Вороны рая

... И, сколь бы тонко мне не льстили,

Какой бы мне ни пели вздор,

Как джентльмен, свое бессилье

Я сознаю с тех самых пор,

Когда мы, новый мир построив,

Причем, решительно, с нуля,

Произвели на свет героев,

Каких не видела земля...

Май 1901 года.

Эрлирангорд. Эйле.

Подъездная дверь хлопнула, закрываясь с такой силой, что Маринка влетела в собственный подъезд, сама себе напоминая пушечное ядро. И все бы было хорошо, кабы не лужа, которая натекла перед дверью и в которую Маринка добросовестно вляпалась, едва, между прочим, в этой луже не утонув. Надо позвать из домовой управы этого... каменщика, подумала Маринка рассеянно. Она не могла с точностью сказать, как называется мастер, который обязан чинить мостовые, но была совершенно уверена, что, сколько ни взывай, мастер не придет.

По мокрым ногам гулял отвратительный сквозняк, за подъездным окном бушевал майский ливень, и в целом все было довольно романтично — вон, и сирень третьего дня зацвела перед подъездом! — но романтика душу не грела.

Оказавшись перед дверью собственной квартиры, Мариночка долго искала ключи, шипела, когда шелковая подкладка ридикюля царапала застывшие пальцы, а разлохматившиеся шелковые нитки больно цеплялись за кольцо. Вторая рука, как назло, была занята авоськой с продуктами, и разлапистый тресковый хвост, вылезая из бумажного пакета, так и норовил проехаться по ногам, обещая скорую смерть новым фильдеперсовым чулкам и лаковым ботикам.

Вот же черт! Маринка наконец нащупала в сумочке злополучную связку ключей, потянула ее наружу... Но вместо ключей на свет божий явился черный узкий футляр, в каких обыкновенно хранят драгоценности. Щелкнул мелодичный замочек, и глазам предстала утопленная в черный же бархат длинная золотая игла с леным ярким камнем в петле ушка. Маринка как наяву увидела — вот эта игла лежит на затянутой в кожаную перчатку раскрытой ладони, и на нее смотрит некрасивая, но странно знакомая девица... и кто-то обнимает ее за плечи, и волнующе шепчет на ухо... колеблется и щекочет висок пушистый локон... льется солнечный свет в витражное окошко часовни, алым, синим и золотым пятная траурный белый покров. Рука не поднимается, пальцы окоченели... вот как сейчас. Ломается хрупкая, как утренний лед, преграда, и вот все. Солнечный луч брызжет из косо торчащего камня... (не до конца, струсила, а как не струсить!...) и гаснет, закрытый ладонью в перчатке.

Тьфу, черт. Мариночка сплюнула. Ну надо же! И почему тексты являются автору в самый неподходящий момент? Когда автор не может!.. занят!.. у автора коты голодные, корова и хозяйство. А текст не желает понимать ничего, ему наплевать и на очереди, и на тотальный продуктовый дефицит… на мокрые ноги и грозу за окном.

А еще готовить обед из трех блюд — и работать, работать в конце-концов, иначе все ее семейство рискует питаться молодой крапивой и одуванчиками. Их вон во дворе много!

Нет, решительно пора прекратить скаредничать и нанять постоянную домработницу. Чтобы спокойно творить в тиши будуара и не ждать милостей от природы и погоды. В конце концов, гордо сказала себе Мариночка, от этого самого творчества напрямую зависит благополучие ее семьи.

Известная эрлирангордская литераторша Марина Пестель была плодовитой и трудолюбивой, как пчелка. А куда денешься, когда на тебе висит дом, коты Цитрон и Барбарис, любвеобильная глупая пуделиха Арвен и сожитель — циник и клептоман, сплошное разорение. Может, он, Корин Олег Владимирович, там у себя, в кабинетах Твиртове, и был магистр путей и соединений, а здесь ― только лишняя забота на шее. И пользы в хозяйстве от него ― раз в месяц кусок ветчины из закрытого буфета, который он сам и сожрет, и букет вялых гвоздик по пятницам. А гвоздики даже коты лопать не станут, хоть и проглоты и подметают все, что плохо лежит. От котов Мариночка прятала продукты, от Олега ― все остальное. По примеру любимой писательницы выбирая места неожиданные. А морозильный шкаф, по которому три раза на день проносилась саранча, мечтала запирать на цепь.

Мариночка писала любовные романы. За них платили больше. А у нее еще были такт, вкус и чувство меры. Ей не лень было обзвонить полстолицы в поисках эвфемизмов для слова “коитус”. А когда редактор, правя текст ее последнего шедевра, вместо изящного авторского оборота про страсть, пыл и накал, выдал фразу “их оргазм достиг пика возле табуретки”, Мариночка учинила ему оглушительный скандал со слезами и битьем лица.

Вообще-то по документам Марина проходила как Наталия Федоровна Ойдубино. Имя еще туда-сюда, но такая фамилия решительно не годилась для блистательной литературной карьеры. Пришлось поднапрячься и придумать нечто красивое. Злопыхатели тут же переделали Пестель в Постель. Оборотная сторона славы. Как и то, что невозможно было пройти по подъезду от обрыдавшихся над ее историями барышень. Поклонницы сидели на ступеньках, курили на подоконниках, покрывали росписью стены, и Маринка протискивалась вдоль перил в свою квартиру, тщась выдавать себя за собственную домработницу. Поскольку на ней, в отличие от ее героинь, не красовались алые штаны, и груди спелыми тыквами не выпадали из лифчика, это получалось почти всегда. Лишь однажды особенно рьяная почитательница вцепилась в волосы, требуя не лезть без очереди и не врать, что она здесь живет. После чего записала на ладони номер химическим карандашом. Номер не смывался две недели. А однажды еще одна барышня наглоталась со спичек серных головок, как было описано в “Помиловании”. Вышло не самоубийство, а желудочное расстройство. Барышня обиделась и подала на Мариночку в суд. И тогда наконец мессир Корин навел порядок. В подъезде поставили охрану, и Маринка уже три дня наслаждалась спокойствием и тишиной.

А вообще жизнь задалась. На самой верхней полке книжного шкапа сияли глянцевитыми корешками “Двери послушниц”, “Часть тебе отдадут другие”, “Отдохновение митральезы”, “Весенние уходы”, “Минутка инквизитора” и шеститомный цикл об Оранжевой Вере, признанный бестселлером этого года. Мариночка улыбнулась, оглядывая книжный шкаф и мысленно подсчитывая продуктовые запасы. Потом сняла деревянный полированный чехол с пишущей машинки, погладила рассеянно перламутровые накладки клавиш и закурила пахитоску. Затянулась, глядя на мятущиеся за окном тополя, и стремительно напечатала:

“Вороны рая”.

Часть первая. Глава первая.

Вначале роман ожидал быть уникальным: о мальчике-зомби, полюбившем императрицу Руан-Эдера. Но потом пришлось прежние наметки пересмотреть. И личность императрицы творчески переосмыслить. С позиций исторического реализма и материализма — как заказали, в общем.

Однако, первоначального замысла было жалко, и Маринка лениво раздумывала о том, что в данном конкретном случае соблюдать историческую правду до конца все-таки необязательно. Кто теперь доподлинно знает, как оно там на самом деле было? Так что мальчик-зомби вполне может пригодиться, на каком-нибудь более позднем этапе. Или в качестве второй линии, чтобы сюжет позаманчивее выглядел.

Мариночке намекали уже, что охотнее всего пишет она о гонимых юношах и пожилых дамах у власти. Ну и что, пожимала она плечами в ответ на эти упреки. Ну и пускай! Главное — что читателям нравится! И вообще, что вижу ― о том и пою. Например, о картофельных пирожках с грибным соусом и корейкой, томящихся в духовом шкафу. К ним полагался еще холодный супчик с яичком и сметаной, тосты, тертый сыр и маринованые артишоки. Если все это подробно описать, на вкус оно хуже не станет. Зато повесть обретет достоверность. При Руан-Эдерском дворе есть любили и умели.

Четвертую страницу “Воронов...” оборвал на полуслове пронзительный звонок — черт его знает, телефонный, а может, даже и в дверь. Последнее было особенно неприятно. Гостей Маринка не ждала, а Олегу Владимировичу об эту пору со службы быть еще не полагалось. Но звонок трезвонил и даже скулил, как стая давно не кормленых зомбей, и на него тут же отозвались коты и Арвен.

― Черт! ― сказала Маринка. — Этот кретин опять забыл ключи.

По дороге она еще ухитрилась глянуть в зеркало, ужаснулась собственной бледной физиономии и рассеянно пригладила всклокоченные волосы. Немудрено, что мессир Корин никак не может воспылать к ней романтической страстью.Вон, она давеча в каком-то модном журнале вычитала, что мужчины любят знойных женщин. Чтобы в постели львица... или тигрица... а на кухне, значится, хозяйственная, как белочка... На кухне Маринка всегда напоминала себе истеричную козу, хотя готовить умела и любила.

Вот напеку пирожков, подумала литераторша злорадно, наем талию, точно у эдерских гурий, и Корин возлюбит меня, как предписывают модные журналы. А то ведь сплошная тоска. Маринка вдруг осознала, что их роман похож на расписание поездов, коими Олег Владимирович командует у себя в департаменте. А когда не командует, то лежит на диване в Маринкиной квартире и стенает про свою тяжкую жизнь и неподобающее Маринки к нему отношение. Прямо призрак на графских развалинах.

Так она стояла перед зеркалом и думала, накручивая на палец рыжеватую печально обвисшую прядь волос, а звонок дребезжал и дребезжал. Когда от этого звука начало потихоньку свербеть в ушах, литераторша очнулась. И распахнула дверь.

На пороге рисовался солидного вида пожилой господин. С пухлым портфелем, в канотье и с газеткой, коей обмахивался от жары. С таким портфелем, подумала Мариночка злобно, можно не то что сквозь консьержку прорваться – сквозь стадо голодных мумий из эдерских гробниц. И какое счастье, что Корин уже ускакал в свой департамент.

— О, добрая мона! – возгласил портфельчатый, трагически закатывая глазки. Сунул газету под мышку, выволок из кармана сюртука клетчатый платок и отер им блестящее от испарины пухлое лицо. – Только вы можете спасти умирающего от жажды! Угостите сельтерской, если вас не затруднит

— Затруднит, — сказала Маринка, размышляя о том, какой скандал закатит в домовой управе на предмет халатности охраны. – Нету сельтерской. Только компот. Консервированный. Вишневый. С косточками.

— Несите!

— Ну уж нет. Ваш компот – сами за ним и идите. Кухня там.

Я сошла с ума, думала Маринка, тащась за нежданным гостем на кухню. Я пускаю с утра пораньше в дом малознакомых мужчин. Едва гражданский муж за порог… Вот лучшая подруга Паола моментом скажет, что это полное падение нравов. Разврат и упадок морали. И черт с ней. С моралью. Не с Паолой. Хотя какая она, к лешему, Паола. Пашка она — и все тут!

Нежданный гость занырнул в морозильный шкаф в поисках компота, да там и застрял, наполовину угрязнув тучным телом в ледяных недрах и представляя собой натуральную иллюстрацию к поэме известного рабочего писателя и поэта Бисквитова. В недрах позвякивало и побулькивало. Маринка с сомнением покосилась на объемистый зад гостя, обтянутый чесучовыми штанами. Может, намекнуть ему, чтоб вылезал? Или неловко?

— Мона, вы спасли мне жизнь!

На довольной физиономии гостя рисовались темно-розовые компотные усы. Гость снова утерся своим платком, похожим на скатерть средних размеров, оценивающе глянул на Маринку и интимным шепотом поведал, что вообще-то он, видимо, ошибся квартирой и жутко извиняется. Потому что жара, понимаете ли, добрая мона, начисто лишила его рассудка. (И совести, про себя прибавила Маринка.) Но он сейчас уйдет. И за компот возместит. Если бы только мона согласилась назвать ему номер апартаментов, в которых обитает знаменитая, несравненная и жутко талантливая мона Пестель. Или миледи. Он не знает, как правильно.

— Можно миледи, — милостиво позволила Маринка. Приятно иногда побыть миледи. Для разнообразия, хотя и без всяких прав. – Ничего, я разрешаю.

— В каком, простите, смысле?

— В прямом! – гаркнула Маринка, сатанея. – Это я! Знаменитая и несравненная! А что?

— Хлюк, — сказал гость, как-то странно протягивая Маринке потную ладонь.

Пожимать или целовать, думала литераторша, мило краснея под его масляным взглядом. И почему хлюк? Это он от восторга? Гость икнул и застенчиво сплюнул в ладонь вишневую косточку.

– Хлюк Максим Савич. Знаете, я еще в прошлом сезоне, на церемонии вручения “Анжелики” подумал, что такое… тако-ое!.. – тут он возвел очи горе и задумчиво причмокнул, — под силу только вам, миледи. К тому же, издательство хорошо заплатит. А?

— Так вы из издательства?

— Ну, в некотором роде… Вообще я там по совместительству, я, знаете ли, ритор в Эйленском университете, факультет филологии и права… У меня поручение к вам. И проект договора. Вы бы посмотрели, а? Миледи?

Портфель щелкнул бронзовыми замками, являя миру бесчисленное множество помятых бумаг, из которых ритор Хлюк Максим Савич безошибочно выудил одну, тоже мятую и с пятном внизу, где предполагалась печать. Маринка скосила глаза. Договор был самый что ни на есть обыкновенный, типовой. Она, мона Пестель, к такому-то числу – тут стоял прочерк – пишет роман – пустое место для названия и тематики, — за что получает гонорар. Сумма быть имелась, причем такая, что Маринка испытала немедленное желание нырнуть в морозильный шкаф и утопиться в кастрюле с компотом, если там еще осталось хоть немножечко.

— Вам понравилось? А, миледи? Тогда милости прошу в издательство. Так срочно, как изволите. Там условия, документы, консультанты. А мне недосуг. Мне еще назад ехать, а завтра лекции. Всего доброго, желаю здравствовать.

Стоя на пороге, в полном обалдении Маринка наблюдала, как ритор Хлюк тугим мячиком скатывается по лестнице и машет ей соломенным канотье.

— А на вручении “Анжелики” вы были великолепны! Мамой клянусь!

Хлопнула подъездная дверь, и наступила гулкая тишина.

Удавиться можно, подумала Маринка рассеянно, накручивая телефонный диск. Нужно было срочно посоветоваться с Паолой – идти или не идти и что надеть, — но подруги, как назло, дома не оказалось. Перспектива переться по духоте через весь город в издательство “Сердце Дракона” совершенно мону Пестель не прельщала. Но стезя литератора – это каторжный труд. Мариночка распахнула шкаф, выбрала платье – миленько, скромно, экстравагантно самую чуточку, — и с тяжким вздохом принялась одеваться.

Не пойду через центр. Пойду через парк. Так дальше, зато прохладнее. Мороженого съем, и квасу выпью. И на лавочке посижу. В кои-то веки могу я позволить себе посидеть на лавочке с мороженым и квасом?! Я договор подписала, задаток от гонорара получила, теперь могу и на лавочках сидеть.

Мысли думались рассеянные и медленные, как воды речки Грязьмы, протекающей на дне гнилого, местами облагороженного оврага. Где у мессиров из городской управы хватило прыти и денег, склоны укрепили и залили бетоном, превратив Грязьму из хилого ручейка в зеленый, тинистый лебединый пруд. Правда, лебедей почти всех из этого пруда еще лет шесть назад повыловили бездомные и сожрали под негодующие вопли столичных и провинциальных экологов и местного населения. Теперь в Грязьме жили утки, а с Внутреннего Моря, до которого было минут десять ходьбы, на дармовой хлеб налетали толстые и наглые чайки.

Купив мороженое и бумажный стаканчик с квасом, Мариночка уселась на скамейку у пруда. Нужно было все хорошенько обдумать. То, чем озадачили мону Пестель в издательстве “Сердце Дракона”, просто так, с кондачка, не решалось. И никакая Паола тут не помогла бы. Потому что подругины советы и исторический роман про покойную государыню – это вещи, как писалось в одной книжке, совершенно несовместные!

Интересно, с чего эти мессиры из издательства решили, что мона Пестель – самый подходящий автор для воплощения их бредовых замыслов? Подвизающихся на исторической прозе только в одной столице пруд пруди, целое литературное сообщество… жуткий гадюшник, правда, и Маринку туда калачом не заманишь… хотя никто и не звал. Ну и ладно. Она не гордая. А историческая проза нынче не в моде. У народа еще от реальной истории шок и ступор не прошел, чтоб читать про нее книжки. А этим зачем-то роман подавай! И чтоб все как в жизни было. Судя по сумме гонорара, эти мессиры-книгоиздатели просто отмывают чужие денежки. Нехорошо, конечно, но Маринка не гордая. У нее Олег Владимирович, коты… и литературный талант. Или нет?!