Восемь

Суд почти завершился. Фигуры, укутанные в балахоны, в которых я боялся узнать друзей, жестом оповестили, что приговор вынесен. Да, это я был автором обличительных листовок; я сочинил смешные прозвища лицам королевской семьи; я тайно доставлял крамолу во все провинции, пусть и не лично. Разумеется, это измена, и её ничто не оправдает. Причём теперь, во всём признавшись, я предал и друзей-подпольщиков. Убей они меня своими руками, это было бы лишь справедливо.

Стая балахонов закончила обсуждение, поднялась и прошествовала к трибуне узника. Они закружились вокруг меня. Камины, из которых состоял зал суда, также стали извиваться и тянуться ко мне рыжими языками. Прекрасная юная женщина, которую я когда-то знал так близко, подошла ко мне и рассмеялась. Сбывалась её долголетняя мечта – она будет отомщена, ведь я буду мёртв.

Затем судья покинул собрание, что означало неопровержимость исхода. Меня связали. На дребезжащих колёсах в помещение вкатилась автоматическая секира – орудие казни. Ею управлял автом без лица. Холод, исходящий от автома и его жуткой игрушки, затопил зал и проник под кожу. Ряды стульев опустели – никто не выдерживал замерзающей крови, все спасались бегством. Один я смотрел, как медленно поднимается лезвие. Попытался пошевелить связанными руками – никак! Ужас помогал согреться, заставлял рваться из пут на пределе мускулов. Выступили слёзы, облака пара текли изо рта. Верёвка дрогнула.

Истошный крик, что последовал за падением секиры, издавал не я. Моя голова, обретя свободу, прокатилась в дальний угол. Она хохотала и плакала.

– Прекрати вопить! – отчитал её один из моих хороших друзей, прижав к губам палец. Моё тело лишилось глаз, но почему-то видело, что голова лежит возле его ног. Ноги друга брезгливо сделали шаг назад.

Теперь я знаю, что смерть не страшна – лишь бессмысленна.

Голова продолжала надрываться. Влажный лоб блестел, как и окровавленный край секиры. Пол зала суда покрылся красным – не только определяя путь головы, но уже повсюду. Кровь затягивала пространство багряной паутиной.

– Забыт всякий стыд, – изрёк мой друг, полностью выполненный красным. – Твои родители оповещены о том, что ты здесь устроил. Да замолчишь ли ты наконец?!..

“Не могу”, – хотел я сказать, но не удалось – я уже не помнил, какой орган отвечает за речь и на которой части разделённого тела он остался…

Голова разрыдалась столь безутешно, что опрокинулась носом вниз. Стало темно, больно, влажно – и тогда Няня Р. выключила прибор. Лента перестала вращаться и щёлкать, наступила внезапная тишина.

– Неплохой сон, – произнесла Няня Р., – из него получится хорошая сказка.

Спустя полчаса я находился в гигантской лохани, полной горячей воды, и старался ни о чём не думать. Причём занимался этим так долго и неподвижно, что Нянюшка – механическая слуга на колёсах – подъезжала дважды и предлагала полотенце. Я отказывался, а глаза автомши в беспокойстве со скрипом вращались.

Она сумасшедшая – кто ещё станет сочинять сказки по снам преступника? Но Няня Р. стара, даже буквально вернулась с того света. Следует уважать невинные хобби скучающих стариков, даже собранных из обломков былой роскоши. К тому же другого автома в ссылке не раздобыть, а один я с жизнью такой точно не справлюсь.

Вытащив себя из уже остывающей воды, я рухнул в передвижное кресло. “Сильные стали руки, – мелькнуло в голове, – куда сильнее, чем раньше”.

Няня привезла ужин и свежую газету. С удивлением я впервые заметил, что теперь мы с автомшей одного роста. Как же это непривычно, заглоти меня Пречистая.

– Валердам Залп, почта.

Нянюшка – единственное создание, которое невозможно было убедить, что так ко мне больше не обращаются. С меня были сняты все титулы, когда ссылка стала делом решённым. Но старушка слишком долго служила в нашей семье верой и правдой, и старых схем было не перепаять. К тому же её, так сказать, “кома” служила хорошим оправданием любому чудачеству.

– Прошу, не сболтни так при бригадире, – велел я больше по привычке, чем в надежде, что она прислушается.

Вскоре раздался знакомый свист пневмопочты – и я поспешил подкатить своё кресло к стеклянной ячейке и вынуть свёрнутое трубкой письмо. Оно не прибавило мне покоя, но стрелки настроения чуточку сдвинулись с показателя “апатия и усталость” на “вежливый интерес”.

Письмо от Октавы, традиционно подписанное цифрой 8. Дюжина дней минула с тех пор, как мы расстались. Я успел выспаться.

И да, мои сны, в основном, тревожные и радуют лишь чокнутую одушевлённую механику, однако не смею отрицать, что в них я живее, чем наяву. Видимо, побочный эффект последних событий. Жизнь в горах теперь кажется заторможенной, как несмазанная вагонетка.

– Ваши распоряжения, валердам Залп? – скрипя, подкатилась Няня Р.

– Вытаскивай меня на улицу, подруга, – было моё первое распоряжение за много дней. – Сегодня мы как следует должны расчистить двор – к утру ожидаем гостя.