Вор из Грантебру

Йорвикшир, ‎Нортумбрия,‏ ‎894 ‎год ‎н.э

Олаф ‎уселся ‎на‏ ‎корме ‎челна‏ ‎и‏ ‎приказал‏ ‎воинам ‎грести. ‎Пусть ‎предстоял‏ ‎длинный, ‎аж‏ ‎до ‎самого‏ ‎Грантебру,‏ ‎где‏ ‎железной ‎рукой ‎правил‏ ‎яростный ‎и ‎неистовый‏ ‎ярл ‎Фроде.

Выдвигался‏ ‎тан‏ ‎Олаф ‎по‏ ‎приказу ‎своей‏ ‎правительницы, ‎ярлсконы‏ ‎Дагмары, ‎которая‏ ‎захотела‏ ‎пролить‏ ‎свет ‎на‏ ‎темное ‎дело, ‎свершившееся ‎в‏ ‎поселении ‎Бьорнсторп,‏ ‎которым‏ ‎она‏ ‎правила.

Десять ‎дней ‎тому ‎назад ‎в‏ ‎Бьорнсторп ‎прибыл ‎торговец,‏ ‎который‏ ‎назвался ‎Расмусом ‎и‏ ‎представился ‎как‏ ‎торговец ‎из ‎Грантебру ‎и ‎подданный‏ ‎ярла‏ ‎Фроде.

Запас ‎товаров ‎у‏ ‎него, ‎однако,‏ ‎был ‎скудный‏ ‎— ‎несколько ‎относительно‏ ‎неплохих‏ ‎боевых‏ ‎топоров, ‎явно‏ ‎сменивших ‎не‏ ‎одного ‎хозяина,‏ ‎ткани‏ ‎и ‎немного‏ ‎меда.

Но ‎всего ‎же ‎Расмусу ‎выделили‏ ‎место ‎на‏ ‎рынке,‏ ‎поскольку‏ ‎ярлскона ‎Дагмара ‎не ‎хотела‏ ‎портить ‎отношения‏ ‎с ‎Грантебру,‏ ‎вторым‏ ‎городом‏ ‎после ‎Йорвика, ‎с‏ ‎которым ‎часто ‎торговал‏ ‎Бьорнсторп.

Мёд ‎и‏ ‎ткани,‏ ‎которые ‎были‏ ‎на ‎зависть‏ ‎какие ‎хорошие,‏ ‎хоть ‎их‏ ‎и‏ ‎было‏ ‎мало, ‎Расмус‏ ‎продал ‎в ‎первый ‎же‏ ‎день. ‎И,‏ ‎несмотря‏ ‎на‏ ‎то, ‎что ‎остальные ‎торговцы ‎посоветовали‏ ‎ему ‎сняться ‎и‏ ‎прекратить‏ ‎торговлю, ‎ибо ‎даны‏ ‎из ‎Бьорнсторпа‏ ‎на ‎такие ‎негодные ‎топоры ‎никогда‏ ‎не‏ ‎клюнут, ‎гость ‎из‏ ‎Грантебру ‎еще‏ ‎несколько ‎дней‏ ‎крутился ‎в ‎их‏ ‎поселении.

При‏ ‎этом‏ ‎не ‎торговал‏ ‎почти ‎вовсе,‏ ‎а ‎больше‏ ‎ходил‏ ‎и ‎выспрашивал‏ ‎то ‎да ‎сё. ‎В ‎конце‏ ‎концов, ‎об‏ ‎этом‏ ‎доложили‏ ‎ярлсконе ‎Дагмаре, ‎и ‎та‏ ‎попросила ‎Олафа‏ ‎убрать ‎надоедливого‏ ‎торгаша‏ ‎из‏ ‎города, ‎который ‎вынюхивает‏ ‎непонятно ‎что.

И ‎Олаф‏ ‎позавчера ‎лично‏ ‎пошел‏ ‎на ‎рынок‏ ‎к ‎развалу‏ ‎Расмуса, ‎где‏ ‎к ‎продаже‏ ‎предлагались‏ ‎уже‏ ‎одни ‎топоры,‏ ‎и ‎дал ‎ему ‎день‏ ‎на ‎сборы,‏ ‎еще‏ ‎раз‏ ‎относительно ‎мягко ‎и ‎тактично, ‎насколько‏ ‎мог, ‎заметив, ‎что‏ ‎такие‏ ‎топоры ‎в ‎Бьорнсторпе‏ ‎и ‎даром‏ ‎не ‎возьмут. ‎Расмусу ‎оставалось ‎только‏ ‎повиноваться.

А‏ ‎вчера ‎утром ‎жители‏ ‎Бьорнсторпа ‎обнаружили‏ ‎страшное: ‎тела‏ ‎четырех ‎мертвых ‎стражников.‏ ‎Ярлскона‏ ‎Дагмара‏ ‎сразу ‎же‏ ‎вызвала ‎к‏ ‎себе ‎Олафа‏ ‎и‏ ‎приказала ‎разобраться‏ ‎в ‎чем ‎дело.

Первым ‎делом ‎Олаф‏ ‎в ‎сопровождении‏ ‎двух‏ ‎воинов‏ ‎пошел ‎на ‎пристань, ‎где‏ ‎нашли ‎двух‏ ‎стражей, ‎охранявших‏ ‎её‏ ‎ночью.‏ ‎В ‎итоге ‎выяснилось‏ ‎то, ‎что ‎стражей‏ ‎убили ‎для‏ ‎того,‏ ‎чтобы ‎увести‏ ‎четыре ‎ныне‏ ‎недостающих ‎челна‏ ‎и ‎уплыть‏ ‎на‏ ‎них‏ ‎по ‎реке.

Но‏ ‎ведь ‎один ‎человек ‎не‏ ‎мог ‎уплыть‏ ‎на‏ ‎четырех‏ ‎челнах, ‎поэтому ‎Олаф ‎с ‎тревогой‏ ‎для ‎себя ‎заключил,‏ ‎что‏ ‎действовал ‎Расмус ‎не‏ ‎один. ‎А‏ ‎в ‎том, ‎что ‎это ‎был‏ ‎именно‏ ‎он, ‎пока ‎не‏ ‎было ‎никаких‏ ‎сомнений.

Далее ‎Олаф‏ ‎пошел ‎к ‎малому‏ ‎амбару,‏ ‎что‏ ‎находился ‎прямо‏ ‎возле ‎пристани‏ ‎и ‎где‏ ‎нашли‏ ‎тела ‎еще‏ ‎двух ‎убитых ‎стражей, ‎и ‎обнаружил,‏ ‎что ‎он‏ ‎полностью‏ ‎обчищен.

Пропало‏ ‎полтора ‎десятка ‎мешков ‎муки,‏ ‎овощи, ‎небольшое‏ ‎количество ‎вяленого‏ ‎кабаньего‏ ‎и‏ ‎оленьего ‎мяса, ‎а‏ ‎также ‎видимо-невидимо ‎заячьих‏ ‎и ‎беличьих‏ ‎шкурок,‏ ‎которые ‎отдельно‏ ‎висели ‎в‏ ‎уголке.

Стражников, ‎как‏ ‎и ‎на‏ ‎пристани,‏ ‎застрелили‏ ‎стрелами ‎с‏ ‎достаточно ‎неблизкого ‎расстояния, ‎навесом.‏ ‎Сначала ‎выстрелили‏ ‎в‏ ‎корпус,‏ ‎а ‎потом ‎быстро ‎перерезали ‎глотки‏ ‎кинжалами, ‎чтобы ‎не‏ ‎поднимали‏ ‎шума.

То, ‎что ‎стреляли‏ ‎с ‎относительно‏ ‎большого ‎расстояния, ‎Олаф ‎заключил ‎из‏ ‎того,‏ ‎что ‎стрелы ‎вонзились‏ ‎стражам ‎под‏ ‎углом, ‎сверху,‏ ‎то ‎есть ‎уже‏ ‎почти‏ ‎по‏ ‎завершению ‎своего‏ ‎полета.

А ‎это‏ ‎значит, ‎что‏ ‎противник‏ ‎был ‎не‏ ‎из ‎местных, ‎потому ‎что ‎стражи‏ ‎бы ‎явно‏ ‎насторожились‏ ‎и‏ ‎не ‎стали ‎бы ‎подпускать‏ ‎к ‎себе‏ ‎ночью ‎чужого,‏ ‎не‏ ‎вынимая‏ ‎мечей ‎и ‎топоров.‏ ‎Поэтому-то ‎супостату ‎и‏ ‎пришлось ‎стрелять‏ ‎с‏ ‎расстояния ‎под‏ ‎покровом ‎темноты.

На‏ ‎большой ‎амбар,‏ ‎тоже ‎находившийся‏ ‎достаточно‏ ‎недалеко‏ ‎от ‎пристани,‏ ‎злоумышленники ‎нападать ‎почему-то ‎не‏ ‎стали. ‎Тан‏ ‎Олаф‏ ‎больше‏ ‎склонялся ‎к ‎той ‎мысли, ‎что‏ ‎нападавшие ‎понимали, ‎что‏ ‎бесшумно‏ ‎взять ‎большой ‎амбар,‏ ‎который ‎охраняют‏ ‎двенадцать ‎человек, ‎им ‎просто ‎не‏ ‎удастся.‏ ‎Было ‎бы ‎двое‏ ‎охраняющих, ‎как‏ ‎у ‎малого‏ ‎амбара ‎— ‎несомненно‏ ‎попытались‏ ‎бы.‏ ‎Сил ‎и‏ ‎дерзости ‎у‏ ‎них, ‎как‏ ‎видно,‏ ‎хватает.

Когда ‎Олаф‏ ‎и ‎два ‎сопровождавших ‎его ‎воина‏ ‎явились ‎на‏ ‎рынок‏ ‎Бьорнсторпа,‏ ‎тан ‎уже ‎знал, ‎что‏ ‎спрашивать ‎у‏ ‎торговцев.

И ‎ему‏ ‎рассказали,‏ ‎что‏ ‎Расмус ‎очень ‎интересовался,‏ ‎какими ‎тропками ‎охотники‏ ‎отправляются ‎бить‏ ‎зверя,‏ ‎где ‎и‏ ‎сколько ‎стражников‏ ‎охраняют ‎Бьорнстроп‏ ‎ночью, ‎ибо‏ ‎якобы‏ ‎очень‏ ‎боялся ‎набегов‏ ‎пиктов, ‎о ‎которых ‎наслышан,‏ ‎и ‎где‏ ‎бы‏ ‎ему‏ ‎за ‎плату ‎определить ‎на ‎хранение‏ ‎продовольствие, ‎которое ‎он‏ ‎в‏ ‎следующий ‎раз ‎с‏ ‎удовольствием ‎привезет‏ ‎на ‎продажу.

Едва ‎Олаф ‎закончил ‎опрашивать‏ ‎торговцев,‏ ‎как ‎его ‎нашел‏ ‎посыльный ‎ярлсконы‏ ‎Дагмары ‎и‏ ‎сообщил, ‎что ‎она‏ ‎желает‏ ‎его‏ ‎видеть.

Когда ‎он‏ ‎вошел ‎в‏ ‎длинный ‎дом‏ ‎ярла,‏ ‎он ‎увидел‏ ‎только ‎стражу ‎и ‎ярлскону ‎Дагмару‏ ‎с ‎двенадцатилетним‏ ‎сыном‏ ‎Альриком,‏ ‎восседающую ‎на ‎троне. ‎Альрик‏ ‎явно ‎был‏ ‎рад ‎видеть‏ ‎своего‏ ‎воспитателя‏ ‎Олафа, ‎который ‎научил‏ ‎его ‎всему, ‎что‏ ‎должен ‎знать‏ ‎мужчина-дан,‏ ‎но ‎присутствие‏ ‎строгой ‎матери‏ ‎и ‎сама‏ ‎ситуация ‎не‏ ‎давали‏ ‎ему‏ ‎этой ‎радости‏ ‎выказать.

— Что ‎ты ‎выяснил, ‎Олаф?‏ ‎— ‎с‏ ‎тревогой‏ ‎спросила‏ ‎его ‎Дагмара.

Олаф ‎коротко ‎обрисовал ‎ей‏ ‎ситуацию, ‎и ‎Дагмара‏ ‎тут‏ ‎же ‎добавила:

— Да, ‎ты‏ ‎прав. ‎Злодеи,‏ ‎что ‎помогали ‎Расмусу ‎в ‎его‏ ‎черном‏ ‎деле, ‎не ‎из‏ ‎местных. ‎Я‏ ‎отправила ‎десять‏ ‎всадников ‎в ‎две‏ ‎саксонские‏ ‎деревушки,‏ ‎что ‎расположены‏ ‎на ‎нашей‏ ‎земле ‎и‏ ‎четырех‏ ‎своих ‎стражей‏ ‎на ‎обход ‎Бьорнсторпа. ‎Никто ‎из‏ ‎наших ‎жителей‏ ‎не‏ ‎бежал,‏ ‎а ‎это ‎значит, ‎что‏ ‎Расмусу, ‎который‏ ‎единственный ‎неожиданно‏ ‎пропал‏ ‎этой‏ ‎ночью ‎из ‎нашего‏ ‎поселения, ‎помогали ‎пришлые‏ ‎люди.

— Вы ‎правы,‏ ‎ярлскона.‏ ‎Что ‎прикажете‏ ‎делать?

— Возьми ‎челны,‏ ‎Олаф, ‎и‏ ‎отправляйся ‎в‏ ‎Грантебру,‏ ‎—‏ ‎невесело ‎вздохнула‏ ‎Дагмара. ‎— ‎Пока ‎наши‏ ‎дракары ‎не‏ ‎вернутся‏ ‎из‏ ‎Норвегии, ‎мы ‎можем ‎передвигаться ‎на‏ ‎реке ‎только ‎на‏ ‎челнах.‏ ‎Возьми ‎с ‎собой‏ ‎людей, ‎но‏ ‎не ‎больше ‎десяти ‎человек. ‎Пока‏ ‎наши‏ ‎воины ‎не ‎вернулись,‏ ‎мы ‎ослаблены,‏ ‎поэтому ‎больше‏ ‎людей ‎я ‎тебе‏ ‎выделить‏ ‎не‏ ‎могу.

Олаф ‎поклонился‏ ‎и ‎вышел‏ ‎из ‎Длинного‏ ‎дома‏ ‎ярла. ‎Приготовления‏ ‎заняли ‎целый ‎день. ‎Осматривалось ‎оружие,‏ ‎готовились ‎челны,‏ ‎продовольствие‏ ‎и‏ ‎бурдюки ‎с ‎водой. ‎Всего‏ ‎хватало, ‎кроме‏ ‎людей. ‎Но‏ ‎увеличить‏ ‎численность‏ ‎своего ‎отряда ‎на‏ ‎одного ‎человека ‎Олаф‏ ‎всё ‎же‏ ‎сумел.

Его‏ ‎старший ‎сын,‏ ‎забияка ‎и‏ ‎непоседа ‎Сверр,‏ ‎давно ‎хотел‏ ‎испытать‏ ‎себя.‏ ‎Поэтому ‎его‏ ‎даже ‎и ‎просить ‎не‏ ‎надо ‎было.‏ ‎Когда‏ ‎Олаф‏ ‎намекнул ‎ему ‎о ‎том, ‎что‏ ‎есть ‎возможность ‎поехать‏ ‎вместе‏ ‎с ‎ним ‎по‏ ‎поручению ‎ярлсконы,‏ ‎Сверр ‎просиял ‎лицом ‎и ‎чуть‏ ‎ли‏ ‎не ‎запрыгал ‎от‏ ‎восторга.

В ‎ближнем‏ ‎бою ‎старший‏ ‎сын ‎Олафа ‎наверняка‏ ‎еще‏ ‎не‏ ‎был ‎так‏ ‎хорош, ‎как‏ ‎отец, ‎но‏ ‎вот‏ ‎лучником ‎он‏ ‎был ‎просто ‎превосходным, ‎несмотря ‎на‏ ‎свои ‎небольшие‏ ‎лета‏ ‎и‏ ‎полное ‎отсутствие ‎опыта ‎в‏ ‎реальном ‎бою.

Когда‏ ‎все ‎в‏ ‎Бьорнсторпе‏ ‎веселились‏ ‎— ‎Сверр ‎охотился.‏ ‎Когда ‎все ‎изнывали‏ ‎от ‎скуки‏ ‎—‏ ‎Сверр ‎опять‏ ‎охотился. ‎Луков‏ ‎у ‎него‏ ‎было ‎два,‏ ‎а‏ ‎запас‏ ‎стрел ‎такой,‏ ‎словно ‎он ‎Лондиниум ‎штурмовать‏ ‎собрался.

Мясо ‎в‏ ‎доме‏ ‎у‏ ‎Олафа ‎всегда ‎было, ‎и ‎в‏ ‎последнее ‎время ‎исключительно‏ ‎благодаря‏ ‎Сверру, ‎который ‎всегда‏ ‎пропадал ‎на‏ ‎охоте, ‎совершенствуя ‎свое ‎мастерство ‎стрельбы.

Поэтому‏ ‎когда‏ ‎он ‎появился ‎на‏ ‎пристани, ‎сопровождаемый‏ ‎двумя ‎младшими‏ ‎братьями, ‎Вилфредом ‎и‏ ‎Сигвадом,‏ ‎которые‏ ‎тащили ‎огромные‏ ‎вяленые ‎оленьи‏ ‎ляжки, ‎а‏ ‎сам‏ ‎он, ‎увешанный‏ ‎оружием, ‎нес ‎огромную ‎связку ‎стрел,‏ ‎Олаф ‎удовлетворенно‏ ‎кивнул,‏ ‎а‏ ‎воины, ‎готовящиеся ‎к ‎отплытию,‏ ‎одобрительно ‎загудели.

Обняв‏ ‎двух ‎младших‏ ‎сыновей,‏ ‎Олаф‏ ‎уселся ‎на ‎корму‏ ‎первого ‎из ‎челнов‏ ‎и ‎дал‏ ‎команду‏ ‎на ‎отплытие.‏ ‎Пристань ‎Бьорнсторпа‏ ‎буквально ‎через‏ ‎несколько ‎мгновений‏ ‎исчезла‏ ‎в‏ ‎тумане ‎раннего‏ ‎утра.

Олаф ‎приказал ‎сделать ‎первую‏ ‎остановку ‎в‏ ‎Йорвике,‏ ‎большом‏ ‎городе, ‎в ‎котором ‎заседал ‎конунг‏ ‎Нортумбрии ‎— ‎Гутфрит.‏ ‎Гутфриту‏ ‎служила ‎ярлскона ‎Дагмара‏ ‎и ‎ему,‏ ‎как ‎конунгу, ‎были ‎подчинены ‎обширные‏ ‎земли,‏ ‎включая ‎Бьорнсторп ‎и‏ ‎его ‎окрестности.

Йорвик‏ ‎располагался ‎на‏ ‎юго-западе ‎от ‎Бьонсторпа,‏ ‎и,‏ ‎плывя‏ ‎по ‎течению‏ ‎реки ‎Дурвин,‏ ‎его ‎можно‏ ‎было‏ ‎относительно ‎быстро‏ ‎достичь. ‎Олаф ‎планировал ‎прибыть ‎в‏ ‎Йорвик ‎примерно‏ ‎к‏ ‎полудню.

Так‏ ‎и ‎случилось. ‎Пристав ‎к‏ ‎каменной ‎пристани‏ ‎Йорвика, ‎Олаф‏ ‎приказал‏ ‎Сверру‏ ‎и ‎еще ‎двум‏ ‎воинам ‎порасспрашивать ‎о‏ ‎Расмусе, ‎а‏ ‎сам,‏ ‎помня ‎о‏ ‎своем ‎долге‏ ‎и ‎статусе‏ ‎тана, ‎пошел‏ ‎выказать‏ ‎уважение‏ ‎Гутфриту.

Приняли ‎его‏ ‎не ‎сразу. ‎Он ‎достаточно‏ ‎долго ‎простоял,‏ ‎прежде‏ ‎чем‏ ‎его ‎допустили ‎до ‎разговора ‎с‏ ‎конунгом.

Конунг ‎Гутфрит ‎был‏ ‎седеющим‏ ‎мужчиной ‎с ‎большим‏ ‎пузом. ‎Рядом‏ ‎с ‎ним ‎стоял ‎высокий ‎сакс‏ ‎в‏ ‎богато ‎украшенной ‎рясе‏ ‎и ‎постоянно‏ ‎что-то ‎нашептывал‏ ‎конунгу. ‎Тот ‎благосклонно‏ ‎кивал‏ ‎и‏ ‎улыбался.

Олаф ‎был‏ ‎наслышан ‎о‏ ‎том, ‎что‏ ‎Гутфрит‏ ‎не ‎притесняет‏ ‎христиан ‎и ‎даже ‎благоволит ‎христианскому‏ ‎аббатству ‎святого‏ ‎Кутберта,‏ ‎и‏ ‎втайне ‎от ‎жителей ‎Бьорнсторпа,‏ ‎относившихся ‎к‏ ‎христианам ‎со‏ ‎смесью‏ ‎неприязни‏ ‎и ‎нетерпимости, ‎такую‏ ‎политику ‎поддерживал. ‎Ведь‏ ‎и ‎на‏ ‎вверенной‏ ‎ярлсконе ‎Дагмаре‏ ‎территории ‎было‏ ‎два ‎больших‏ ‎и ‎множество‏ ‎малых‏ ‎саксонских‏ ‎поселений, ‎жители‏ ‎которых ‎исповедовали ‎христианство, ‎а‏ ‎не ‎веру‏ ‎предков.

Конунг‏ ‎Гутфрит‏ ‎жестом ‎правой ‎руки ‎поманил ‎Олафа‏ ‎к ‎себе, ‎и‏ ‎тот‏ ‎подошел.

— С ‎чем ‎пожаловал,‏ ‎тан ‎Олаф?‏ ‎Дагмара ‎тоже ‎приехала? ‎— ‎зычным‏ ‎голосом‏ ‎спросил ‎конунг.

— Никак ‎нет,‏ ‎господин, ‎я‏ ‎здесь ‎проездом‏ ‎с ‎небольшим ‎отрядом,‏ ‎—‏ ‎отвечал‏ ‎Олаф. ‎—‏ ‎Мы ‎ищем‏ ‎человека ‎по‏ ‎имени‏ ‎Расмус, ‎что‏ ‎гостил ‎у ‎нас ‎в ‎Бьорнсторпе‏ ‎и ‎представлялся‏ ‎торговцем‏ ‎из‏ ‎Грантебру. ‎Две ‎ночи ‎назад‏ ‎он ‎вместе‏ ‎с ‎сообщниками‏ ‎присвоил‏ ‎себе‏ ‎наши ‎припасы, ‎увел‏ ‎четыре ‎челна ‎и‏ ‎ушел ‎на‏ ‎них‏ ‎по ‎реке,‏ ‎убив ‎четырех‏ ‎стражников-данов.

После ‎этих‏ ‎слов ‎человек‏ ‎в‏ ‎рясе‏ ‎заметно ‎напрягся,‏ ‎и ‎в ‎просторной ‎зале‏ ‎воцарилось ‎молчание.‏ ‎Напрягся‏ ‎и‏ ‎конунг ‎Гутфрит, ‎с ‎тревогой ‎оглядывая‏ ‎приближенных, ‎которые ‎с‏ ‎явной‏ ‎неприязнью ‎смотрели ‎на‏ ‎христианского ‎священника.

— На‏ ‎моей ‎земле ‎творится ‎такое? ‎—‏ ‎басом‏ ‎прервал ‎гробовое ‎молчание‏ ‎Гутфрит. ‎—‏ ‎Тогда, ‎тан‏ ‎Олаф, ‎разберитесь ‎с‏ ‎этим‏ ‎как‏ ‎можно ‎скорее,‏ ‎и ‎пусть‏ ‎ярлскона ‎Дагмара‏ ‎доложит‏ ‎мне ‎о‏ ‎результатах.

— Да, ‎конунг, ‎— ‎склонил ‎голову‏ ‎Олаф.

— Ступай, ‎—‏ ‎в‏ ‎ответ‏ ‎на ‎поклон ‎взмахнул ‎правой‏ ‎рукой ‎Гутфрит.

Когда‏ ‎Олаф ‎уже‏ ‎вышел‏ ‎из‏ ‎Длинного ‎дома, ‎его‏ ‎догнал ‎тот ‎самый‏ ‎человек ‎в‏ ‎рясе.‏ ‎Он ‎настойчиво‏ ‎и ‎даже‏ ‎с ‎некоторой‏ ‎силой ‎почти‏ ‎что‏ ‎развернул‏ ‎Олафа ‎к‏ ‎себе.

— Прошу ‎прощения, ‎тан ‎Олаф,‏ ‎я ‎аббат‏ ‎Эадред,‏ ‎—‏ ‎уверенным ‎тоном ‎произнес ‎священник. ‎—‏ ‎Мне ‎хотелось ‎бы‏ ‎рассказать‏ ‎вам ‎кое ‎о‏ ‎чем.

— Интересно, ‎о‏ ‎чем ‎же? ‎— ‎недоумевал ‎по‏ ‎поводу‏ ‎решительности ‎аббата ‎и‏ ‎силы ‎его‏ ‎рук ‎Олаф.

— Я‏ ‎опасаюсь, ‎что ‎опять‏ ‎начнутся‏ ‎гонения‏ ‎на ‎христиан,‏ ‎а ‎ведь‏ ‎у ‎нас‏ ‎только‏ ‎все ‎стало‏ ‎налаживаться. ‎Король ‎Гутфрит ‎хорошо ‎относится‏ ‎к ‎нам,‏ ‎—‏ ‎начал‏ ‎с ‎полунамеков ‎аббат ‎Эадред.

— Но‏ ‎вы ‎же‏ ‎хотели ‎о‏ ‎чем-то‏ ‎рассказать,‏ ‎аббат? ‎— ‎прервал‏ ‎его ‎Олаф. ‎—‏ ‎Так ‎рассказывайте.

— Вы‏ ‎ведь‏ ‎ищете ‎человека‏ ‎по ‎имени‏ ‎Расмус, ‎так?‏ ‎— ‎вздохнув‏ ‎так,‏ ‎как‏ ‎будто ‎намереваясь‏ ‎совершить ‎тяжкий ‎грех, ‎спросил‏ ‎отец ‎Эадред.‏ ‎—‏ ‎И‏ ‎вы ‎думаете, ‎что ‎он ‎из‏ ‎Грантебру?

— Так ‎он ‎сказал.‏ ‎А‏ ‎вы ‎знаете, ‎что‏ ‎это ‎не‏ ‎так?

— Да, ‎знаю. ‎Примерно ‎с ‎год‏ ‎назад‏ ‎я ‎увидел ‎на‏ ‎рынке ‎Йорвика‏ ‎молодого ‎человека,‏ ‎торговца, ‎называвшего ‎себя‏ ‎Расмусом.‏ ‎Но‏ ‎он ‎не‏ ‎Расмус. ‎Его‏ ‎зовут ‎Виберт,‏ ‎и‏ ‎он ‎не‏ ‎дан, ‎а ‎сакс, ‎выдающий ‎себя‏ ‎за ‎дана.‏ ‎Он‏ ‎сын‏ ‎местного ‎элдормена ‎Бертолфа, ‎который‏ ‎пал ‎в‏ ‎битве ‎с‏ ‎данами,‏ ‎то‏ ‎есть ‎с ‎вами,‏ ‎несколько ‎лет ‎назад,‏ ‎когда ‎саксы,‏ ‎то‏ ‎есть ‎мы,‏ ‎сколотили ‎несколько‏ ‎мятежных ‎отрядов‏ ‎и ‎пытались‏ ‎отвоевать‏ ‎Нортумбрию.

— Тогда‏ ‎же ‎и‏ ‎пал ‎наш ‎ярл ‎Торольв,‏ ‎— ‎задумчиво‏ ‎протянул‏ ‎Олаф.‏ ‎— ‎А ‎зачем ‎этот ‎всё‏ ‎это ‎делает, ‎не‏ ‎знаете?

— Он‏ ‎решил ‎продолжить ‎дело‏ ‎отца ‎и‏ ‎сколотить ‎хороший ‎многочисленный ‎отряд ‎саксов,‏ ‎—‏ ‎с ‎печалью ‎в‏ ‎голосе ‎рассказывал‏ ‎священник. ‎—‏ ‎Но ‎у ‎него‏ ‎ничего‏ ‎не‏ ‎выходило. ‎Тогда‏ ‎он ‎и‏ ‎небольшая ‎шайка‏ ‎верных‏ ‎ему ‎людей‏ ‎решили ‎заработать ‎авторитет ‎грабежами ‎и‏ ‎убийствами ‎данов.‏ ‎За‏ ‎год‏ ‎только ‎в ‎Йорвике ‎было‏ ‎четыре ‎таких‏ ‎случая, ‎а‏ ‎о‏ ‎многих‏ ‎других, ‎я ‎уверен,‏ ‎мы ‎еще ‎не‏ ‎знаем.

— Вот ‎так‏ ‎дела,‏ ‎— ‎присвистнул‏ ‎Олаф.

— Все ‎так,‏ ‎к ‎моему‏ ‎глубочайшему ‎прискорбию,‏ ‎—‏ ‎опустив‏ ‎веки ‎грустно‏ ‎произнес ‎аббат. ‎— ‎Так‏ ‎что ‎ехать‏ ‎в‏ ‎Грантебру‏ ‎вам ‎незачем, ‎Виберт ‎вам ‎соврал,‏ ‎что ‎он ‎оттуда.

— Так‏ ‎пойдемте‏ ‎назад ‎и ‎сообщим‏ ‎обо ‎всем‏ ‎конунгу, ‎— ‎решительно ‎сделав ‎шаг‏ ‎в‏ ‎сторону ‎Длинного ‎дома‏ ‎грозно ‎молвил‏ ‎Олаф, ‎но‏ ‎вновь ‎наткнулся ‎на‏ ‎невероятно‏ ‎сильную‏ ‎руку ‎священника,‏ ‎останавливающую ‎его.

— Не‏ ‎беспокойтесь, ‎тан,‏ ‎король‏ ‎все ‎знает,‏ ‎это ‎он ‎поручил ‎мне ‎догнать‏ ‎вас, ‎—‏ ‎примирительным‏ ‎и‏ ‎спокойным ‎тоном ‎отвечал ‎ему‏ ‎Эадред. ‎—‏ ‎Он ‎просто‏ ‎опасается,‏ ‎что‏ ‎его ‎приближенные-даны ‎в‏ ‎припадке ‎ярости ‎перережут‏ ‎его ‎приближенных-саксов,‏ ‎а‏ ‎дальше ‎эта‏ ‎резня ‎перекинется‏ ‎на ‎весь‏ ‎город. ‎И‏ ‎я‏ ‎с‏ ‎вами ‎сейчас‏ ‎говорю ‎так ‎открыто, ‎поскольку‏ ‎бывал ‎в‏ ‎ваших‏ ‎землях‏ ‎и ‎знаю, ‎что ‎вы ‎хорошо‏ ‎относитесь ‎к ‎христианам.‏ ‎И‏ ‎король ‎это ‎тоже‏ ‎знает.

— Тогда ‎что‏ ‎я ‎должен ‎делать?

— Дождитесь ‎ночи, ‎тан‏ ‎Олаф,‏ ‎— ‎глядя ‎прямо‏ ‎ему ‎в‏ ‎глаза ‎ответил‏ ‎аббат. ‎— ‎Приходите‏ ‎со‏ ‎своим‏ ‎отрядом ‎на‏ ‎холм, ‎увенчанный‏ ‎огромным ‎раскидистым‏ ‎дубом,‏ ‎что ‎стоит‏ ‎к ‎востоку ‎от ‎городских ‎ворот.‏ ‎Там ‎же‏ ‎будет‏ ‎и‏ ‎король ‎со ‎своими ‎верными‏ ‎воинами ‎и‏ ‎приближенными ‎из‏ ‎числа‏ ‎христиан.‏ ‎Лошадей ‎для ‎воинов‏ ‎вашего ‎отряда ‎мы‏ ‎захватим.

Затем ‎священник‏ ‎многозначительно‏ ‎помолчал ‎и‏ ‎направился ‎назад‏ ‎в ‎Длинный‏ ‎дом. ‎Олаф‏ ‎же,‏ ‎удивляясь‏ ‎тому, ‎как‏ ‎причудливо ‎плетутся ‎нити ‎судьбы,‏ ‎зашагал ‎обратно‏ ‎на‏ ‎пристань‏ ‎Йорвика.

Своего ‎сына ‎Сверра ‎и ‎своих‏ ‎воинов ‎он ‎застал‏ ‎сидящими‏ ‎в ‎челнах. ‎Коротко‏ ‎и ‎почти‏ ‎что ‎шепотом ‎обрисовав ‎им ‎ситуацию,‏ ‎он‏ ‎предложил ‎дожидаться ‎ночи‏ ‎в ‎ближайшей‏ ‎таверне.

— Он ‎точно‏ ‎здесь, ‎отец, ‎—‏ ‎выслушав‏ ‎рассказ‏ ‎отца ‎отвечал‏ ‎ему ‎Сверр.‏ ‎— ‎Мы‏ ‎узнали,‏ ‎что ‎вчера‏ ‎этот ‎Расмус ‎или ‎как ‎его‏ ‎там ‎продал‏ ‎целых‏ ‎два‏ ‎челна ‎мешков ‎муки ‎по‏ ‎бросовой ‎цене‏ ‎и ‎был‏ ‎таков.

— Ну,‏ ‎нашу‏ ‎муку ‎мы ‎как-нибудь‏ ‎вернем, ‎а ‎то,‏ ‎что ‎аббат‏ ‎сказал‏ ‎правду, ‎меня‏ ‎радует, ‎—‏ ‎довольным ‎тоном‏ ‎произнес ‎Олаф.‏ ‎—‏ ‎А‏ ‎то ‎я,‏ ‎признаться ‎честно, ‎поначалу ‎ему‏ ‎не ‎до‏ ‎конца‏ ‎поверил.‏ ‎Тогда ‎все ‎в ‎таверну, ‎подкрепиться‏ ‎и ‎отдохнуть! ‎Чувствую,‏ ‎ночью‏ ‎будет ‎не ‎до‏ ‎отдыха…

Когда ‎Олаф‏ ‎и ‎его ‎небольшой ‎отряд ‎под‏ ‎покровом‏ ‎темноты ‎достигли ‎нужного‏ ‎холма ‎с‏ ‎приметным ‎дубом,‏ ‎тан ‎своим ‎зорким‏ ‎от‏ ‎природы‏ ‎глазом ‎заметил‏ ‎многочисленные ‎шевеления‏ ‎и ‎колебания‏ ‎в‏ ‎тени ‎раскидистого‏ ‎исполина. ‎Значит, ‎их ‎уже ‎дожидались.

— Тан‏ ‎Олаф? ‎—‏ ‎раздался‏ ‎из-под‏ ‎тени ‎дуба ‎густой ‎бас‏ ‎Гутфрита. ‎—‏ ‎Давайте, ‎скорее,‏ ‎садитесь‏ ‎на‏ ‎коней, ‎и ‎покончим‏ ‎с ‎этим!

Сверр, ‎Олаф‏ ‎и ‎его‏ ‎воины‏ ‎вскочили ‎на‏ ‎приготовленных ‎для‏ ‎них ‎лошадей,‏ ‎и ‎весь‏ ‎отряд‏ ‎по‏ ‎взмаху ‎руки‏ ‎Гутфрита ‎тронулся ‎в ‎путь.

Ехали‏ ‎неспешным ‎шагом,‏ ‎и‏ ‎не‏ ‎издавая ‎ни ‎звука. ‎Молчал ‎и‏ ‎Гутфрит, ‎и ‎его‏ ‎дружина,‏ ‎насчитывающая ‎человек ‎двадцать‏ ‎вооруженных ‎всадников.

Был‏ ‎и ‎еще ‎какой-то ‎необычный ‎ездок‏ ‎в‏ ‎плаще ‎и ‎капюшоне,‏ ‎но ‎когда‏ ‎он ‎приблизился‏ ‎и ‎тронул ‎Олафа‏ ‎за‏ ‎плечо,‏ ‎у ‎тана‏ ‎Бьорнсторпа ‎не‏ ‎осталось ‎и‏ ‎тени‏ ‎сомнения ‎насчет‏ ‎того, ‎кто ‎это ‎такой. ‎Сильное‏ ‎прикосновение ‎было‏ ‎уж‏ ‎больно‏ ‎знакомым.

— Аббат ‎Эадред? ‎— ‎шепотом‏ ‎спросил ‎Олаф.‏ ‎— ‎Куда‏ ‎мы‏ ‎направляемся?

— В‏ ‎пяти ‎милях ‎к‏ ‎востоку ‎шайка ‎Виберта‏ ‎стала ‎лагерем‏ ‎в‏ ‎развалинах ‎часовни‏ ‎святого ‎Эгнерта.

— Тогда‏ ‎догоните ‎конунга‏ ‎и ‎скажите,‏ ‎чтобы‏ ‎приказал‏ ‎остановить ‎всадников‏ ‎в ‎полумиле ‎от ‎лагеря‏ ‎разбойников, ‎—‏ ‎продолжал‏ ‎говорить‏ ‎вполголоса ‎Олаф. ‎— ‎Когда ‎спешимся,‏ ‎я ‎объясню ‎зачем.

Аббат‏ ‎еще‏ ‎раз ‎сжал ‎предплечье‏ ‎Олафа, ‎давая‏ ‎понять, ‎что ‎он ‎все ‎прекрасно‏ ‎понял,‏ ‎и, ‎чуть ‎прибавив‏ ‎шаг, ‎поскакал‏ ‎в ‎начало‏ ‎колонны.

Очень ‎скоро, ‎скорее,‏ ‎чем‏ ‎ожидал‏ ‎тан ‎Бьорнсторпа,‏ ‎колонна ‎остановилась.‏ ‎Не ‎успел‏ ‎Олаф‏ ‎спешиться, ‎как‏ ‎увидел ‎перед ‎собой ‎лицо ‎Гутфрита.

— Говори,‏ ‎что ‎ты‏ ‎задумал?‏ ‎—‏ ‎нетерпеливо ‎спрашивал ‎конунг ‎Йорвикшира.

— Мой‏ ‎господин, ‎разбойники‏ ‎могут ‎услышать‏ ‎наше‏ ‎приближение‏ ‎ночью, ‎даже ‎если‏ ‎лошади ‎будут ‎идти‏ ‎неспешным ‎шагом,‏ ‎—‏ ‎уверенно ‎говорил‏ ‎Олаф. ‎—‏ ‎А ‎всадникам‏ ‎преследовать ‎рассеявшихся‏ ‎пеших‏ ‎ночью,‏ ‎да ‎еще‏ ‎по ‎кустам ‎и ‎оврагам,‏ ‎крайне ‎сложно.

— Это‏ ‎я‏ ‎знаю,‏ ‎— ‎раздраженно ‎рявкнул ‎Гутфрит. ‎—‏ ‎Что ‎предлагаешь, ‎тан?

— Я‏ ‎и‏ ‎мои ‎люди ‎попытаемся‏ ‎принудить ‎их‏ ‎к ‎битве, ‎а ‎когда ‎их‏ ‎отряд‏ ‎будет ‎приближаться ‎к‏ ‎нам ‎в‏ ‎сплоченном ‎состоянии,‏ ‎вы ‎снесете ‎их‏ ‎своей‏ ‎конницей‏ ‎ударом ‎с‏ ‎фланга.

— Что ‎ж,‏ ‎толково, ‎—‏ ‎пробасил‏ ‎недовольным ‎тоном‏ ‎конунг ‎Гутфрит, ‎раздосадованный ‎тем, ‎что‏ ‎не ‎он‏ ‎это‏ ‎предложил.‏ ‎— ‎А ‎как ‎мы‏ ‎узнаем, ‎что‏ ‎пора ‎нанести‏ ‎удар?

— Когда‏ ‎они‏ ‎будут ‎в ‎двухстах‏ ‎шагах ‎от ‎нас,‏ ‎я ‎и‏ ‎мои‏ ‎люди ‎громко‏ ‎восславим ‎Одина.‏ ‎А ‎вам‏ ‎останется ‎ударить‏ ‎по‏ ‎тому‏ ‎отряду, ‎что‏ ‎южнее.

— Без ‎тебя ‎знаю! ‎—‏ ‎прервал ‎его‏ ‎Гутфрит.‏ ‎—‏ ‎Тогда ‎идите, ‎да ‎смотрите, ‎не‏ ‎мешкайте.

Олаф ‎не ‎стал‏ ‎медлить‏ ‎и ‎уже ‎через‏ ‎некоторое ‎время‏ ‎одиннадцать ‎данов ‎сидели ‎в ‎траве‏ ‎в‏ ‎трехстах ‎шагах ‎к‏ ‎югу ‎от‏ ‎лагеря ‎разбойников,‏ ‎в ‎котором ‎горело‏ ‎аж‏ ‎три‏ ‎костра.

Самих ‎лиходеев‏ ‎было ‎человек‏ ‎тридцать-тридцать ‎пять,‏ ‎и‏ ‎они ‎явно‏ ‎не ‎скучали. ‎Веселые ‎крики ‎доказывали,‏ ‎что ‎они‏ ‎были‏ ‎явно‏ ‎навеселе ‎и ‎находились ‎в‏ ‎прекрасном ‎расположении‏ ‎духа.

Олаф ‎осмотрел‏ ‎развалины‏ ‎и‏ ‎еще ‎раз ‎убедился,‏ ‎что ‎был ‎прав,‏ ‎предложив ‎свой‏ ‎план‏ ‎Гутфриту. ‎Внезапного‏ ‎наскока ‎конницы‏ ‎из-за ‎ночной‏ ‎тишины ‎не‏ ‎выйдет,‏ ‎а‏ ‎от ‎не‏ ‎внезапной ‎вообще ‎проку ‎не‏ ‎будет. ‎Разбойники‏ ‎попрячутся‏ ‎от‏ ‎её ‎натиска ‎за ‎полуразвалившейся ‎оградой,‏ ‎вот ‎и ‎все.‏ ‎И‏ ‎от ‎спешившихся ‎воинов‏ ‎Гутфрида, ‎бряцающих‏ ‎тяжелыми ‎доспехами, ‎тоже ‎не ‎будет‏ ‎никакого‏ ‎толку. ‎Поэтому ‎нужно‏ ‎выманить ‎лиходеев‏ ‎на ‎открытое‏ ‎место, ‎да ‎и‏ ‎снести‏ ‎одним‏ ‎ударом.

— А ‎вот‏ ‎сейчас ‎твой‏ ‎выход, ‎сын,‏ ‎—‏ ‎положа ‎руку‏ ‎на ‎плечо ‎Сверру ‎сказал ‎Олаф.‏ ‎— ‎Мы‏ ‎должны‏ ‎показать‏ ‎им, ‎что ‎нас ‎очень‏ ‎мало, ‎чтобы‏ ‎они ‎не‏ ‎убежали.‏ ‎Поэтому‏ ‎ты ‎уложишь ‎стрелами‏ ‎издалека ‎стольких, ‎скольких‏ ‎сможешь, ‎но‏ ‎стрелять‏ ‎будешь ‎только‏ ‎ты. ‎У‏ ‎них ‎не‏ ‎должно ‎возникнуть‏ ‎ощущения,‏ ‎что‏ ‎против ‎них‏ ‎действует ‎значительный ‎отряд. ‎Ведь‏ ‎будь ‎он‏ ‎значительным,‏ ‎то‏ ‎и ‎стрел ‎было ‎бы ‎гораздо‏ ‎больше, ‎так? ‎Вот‏ ‎и‏ ‎они ‎так ‎подумают.‏ ‎А ‎затем‏ ‎будет ‎наш ‎выход, ‎а ‎после‏ ‎—‏ ‎выход ‎Гутфрита.

Сверр ‎уверенно‏ ‎кивнул, ‎показывая,‏ ‎что ‎он‏ ‎все ‎сделает ‎так,‏ ‎как‏ ‎надо.‏ ‎В ‎тот‏ ‎момент ‎боги‏ ‎благоволили ‎Сверру,‏ ‎потому‏ ‎что ‎не‏ ‎ощущалось ‎ни ‎одного ‎даже ‎легкого‏ ‎дуновения ‎ветра,‏ ‎способного‏ ‎помешать‏ ‎задуманному ‎полету ‎стрелы.

Первая ‎стрела‏ ‎Сверра ‎поразила‏ ‎беспечного ‎кострового,‏ ‎возившегося‏ ‎возле‏ ‎котелка ‎с ‎похлебкой.‏ ‎Вторая ‎— ‎шатающегося‏ ‎разбойника, ‎вышедшего‏ ‎за‏ ‎ограду ‎до‏ ‎ветру. ‎Третья‏ ‎попала ‎прямо‏ ‎в ‎горло‏ ‎глотающего‏ ‎из‏ ‎рога ‎вино‏ ‎лиходея. ‎А ‎четвертая ‎стрела‏ ‎неудачно ‎попала‏ ‎в‏ ‎плечо‏ ‎рассказывающему ‎что-то ‎дружкам ‎у ‎второго‏ ‎костра ‎саксу, ‎и‏ ‎тот‏ ‎разразился ‎проклятиями.

То, ‎что‏ ‎нужно. ‎Олаф‏ ‎и ‎его ‎люди ‎вышли ‎вперед,‏ ‎застучали‏ ‎топорами ‎и ‎мечами‏ ‎о ‎щиты‏ ‎и ‎хором‏ ‎восславили ‎Одина. ‎В‏ ‎лагере‏ ‎разбойников‏ ‎на ‎несколько‏ ‎мгновений ‎стало‏ ‎тихо, ‎а‏ ‎потом‏ ‎раздался ‎оглушительный‏ ‎рев.

— Вот ‎они! ‎Это ‎даны! ‎Их‏ ‎мало! ‎—‏ ‎кричали‏ ‎головорезы,‏ ‎высыпая ‎за ‎ограду.

Сверр ‎уже‏ ‎вместе ‎с‏ ‎еще ‎одним‏ ‎воином,‏ ‎Ульфом,‏ ‎осыпали ‎саксов-разбойников ‎стрелами,‏ ‎но ‎это ‎их‏ ‎только ‎раззадоривало.‏ ‎Наконец,‏ ‎убедившись, ‎что‏ ‎данов ‎не‏ ‎более ‎десятка,‏ ‎они ‎бросились‏ ‎вперед,‏ ‎стремясь‏ ‎быстро ‎преодолеть‏ ‎большое ‎расстояние, ‎разделяющее ‎их.

Олаф‏ ‎приказал ‎организованно,‏ ‎находясь‏ ‎в‏ ‎строю, ‎пятиться ‎назад, ‎давая ‎конунгу‏ ‎Гутфриту ‎время ‎и‏ ‎оттягивая‏ ‎разбойников ‎от ‎спасительной‏ ‎ограды ‎полуразрушенной‏ ‎часовни. ‎Сверр ‎и ‎Ульф ‎при‏ ‎этом‏ ‎не ‎переставали ‎стрелять.

Когда‏ ‎саксонские ‎лиходеи‏ ‎заслышали ‎топот‏ ‎копыт, ‎было ‎уже‏ ‎поздно.‏ ‎Они‏ ‎побежали ‎назад,‏ ‎но ‎лошади‏ ‎были ‎быстрее,‏ ‎да‏ ‎и ‎Гутфрит‏ ‎вел ‎своих ‎всадников ‎широким ‎фронтом,‏ ‎готовый ‎поразить‏ ‎растянувшегося‏ ‎и‏ ‎дезорганизованного ‎противника.

Конница ‎конунга ‎Нортумбрии‏ ‎отсекла ‎бежавших‏ ‎к ‎развалинам‏ ‎разбойников,‏ ‎пройдя‏ ‎через ‎бежавшую ‎толпу,‏ ‎как ‎нож ‎сквозь‏ ‎масло. ‎Раздались‏ ‎стоны‏ ‎и ‎крики.‏ ‎Остальные ‎от‏ ‎безысходности ‎повернули‏ ‎назад ‎и‏ ‎побежали‏ ‎прямо‏ ‎на ‎отряд‏ ‎Олафа. ‎Их, ‎как ‎и‏ ‎до ‎этого,‏ ‎неумолимо‏ ‎встречали‏ ‎стрелы ‎Сверра ‎и ‎Ульфа.

До ‎Олафа‏ ‎и ‎его ‎людей‏ ‎добралась‏ ‎жалкая ‎кучка ‎разбойников‏ ‎из ‎шести‏ ‎человек. ‎Через ‎пару ‎мгновений ‎все‏ ‎было‏ ‎кончено.

Зажглись ‎факелы. ‎Воины‏ ‎Олафа ‎переворачивали‏ ‎трупы, ‎ища‏ ‎того, ‎кто ‎в‏ ‎Бьорнсторпе‏ ‎называл‏ ‎себя ‎Расмусом,‏ ‎торговцем ‎из‏ ‎Грантебру.

Наконец ‎Сверр‏ ‎подозвал‏ ‎отца, ‎и‏ ‎Олаф ‎узнал ‎в ‎поверженном ‎противнике,‏ ‎лежащем ‎на‏ ‎земле‏ ‎лицом‏ ‎кверху, ‎Расмуса. ‎К ‎Олафу‏ ‎и ‎Сверру‏ ‎неслышным, ‎но‏ ‎бодрым‏ ‎шагом‏ ‎подошел ‎аббат ‎Эадред.

— Это‏ ‎он? ‎Это ‎Виберт?‏ ‎— ‎спросил‏ ‎Олаф‏ ‎аббата

— Да, ‎это‏ ‎Виберт, ‎сын‏ ‎Бертолфа, ‎да‏ ‎упокоит ‎Господь‏ ‎его‏ ‎грешную‏ ‎душу, ‎—‏ ‎перекрестившись, ‎вздохнул ‎священник.

— Тогда ‎всё,‏ ‎можно ‎и‏ ‎по‏ ‎домам,‏ ‎— ‎уверенным ‎и ‎довольным ‎голосом‏ ‎пробасил ‎конунг ‎Гутфрит,‏ ‎стоявший‏ ‎поодаль ‎верхом ‎на‏ ‎своем ‎коне.‏ ‎— ‎Вперед, ‎к ‎Йорвику! ‎Тан‏ ‎Олаф,‏ ‎как ‎доберетесь, ‎лошадей‏ ‎сдадите ‎страже‏ ‎у ‎ворот,‏ ‎они ‎будут ‎предупреждены.‏ ‎И‏ ‎благодарю‏ ‎вас!

Ранним ‎утром‏ ‎следующего ‎дня,‏ ‎когда ‎Олаф‏ ‎и‏ ‎его ‎люди‏ ‎готовились ‎плыть ‎вверх ‎по ‎реке‏ ‎обратно ‎в‏ ‎Бьорнсторп,‏ ‎на‏ ‎пристань ‎явился ‎аббат ‎Эадред.

— Его‏ ‎величество ‎благодарит‏ ‎вас, ‎тан,‏ ‎за‏ ‎скорейшее‏ ‎улаживание ‎такого ‎важного‏ ‎дела, ‎— ‎многозначительно‏ ‎начал ‎священник.‏ ‎—‏ ‎И ‎надеется,‏ ‎что ‎вы‏ ‎не ‎будете‏ ‎распространяться ‎о‏ ‎том,‏ ‎что‏ ‎данов ‎Бьорнсторпа‏ ‎вероломно ‎убили ‎мятежные ‎саксы-христиане.

— Я‏ ‎придумаю ‎что-нибудь,‏ ‎—‏ ‎с‏ ‎хитрой ‎искоркой ‎в ‎глазах ‎ответил‏ ‎Олаф. ‎— ‎И‏ ‎людям‏ ‎своим ‎накажу, ‎чтобы‏ ‎помалкивали. ‎Расскажем,‏ ‎что ‎поохотились ‎на ‎убийц ‎и‏ ‎разбойников‏ ‎вместе ‎с ‎конунгом‏ ‎Гутфритом, ‎и‏ ‎на ‎этом‏ ‎всё.

— Я ‎буду ‎благодарен‏ ‎вам‏ ‎за‏ ‎это ‎и‏ ‎король ‎тоже,‏ ‎— ‎удовлетворенно‏ ‎вторил‏ ‎Олафу ‎Эадред.‏ ‎— ‎Кстати, ‎на ‎днях ‎вам‏ ‎в ‎Бьорнсторп‏ ‎доставят‏ ‎ровно‏ ‎столько ‎же ‎муки ‎и‏ ‎мяса, ‎сколько‏ ‎у ‎ваших‏ ‎людей‏ ‎украли‏ ‎разбойники. ‎По ‎распоряжению‏ ‎короля. ‎А ‎теперь‏ ‎прощайте, ‎тан!

— Прощай‏ ‎и‏ ‎ты, ‎жрец!‏ ‎— ‎добродушно‏ ‎протянул ‎Олаф‏ ‎и ‎привычно‏ ‎примостился‏ ‎на‏ ‎корме ‎первого‏ ‎челна.

Аббат ‎Эадред, ‎стоя ‎на‏ ‎пристани, ‎перекрестил‏ ‎отплывающих‏ ‎данов,‏ ‎и ‎некоторое ‎время ‎провожал ‎челны‏ ‎взглядом. ‎Затем ‎развернулся‏ ‎и‏ ‎растворился ‎в ‎тумане.

Утренний‏ ‎туман ‎начинал‏ ‎рассеиваться. ‎Воины ‎уверено ‎работали ‎веслами.‏ ‎Ульф‏ ‎и ‎Сверр, ‎хоть‏ ‎и ‎занятые‏ ‎греблей, ‎не‏ ‎переставали ‎спорить ‎о‏ ‎том,‏ ‎сколько‏ ‎саксов ‎каждый‏ ‎из ‎них‏ ‎уложил ‎стрелами‏ ‎вчерашней‏ ‎ночью.