Ворон Лжедмитрия II

Не ждали?!

А я вернулся! И ведь не сотрешь теперь!

Хотя… это утверждение спорное. Ведь ты можешь раствориться просто в повседневном быту и забыться. А покой — штука обманчивая. Он стелется по лугам, как утренний туман, сладкий и густой…

Так и у меня получилось, что этот самый покой чуть ли не поглотил меня. Я нежился в прохладе бревенчатой усадьбы, пахнущей смолой и свежеиспеченным хлебом. Он поет в тихом жужжании пчел и в мерном постукивании топора — это мой Андрюша чинит забор. Я, как заправский наркоман, позволил себе подсесть на этот наркотик, растянувшись в стареньком кресле на крыльце.

Позади остался ад Кремля, вонь страха, звон стали и сладковатый душок крови Лжедмитрия Первого. Впереди же ждала пока что только эта тишина (я очень хотел в это верить). И пока что мне этого хватало.

Где-то за спиной, из раскрытого окна, доносилось ровное посапывание — это Грай, мой личный пернатый демон, устроился на дневной сон. Черный, как грех, с клювом, способным перешибить хребет зайцу. Спас его когда-то птенцом, а теперь он мой талисман и самый преданный, помимо Андрюши, голос из этой эпохи.

Андрюха, моя правая рука и главный по хозяйству, ворочал бревна. Из заморенного отрока он превратился в коренастого детину с руками, как ломы, и взглядом, в котором читалась бездна преданности. И тревоги. Он-то видел мои ночные кошмары.

Но я не дурак. Светиться сейчас — верный способ отправиться на плаху. Пока я — мелкий дворянин Воронов, зализывающий раны в своем имении. Мы с Андрюшей налаживали быт, играя в уставшего от двора барина. А я выжидал, прикидывая, когда же из-за угла выглянет следующий претендент на мое… на его имя. Лжедмитрий Второй.

Я знал, что он уже должен объявиться. И знал, что Грозный не уймется, пока я не сдерну с себя эту маску покоя и не начну новую партию. С таким «руководителем» спорить было себе дороже, я уже почти поплатился за свое упрямство.

Ладно, пока живем, и то радует. А пока солнце клонилось к закату, окрашивая небо в багряные тона. Грай, проснувшись, вскоре тяжело взгромоздился мне на плечо, беззвучно, как привидение. Его клюв был в паре дюймов от моего уха, и я чувствовал его ровное, спокойное дыхание.

— Ну что, собрат, — тихо прошептал я, гладя его глянцевитые перья. — Наслаждайся тишиной. Скоро она закончится.

Ворон в свою очередь пока сонно вжал голову в тело и вяло закрывал и открывал веки. Раз не нужно было напрягаться, он и не собирался быстро просыпаться.

Андрюха же, закончив с забором, подошел, вытирая пот со лба старой тряпицей. Его простое и честное лицо было умиротворенным от такой работы.

— Завтра, Димка, сруб для новой бани подвезут. Прикажешь на том же месте ставить?

Я посмотрел на него, на его уставшие, но спокойные глаза. На этого парня, который прошел со мной через огонь и воду, ни разу не усомнившись. Он заслужил этот покой. И я сделаю все, чтобы продлить его хотя бы на чуть-чуть.

— На том же, — кивнул я, поднимаясь с кресла. Спина заныла от долгой неподвижности. В воздухе уже витал вечерний холодок, и от леса тянуло сырой свежестью. Пора было заканчивать этот день.

— Андрюш, — сказал я, уже заходя в сени. — Бросай забор. Иди спать. Завтра рано вставать.

Он лишь молча кивнул и побрел в свою каморку, послушный и надежный, как скала. А я остался стоять на пороге, глядя, как последние лучи солнца догорают в крыльях моего ворона. Покой был обманчив. Но пока что он был мой. И я цеплялся за него всеми когтями.

Спать, да?

Ха… Смешная шутка.

Для меня «пойти спать» означало добровольно спуститься в адский тир, где вместо мишеней — мои измотанные нервы, а в роли стрелка — призрак самого свирепого царя в истории Руси. Иван Грозный. Не дряхлый старец, а грозный царь в расцвете сил, чей голос раскатывался в моем сознании, словно гром:

«Дитя мое, кровь моя! Прячешься, аки щенок в сорной траве! Престол отцовский поруган, а ты умываешь руки!».

Я отмахивался до этого, зарывался лицом в подушку, пил травяные отвары. Бесполезно. Дух царя-отца впивался в мое сознание когтями, требуя действия, крови, трона.

Только у меня силы не вечны. Надо было уже ставить точку в этих ночных причитаниях.

И все же, да, перед смертью не надышишься - спать все равно нужно идти.

Глубоко вздохнув, я погасил свечу. Потом уже через некоторое время я добрался до комнаты, где ночевал и устроился на жесткой кровати, слушая, как поскрипывают половицы под тяжелой поступью Андрюши, уже улегшегося у себя. Грай устроился на балке над моей головой, свернувшись в черный, беззвучный комок. Тишина в усадьбе стала абсолютной, густой и тягучей, как мед. И такой же обманчивой.

Я закрыл глаза, и… мгновенно мир рухнул.

Больше не было уютной комнаты с запахом сосны. Был бесконечный тронный зал из черного базальта и подсвеченный багровым заревом, будто где-то за спиной пылала вся Москва. И он сидел на троне. Не призрак, не видение — плотское, дышащее свирепой энергией, воплощение.

Иван Грозный. Отец…

Снова в расцвете сил. Глаза — две щели, из которых лился расплавленный свинец гнева. Его пальцы, сжимавшие звериные головы на подлокотниках, казалось, впивались в камень.

«Довольно прятаться, дитя мое!» — его голос обрушился на меня не звуком, а давлением, вышибающим дух. – «Ты — семя рюриково! Плоть и кровь моя! А не перепуганный щенок, забившийся в конуру!».

Я попытался отгородиться стеной цинизма, как делал всегда:

«Царь-батюшка, на свету я — мишень. Меня прирежут быстрее, чем я слово скажу».

Но на этот раз он был иным. Не просто гневным. Решительным. Он поднялся с трона, и его тень накрыла меня с головой, холодная, как смерть.

«Слушай, отрок, и внемли. Это не просьба. Не совет. Сие слово — последний мой призыв. Новый вор уже крадется к моему трону, к ТВОЕМУ трону! И если ты не поднимешься…».

Он не договорил. Вместо слов в моем сознании вспыхнули образы. Не расплывчатые кошмары, а кристально ясные, как будто я видел их наяву. Толпа, рвущая на части другого юношу с моим лицом. Поляки, водружающие на Соборную площадь католический крест. Русь, тонущая в огне и крови, растасканная на куски, пока я, Дмитрий, прячусь в сене, как последний холоп.

«Я отступлю. Оставлю тебя. Но знай — вместе со мной уйдет и последняя твоя защита. Уйдет дух твой, воля твоя, право твое. Останешься пустой скорлупой. Удобной куклой в чужих руках. И тогда… тогда я сам приду за тобой. Не как отец. Как палач».

Это был ультиматум. Чистой воды. Игнорировать — значит подписать себе смертный приговор, причем куда более страшный, чем простая петля. Он грозился выжечь меня изнутри, оставить шелухой.

Я чувствовал, как сжимается горло. Та самая удавка, которую я боялся, и она уже не была метафорой. Она была здесь, незримая, но оттого не менее реальная, и ее концы держал в своих руках призрак моего «отца».

Иронично…

Сопротивляться было бесполезно. Безумие? Возможно. Но в этом безумии была своя зловещая логика. Я не мог позволить истории катиться под откос, сделав мое знание бесполезным. И я не мог позволить этому маниакальному призраку лишить меня воли…

«Хорошо», — мысленно выдохнул я, и это слово далось мне тяжелее, чем поднятие настоящего бунта. — «Хорошо, батюшка. Будет по-твоему».

Он замер, его огненный взгляд впился в меня.

«Я пойду. Но не как царевич. Не как претендент. Я пойду как Ворон. Тень, а не солнце. Я не буду брать трон. Я буду управлять теми, кто на него позарится. Я буду каркать, предвещая их смерть. Я буду тем, кто убирает мусор с твоего… с моего пути. По-тихому. Из-за угла. Так, как это умею только я».

Я замолк, сжав зубы. И ждал нового взрыва гнева. Но его не последовало. В лице призрака мелькнуло нечто… понимающее. Одобрительное. Эта волчья, хищная мудрость была ему куда ближе, чем прямолинейный меч царя.

«Интриговать? Травить, аки змей?.. Ладно. Но не смей им служить. Не смей поднимать руку в их защиту. Смотри и жди. А я… я буду смотреть вместе с тобой».

А дальше… он не исчез. Он растворился, превратившись в давящую тяжесть у меня за спиной, в обещание вечного надсмотрщика. Новая сделка была заключена. Моя тень отныне имела двойную толщину.

Впрочем, после этого разговора я уже не помнил, как уснул. Но я помнил, как проснулся: резко, с коротким, подавленным стоном. Грудь вздымалась, сердце колотилось где-то в горле. Холодный, липкий пот заливал виски, спину, приклеивал рубаху к телу. Я лежал, уставившись в темноту, пока глаза не начали различать знакомые очертания балок над головой.

За окном было еще темно. Тишина. Но это была уже не тишина покоя. Это была тишина перед бурей. Тишина, в которой уже слышалось отдаленное, пока еще призрачное карканье.

Я протер лицо влажными ладонями, сбрасывая с себя остатки кошмара, который не был просто сном. Договор. И моя жизнь стала еще сложнее…

Дыши. Просто дыши. Уже ничего не воротишь.

Воздух, холодный и колючий, как иглы осеннего инея, врывался в легкие, вытесняя остатки дремотного угара. Сердце, еще секунду назад выпрыгивавшее из груди, постепенно сбавляло бешеный ритм, подчиняясь железной воле. Я не позволю этому безумию сломать меня! Ни настоящему, ни потустороннему.

Я еще некоторое время лежал, уставившись в потолок, где в серых предрассветных сумерках проступали знакомые трещины. Они складывались в причудливые узоры — то в оскал химеры, то в контуры кремлевских башен. Проклятое воображение. Я заставил себя видеть в них лишь трещины. Старую древесину. Ничего более.

Призрачный ультиматум висел в воздухе, тяжелый и ощутимый, как запах грозы. «Иди, или я выжгу тебя изнутри». Великолепно! Просто сказочный родительский совет! Мой внутренний циник язвительно усмехнулся, но усмешка вышла жидкой и кривой. Страх был слишком реален, слишком физиологичен. Этот пот, эта дрожь в пальцах — все не от холода.

Ладно, бессмысленно валяться. Нужно действовать. Любое действие, даже самое малое, — это уже сопротивление хаосу. Первый шаг к тому, чтобы снова собрать разбежавшиеся осколки своего «я» в единое, холодное и расчетливое целое.

Я отбросил промокшее одеяло и сел на кровати. Бревенчатый пол холодно обжег босые ступни. Хорошо. Явственное, простое ощущение. Реальность.

Грай на балке над головой шевельнулся, издав тихое, похожее на шелест пергамента клокотание. Его черный силуэт выделялся в полумраке, как клякса туши на серой бумаге.

— Не ворчи, — сипло бросил я ему. — Самому тошно.

Я подошел к грубому деревянному сундуку у стены. Не царский ларец с инкрустациями, а простой, дубовый, пахнущий кожей и ладаном. Еще одно напоминание о моем нынешнем статусе — мелкий дворянин Воронов. Удобная маска.

Откинув тяжелую крышку, я замер. Внутри аккуратно лежали простые, но добротные вещи: суконные кафтаны, грубые рубахи, порты. Ни бархата, ни парчи. Все это нужно было для того, чтобы оставаться в тени. Я выбрал темно-серую рубаху из плотного льна и такие же штаны. Ткань была прохладной и немного шершавой. Еще один якорь в реальность.

Я сбросил с себя промокшую ночную сорочку, чувствуя, как холодный воздух касается кожи, покрытой липкой испариной. Быстро, почти с раздражением, вытерся ею же, как тряпкой, и натянул сухую одежду. Чистая, прохладная ткань на теле — простой, но мощный ритуал самообладания. Словно я смываю с себя не только пот, но и остатки того давящего кошмара, ту безумную энергию грозного «отца».

Застегивая застежки на груди, я уже чувствовал, как ум снова начинает работать, выстраивая логические цепочки. Итак, условие ясно. Явлен новый игрок. Лжедмитрий Второй. Исторический факт. Мое знание — пока что мое главное оружие.

Значит, план таков: не бросаться в бой с шашкой наголо. Не объявлять о своих правах. Оставаться в тени. Стать серым кардиналом при новом самозванце. Направлять его, как марионетку, к нужному для меня финалу. Убрать его, когда он станет опасным или ненужным. И сделать это так, чтобы никто, даже Шуйский, не понял, чья рука на самом деле направляет клинок.

Так-то пока все ясно и логично…

Я подошел к умывальнику, плеснул в лицо ледяной воды из глиняного кувшина. Вода обожгла, заставила вздрогнуть, но прочистила мысли окончательно.

Вот он я. Дмитрий Воронов. Бывший решатель судеб из другого мира. Ныне — тень, наследник безумного призрака и спаситель самого себя. Цели просты: выжить, сохранить свой тыл (Андрюшу и наше хозяйство), и потихоньку, не спеша, начать свою игру.

Моргнув, я поднял взгляд на запотевшее оловянное зеркало. Бледное лицо, влажные темные волосы, прилипшие ко лбу, и глаза… глаза, в которых снова зажегся знакомый холодный огонек. Огонек циничного расчета.

Я был готов. Почти.

Повернувшись к окну, я увидел, как по краю леса занимается первая, робкая полоска зари. Ночь отступила. Но для меня теперь и день не сулил покоя. Только новое поле битвы, невидимое для других.

«Ладно, батюшка», — мысленно бросил я в пространство. — «Получишь своего Ворона. Но помни — я каркаю только тогда, когда считаю нужным».

И, поймав на себе внимательный взгляд Грая, сидевшего теперь на спинке кровати, я тихо добавил:

— А значит, пора готовиться к дороге.

Воздух.

Мне нужен был воздух, не спертый запахами страха и пота, а холодный, предрассветный, обжигающий легкие. Я бесшумно вышел на крыльцо, вдохнул полной грудью. Словно ножом по горлу — свежо, резко, до слез. Идеально.

Небо на востоке тронулось сизым перламутром, но в усадьбе еще царил синий, густой сумрак. Роса серебрилась на траве, на паутине, растянутой между столбами крыльца. Тишина была звенящей, хрустальной. Таким я и запомню этот миг — последнюю грань перед прыжком в пропасть.

Я прислонился к косяку, пытаясь выудить из закромов памяти обрывочные знания. Второй Лжедмитрий… «Тушинский вор». История рисовала его фигуркой куда более жалкой, чем первого вора. Без харизмы, без поддержки московских бояр, ставка на польских наемников и казачью вольницу. Его лагерь в Тушино — настоящее разбойничье гнездо, «анти-Кремль». Да, он будет жечь и грабить, будет осаждать Москву, но в итоге его ждет предательство и смерть от руки… Петра Урусова? Вроде крещеного татарина. Да, именно так.

«Слабый правитель, зависимый от свиты», — пронеслось в голове. — «Идеальная марионетка. Войти в его окружение будет проще простого. Стоит лишь продемонстрировать „знания“ о дворе Грозного. А там… там уже решим, как и когда оборвать эти ниточки».

Я мысленно перебирал варианты, строил первые, призрачные схемы, как вдруг тишину позади меня нарушил скрип половиц. Легкий, осторожный. Мне даже оборачиваться не надо было.

Андрюша стоял в проеме двери, натягивая на могучее плечо кожаную куртку. Его лицо, обычно простое и ясное, было смещено тревогой. Он спал чутко, как зверь, и всегда чувствуя мое состояние.

— Опять? — Хрипло спросил он, не уточняя. Он знал. Знавал подобные ночи.

— Снова, — кивнул я, глядя на просыпающийся лес. — Но на этот раз с ультиматумом.

Он молча ждал, подойдя ближе. Его молчание было красноречивее любых вопросов.

— Кончается наша затворническая жизнь, друг, — выдохнул я, поворачиваясь к нему. В его глазах я увидел то, чего боялся — вспышку надежды, что, может, пронесет. Но она тут же погасла, сменившись усталой покорностью солдата, видящего поднятый сигнальный флаг. — Скоро тронемся в путь. Навстречу новому «царьку».

— Вновь за царя воевать? — в голосе Андрюши прозвучала нескрываемая горечь. — Димка, да когда же конец этому? Мы тут хозяйство наладили… Тишина…

— Мы не будем за него воевать, — перебил я резко. — Мы будем его… вести. К обрыву. А сами останемся в тени. Это новая партия, Андрюш. Более опасная, чем прошлая. Но играть в нее придется. Иначе… — я не стал договаривать про «палача» и выжженную душу. — Иначе удавка на нашем горле сомкнется сама собой.

Он тяжело вздохнул, его широкие плечи сгорбились под грузом неизбежного. Он посмотрел на усадьбу, на забор, который вчера чинил, на дымок, начинавший виться из трубы бани. На наш хрупкий, ненастоящий мир.

— Я знал, — прошептал он. — Знал, что не удержишься. Ты не для тишины рожден. В тебе буря сидит.

— Не буря, — поправил я, и в голосе моем снова зазвенела знакомая ему сталь. — Бури для глупцов. Мы — тихий ураган, Андрюша. Который приходит из ниоткуда и стирает все на своем пути, не показываясь на свету.

Он помолчал, глядя на землю, а потом поднял на меня свой прямой, честный взгляд.

— Когда?

— Дня через два. Нужно подготовить все к долгой дороге. Припасы, оружие. И… легенду. Скажем, что едем к родне в Смоленск. По делам наследства.

Он кивнул, уже собранный и деловой. Протестовать было бесполезно, и он это понял с первого моего взгляда. Его долг был не рассуждать, а быть моей скалой. Моим тылом.

— Ладно, — буркнул он. — Разберусь. Лошадей подготовлю, Граю дорожную суму сошью.

Он развернулся и тяжелой, но уже уверенной походкой направился к конюшне. Его спина говорила о принятом решении. О готовности.

А я остался на крыльце, глядя, как солнце, наконец, вырывается из-за леса и заливает багрянцем наш маленький и хрупкий мирок. Он был таким красивым в эти последние минуты покоя. Таким обманчивым.

Я глубоко вдохнул, уже не холод, а теплое дыхание нового дня. Игры начинались. И на кону была не корона, а нечто куда более важное — моя жизнь и душа. Пришло время надеть маску Ворона.

Снова…