулась. Кто такой – и не знаем. В розыск подали – в нашей области такой не пропадал, должно быть – из Тамбова приехал. А крутой какой – прямо жуть берёт, раскормленный – рэкетир, наверно.

– Сам-то он что говорит?

– Говорит, что он Конан, – она скептически скривила губы. – Как же, Конан – говорит-то по-русски. Конан из Киммерии… мы тут и не такое слыхали. Напьются чёрт-те чего, видаков насмотрятся и мерещится им… – бормотала санитарка.

Я молчала, словно прощалась с кем-то навеки, стоя перед разверстой могилой. «Конан, Конан…» – отдавались слова, горло сжимал комок…

– Может, месяца через три и очнётся, – слышалось издалека.

* * *

– Ну что, теперь-то ты образумишься? – вновь начала свою песню матушка, стоя с газовым ключом на пороге кухни. – Или будешь ждать, когда твоего Конана из дурдома выпишут?

– Нет, – покаянно вздохнула я, – есть у меня парень, и на лицо ничего, и по дому вроде всё может… Но Конан, – я не смогла сдержаться, – был неповторим.

– Да уж, – согласилась матушка, – век не забудешь.

– Об одном жалею, – захваченная чувством, продолжала я, – что не осталось у меня от него ребёночка…

Из стенного шкафа, где лежал меч, послышался резкий детский крик.