Восемь дней в гестапо

Предисловие

...Он лежал на окровавленном топчане, где его собственная кровь давно засохла, превратившись в сгустки зловещих пятен. Лица, как такового, уже не было: оно представляло собой сплошное месиво выдранных, обожженных и развороченных побоями ошметков. Заплывшими в отеках глазами невозможно было различить призрачные тени, блуждающие по стенам в отсветах настольных ламп.

Хрипеть не было сил, отчаянно мучила жажда.

– Пи-иить… дайте во-ды-ыы!

Тело капитана Ермакова было неузнаваемо. Переломанные суставы и позвонки, вывернутые наружу конечности, обожженная спина с содранной кожей, обугленные ступни ног – все это, в конечном итоге, уже не представляло собой ничего живого от некогда отважного летчика советской авиации. В тылу осталась милая жена с чудесной дочуркой, но вряд ли они сейчас узнали бы своего мужа и отца в этом уродливом иссохшем манекене, валяющимся на пропитанной кровью кушетке.

Четыре на четыре метра. Бетон и плесень. Крысы и клопы. Ведро для испражнений, тусклая лампочка в потолке, узкая полоска решетки и всепроникающий запах СМЕРТИ. Восьмой день в застенках гестапо. До этого были семь дней сплошных изуверских и чудовищных пыток, непрекращающихся ни днем ни ночью, представляющие собой бесперебойный конвейер: допрос – избиения – пытки – камера. Допрос – пытки – камера.

Сегодня был восьмой день. Страшный. Безысходный.

…И, возможно, последний.

***

Летом 1943 года самым западным выступом грандиозной линии фронтов, растянувшейся от Черного моря до Ледовитого океана, самым западным местом, где еще развивалось знамя Советской державы, был небольшой островок, лежащий в Финском заливе, в нескольких километрах к западу от Кронштадта. В ясную погоду с островка видны были полоски дальних берегов: на севере – Карельский перешеек, захваченный финнами, на юге – берег Ленинградской области, захваченный фашистами. Островок находился позади передовых позиций врага, в его тылу, и представлял собой длинную песчаную отмель, поросшую молодыми соснами. Здесь, среди этих причудливых стройных порослей располагался укрытый от противника аэродром, похожий на обыкновенную лесную прогалину, неизвестный ни финнам, ни немцам. Несколько сараев, замаскированные камуфляжной сетью ангары, будка радиостанции, одноэтажная столовая, командный пункт и землянки для пилотов. Все это называлось секретной авиационной базой. В июле-месяце, в те дни, когда далеко, в центре страны, шла великая битва, прозванная впоследствии «Курской дугой», с островка посреди Финского залива, с аэродрома между соснами, взлетела эскадрилья истребителей «И-16» под командованием капитана Ермакова.

С этого момента и начинается повествование данной книги.

…Но сначала был бой в небе над Балтикой.

Глава 1

1943 год.

Театр военных действий в районе Финского залива.

Июль-месяц.

Время установлено: 06 часов 11 минут по местному часовому поясу.

…Бой был тяжелым.

— Как слышно, Костя?

— Нормально, командир! Иду справа от тебя. Гриша нырнул ниже, хочет пройти на бреющем.

В ларингофонах раздавались шумы помех, грохот отдаленной грозы, наступающей с севера на Ленинград.

— Он увидел двух «мессеров». Решил поддать им жару.

— Я ему поддам, когда вернемся на аэродром! — выругался Ермаков, вводя послушную машину в штопор. — Так поддам, что будет на гауптвахте три дня картошку чистить!

— А вот он сам, легок на помине, — хохотнул Костя Семакин, отваливая самолетом в сторону, уступив место «И-16». — Покажи ему кулак, командир. Он поймет.

Поравнявшись параллельно кабинами, Ермаков выровнял машину и сквозь стекло кокпита выразительно помахал кулаком, отчего у Гриши Верещагина на лице расплылась улыбка. Изобразив пальцами цифру «два», он дал понять командиру эскадрильи, что о двух «мессершмиттах» можно временно забыть. Вышли из строя.

Ермаковская четверка истребителей атаковала вражеские самолеты, сколько бы их ни было. Капитан Алексей Ермаков, старший лейтенант Григорий Верещагин, лейтенант Александр Малышев и младший лейтенант Костя Семакин – четыре советских аса, которых боялись геринговские «тузы» на всем небесном просторе Балтики. О звене Ермакова ходили легенды. Каждый из его напарников мог выйти в одиночку на два-три самолета противника, при этом, как ни странно, одерживая очередную победу. Старенькие «ишачки», как они любовно называли свои надежные машины, уступая противнику в скорости и вооружении, тем не менее, почти всегда в боевых стычках выходили победителями благодаря мужеству и профессионализму советских пилотов.

Вот и сейчас, вклинившись между тремя звеньями «мессеров», маленькие «И-16» раскидали их в стороны, превратив в беспорядочный рой, изумленных от такой наглости, немцев.

— Так их, Саня! – кричал в ларингофон Костя, самый младший в группе, наблюдая, как Малышев рвет очередями пулемета фюзеляж вражеского истребителя.

В промежутках между нападениями армад немецкая авиация почти непрерывно действовала группами по десять – двенадцать машин каждая. Следом за ними тяжелыми клиньями на Ленинград шли «юнкерсы» с грузом бомб, каждая размерами с чемодан. Их так и называли – «чемоданы», способные разрушить целый квартал осажденного в кольце города. Как и день, и неделю, и месяц назад, им предстояли воздушные бои с противником в небе над Ладогой.

Малышев и Верещагин начали стрелять одновременно.

«Юнкерс» нырнул вниз, в клубы пара, и потонул среди облаков. Следующий номер вылез сверху прямо на их пулеметы, оказавшись меж двух огней. Солнце слепило немцам глаза. Ермаков в упор дал по сопровождающим «мессерам» пару очередей, после чего резко ушел в сторону. Пробив нижний слой облаков, капитан увидел под собой воду. Посты наблюдения уже передавали, что воздушная атака противника захлебнулась. Ошалев от такой неслыханной наглости, двадцать тяжелых «юнкерсов» скинули смертоносный груз, не добравшись до громадного города, тем самым дав советским истребителям возможность перегруппироваться. Слева от основного костяка армады уже прибыла подмога. Шесть «ишачков» четвертой эскадрильи принялись лупить очередями по фюзеляжам поспешно отступавших немцев.

— Горишь, мать твою? — ликовал Костя Семакин, посылая вслед «мессеру» ленту трассирующих пуль.

Два сбитых немца, оставляя за собой хвосты черного дыма, стремительно падали к земле. Еще два, нелепо кувыркаясь, распадались на десятки частей как разрушенный детский конструктор. Костя видел, как Малышев обернулся в кабине и посмотрел назад, навстречу летящим в него пулеметным струям. Верещагин был от него на другой стороне круга и двигался в обратном направлении. Два «мессера» возникли совсем близко, прикрывая снизу свои бомбардировщики. Одна машина юркнула в облака, пробив в них воздушную яму, в которую тут же устремился младший лейтенант. Мимо него к земле падал парашютист, но Костя не обратил на него внимания. Меткие зенитчики снимут немца огнем прежде, чем он коснется ногами воды. А может, не снимут. Возьмут в плен. Летчики-то геринговские, каждый на вес золота!

— Получи, тварь немецкая! – орал Костя, посылая вслед противнику полосу пулеметной очереди.

Когда Гриша Верещагин поднял своего «ишачка» в стороне от Кости, вонзаясь в клубы облаков, он внезапно заметил нашего подбитого летчика, вывалившегося из горящей кабины. Машина пошла крутым пике к земле, а пилот соседней эскадрильи – Гриша знал этого парня – весь обожженный и полуслепой никак не мог раскрыть парашют.

— Вали-иик!!! – заорал он, понимая, что тот все равно его не услышит. Кругом носились очереди пулеметов, грохоты взрывов, бушевали вихри помех в эфире, доносились отдаленные раскаты грома приближающейся грозы. – Валенти-ииин! О, господи… ему же только вчера двадцать пять исполнилось…

Парень падал слишком быстро, превратившись в настоящий пылающий факел, так и не успев долететь до спасительной воды. Сгорел заживо в воздухе, как это нередко бывало в таких неравных стычках. Костя не видел его смерти: он преследовал в облаках последних, повернувших назад, немцев.

Малышев кинулся на немца сверху и едва нажал гашетку, как «мессершмитт» перевернулся, шлепнулся кверху брюхом в пенистую воду и исчез. Это произошло мгновенно. Верещагин взмыл и закачал плоскостями, призывая Ермакова.

— Разворачивай на базу, Костя! – потребовал Ермаков. – Мы с Малышевым сами управимся. Накачай горючего и отдохни минут десять. Затем снова взлетай.

— А вы?

— С нами будет Верещагин. Пусть прикрывает сбоку. Немцы драпают, не вижу ни одного истребителя – одни бомбардировщики. С ними у нас особый счет.

— Сколько уже?

— Пятнадцать! В этом году, разумеется.

— Везет же людям… - завистливо чертыхнулся Костя, на собственном счету которого к лету 43-го было всего четыре тяжелых «юнкерса». Остальные сбитые истребители он вносил в отдельный список.

— Ты уяснил? – послышался голос Малышева. – Заправляешься, перекур, и за нами.

— У Гриши же рация не работает… - напомнил Костя. – Пусть бы он вместо меня на базу, а я с вами.

— Отставить! – это уже Ермаков. – Через двадцать минут догонишь. Пока четвертая эскадрилья будет гонять «тузов» над Ладогой, мы сядем им на хвост в Финском заливе. Там и постреляешь.

И это были последние слова, которые услышал Костя Семакин от своего командира.

…Отныне им предстояла встреча в совершенно иной обстановке. Страшной. Жуткой. Чудовищной.

***

Самолет Верещагина тряхнуло так, что заскрипели все детали обшивки. Казалось, он развалится пополам, вспыхнув как тот немец. Григорий что есть мочи сжал побелевшими пальцами гашетку, поливая очередью, уходящий в сторону «мессер». Секунда… еще секунда… истребитель пошел вниз. Сам Григорий ничего не чувствовал, но выравнивая машину, на него вдруг накатила волна тошноты. Бросив взгляд на левую руку, ощутил жгучую боль. Сплошное месиво чего-то красного, вязкого и липкого, висело сейчас из разорванного рукава комбинезона. Мутное оцепенение с позывами рвоты наступило мгновенно. Вторая очередь сбоку прошила его пилотное кресло, пригвоздив тело, разворачивая внутренности.

— А-ааа… - закричал Григорий, теряя сознание. Вывернутые наружу внутренние органы устлали кабину, буквально взорвавшись на глазах. Одна пуля прошла сквозь скулу, разворотив ротовую полость, отчего все зубы разметало в стороны. Голова откинулась, превратившись в изуродованную маску чего-то непонятного. Из хрипящего горла хлынула кровь. Вторая пуля пробила затылок, выйдя наружу в области ослепшей глазницы. Старший лейтенант уже не видел, как его неумолимо несет к земле. Миг – мощный взрыв: БА-ААМ! -- и тело Гриши Верещагина превратилось в облако распавшихся атомов.

Ермаков понесся вниз, но, увидев, как взрывом разметало машину, сразу понял, что Гришу не спасти. При таком мощном давлении высвободившегося горящего газа не могло уцелеть ничего живого.

— Гриша-ааа! – донесся вопль Малышева в ларингофоне.

Затем Ермакова самого тряхнуло и, выравнивая «ишачок», он заорал:

— Саня! Слева три номера! Гришу не вернуть, он испепелился! Прикрывай!

— Иду, командир! – в голосе Александра сквозили нотки ярости. – Я им за Верещагина, мать их, сейча-ааас… врежу-уу, что зубы ломить будет! Я им, паскудам…

И оборвался.

Ермаков успел увидеть, как истребитель Малышева накренился вбок, прошитый очередью, потом его самого подбросило вверх, ударило тупой болью в область груди, перебило дыхание и вывернуло наружу обильной рвотой вперемежку с кровью. Хлынувший напор желудочного сока обрызгал фронтальное стекло кабины. Самолет Малышева, оставляя черный след несло к земле.

— Прыгай, Саня! – едва прохрипел капитан.

— Не могу! – донесся захлебывающийся голос, клокотавший чем-то булькающим и мерзким. – Внизу на воде немецкие катера. Мы вошли в их зону… Прощай, командир. Иду на таран!

Ермаков, изрешеченный очередью, заплывшим от крови единственным зрячим глазом, успел увидеть, как Малышев направил машину вниз на один из катеров немецкой береговой охраны. Их были десятки, шныряющих по этой стороне залива, принадлежащего неприятелю. Их вдвоем занесло на вражескую территорию, оторвавшись далеко от своих.

Секунда! И машина Александра, со всего маха врезалась в борт катера:

БА-АААММ!!!

Взрывом разметало ошметки корпуса. Кровавые куски тела отважного летчика расшвыряло по сторонам – вот и все, что успел разглядеть капитан.

— Саня-яя… - прохрипел он, теряя сознание. – Эх, Сане-еек… герой ты мой…

И умолк, провалившись в забытье.

— Второй! На связь немедленно! – вопил ларингофон голосом дежурного по штабу. – Говорит полковник Зыкин! Ермаков, ответь! Это Зыкин!

Командир эскадрильи уже не слышал. Хлынувшая из ушей кровь не позволяла различить ни звука. Его машину, потерявшую управление, стремительно и неуклонно несло вниз. В воды Финского залива. К катерам. К немцам.

— Капитан! Семакин вылетел к вам с подмогой. Три эскадрильи подняты в небо! Ради бога, не молчи! Алексей, это полковник. Леша, ответь!

Тут же вклинился голос Кости:

— Командир, где вы? Мы на подходе. Отвлечем огонь на себя. Почему молчите? Где Саня, где Гриша?

Голос младшего лейтенанта утонул в грохоте врезавшейся в воду машины. «Ишачок» Ермакова от удара развалился пополам, в кабину хлынули потоки воды, но капитан уже не чувствовал этого. Его пробитое пулями тело пошло под воду прежде, чем он успел захлебнуться. Развороченный корпус машины быстро погружаясь, не успел затянуть его в водоворот. Чьи-то сильные руки, рванув за волосы и воротник комбинезона, одним махом выдернули из воды, бросив на дно катера. Вверху завязался воздушный бой. Это вступили в схватку сразу три эскадрильи, среди которых был Семакин. Но не успел. Несколько катеров распались на группы, и выяснить, в каком из них был захвачен его командир, он так и не смог определить.

Ударная волна взрыва отбросила его самолет в сторону, закрутила в воронке, опрокинула на крыло и потащило вниз к земле. Оглушенный, с вылезшими из орбит от давления глазами, Костя продолжал жать на гашетку, целясь в ближайший катер. Борт прошили трассы пуль, немцы в панике прыгали в воду, издавая истошные вопли. Туда, в толчею и бурлящие волны, спустя несколько секунд рухнул «ишачок» Кости. Все произошло настолько быстро, что отважный молодой летчик не успел даже сгруппироваться для прыжка. Еще пара секунд – и его тело в разбитой вдребезги кабине – врезалось в воду, поднимая фонтаны черных от копоти брызг. Потом вакуумная тишина, забвение и полная дезориентация. Костя выбыл из реальности этого мира.

Таким образом капитан Ермаков и младший лейтенант Семакин, каждый по отдельности, оказавшись на территории врага, попали в лапы немецкого гестапо.

А день только начинался. Это были первые сутки их пребывания в застенках. Ни тот, ни другой не имели представления, что окажутся рядом в двух соседних камерах, разделенными лишь бетонными перегородками. Последуют еще семь таких же дней.

Страшных. Жутких. Чудовищных. Безысходных…

Глава 2

1943 год.

Июль-месяц.

Территория Балтики, оккупированная немцами.

Время установлено: 22 часа 08 минут.

За окном выл ветер, когда Алексей Ермаков забылся коротким, тяжелым сном. Тело ломило от побоев, когда его вчера утром вытащили из воды. Развороченные ударом остатки «ишачка» теперь покоились на дне Финского залива, а сам он, командир эскадрильи, уже был в лапах немецкого плена. Об этом он узнал по обрывкам речи, когда пришел в себя, едва не захлебнувшись под водой. Тот офицер с помощником, что вытащили его наверх, позднее хвастался своим подчиненным, что взял в плен советского летчика, а это – ни много ни мало — либо повышение, либо награда. Тут же капитана Ермакова, находившегося в лихорадочном бреду, переправили на берег, где он был передан высшему командованию. В этой части оккупированной территории по ту сторону от осажденного Ленинграда располагался эйнзацштаб Розенберга, при котором всегда находился отдел тайной полиции. По сторонам аппельплаца размещались казармы, столовая, узел связи, комендатура и несколько бараков для пленных. Но отдельные камеры подвальных карцеров предназначались только тем командирам Советской Армии, кто действительно представлял важную ценность для высшего генералитета нацистов. Сюда, в одну из камер и швырнули капитана Ермакова.

— Хальт! – кричал на него эсэсовец, толкая в узкий проход, в который едва мог протиснуться любой человек. – Тапфер! – подбадривал он, затем переходил на крик, пиная сапогом в область позвоночника. – Швайне!

Ермаков свалился на сырой, весь в плесени, бетонный пол. Кровь, сочащаяся из простреленной груди, давно свернулась, превратившись в струпья. Хорошо, не задело легкие, не то он бы уже давно упокоился в загробном мире. Впрочем, так ли это хорошо? Он еще не знал, куда именно его бросили, и что именно его ждет впереди. По обрывкам фраз он понял, что его беспамятного вытащили из воды, доставили на сушу, куда-то долго везли и теперь он здесь, в каменном «мешке» подземелья. О том, что параллельно ему из воды вытащили оглушенного и сбитого Костю Семакина, командир, разумеется, не ведал. Как не ведал и то, что три эскадрильи, поднятые в небо полковником Зыкиным, опоздали всего на несколько минут: сейчас бы он с ними и Костей громил этих извергов в небе…

Железная дверь захлопнулась. В узком окошке для подачи пищи возникли глаза надзирателя, произнесшего по-русски:

— Еду и кипяток получишь утром.

— Постой! – едва шепелявя разбитыми губами, просипел капитан. – Ты из русских? Пленный?

По ту сторону двери раздался хохот:

— Какой пленный, мать твою? Я таких гнид как ты, большевиков и коммунистов, давил своими руками еще до прихода немцев. Будь моя воля, сразу пустил бы тебя в расход, паскуда!

— Предатель… — прохрипел Ермаков. – Прижился у врага. Дай хоть воды… кххры-ыы… — кашель сдавил раненую грудь. – Дай напиться.

— Перебьешься! – осклабилась рожа в окошке. – Помрешь, мне забот будет меньше.

— Командование не поощрит такой поступок. – Ермаков заметил, что при кашле у него вырываются из горла сгустки черной крови. – Погубишь меня, тебя тоже к стенке поставят.

Надзиратель немного подумал, хлопнул задвижкой, куда-то ушел, затем появился с кружкой вонючей воды. Просунув сквозь щель, плеснул ею в лицо. Ермаков успел поймать распухшим ртом несколько капель.

— Наслаждайся, гнида, — хохотнул охранник. — В соседней камере тоже летчик валяется. Обоих завтра на допрос. Наш герр Зауниц, оберштурмфюрер, выколотит из вас всю информацию. Знаешь, какие у него молодчики в гестапо? Начнут с мошонки. Будут клещами сжимать твои яйца. Потом сдерут кожу и постепенно выколют глаза, сначала один – потом второй!

Алексей не слушал угроз. Он лихорадочно прокручивал в голове оброненную предателем фразу: кто-то из русских летчиков в соседней камере! Но кто? Они с Верещагиным и Малышевым были последними, кто проник в границы вражеского неба.

И тут же едва не разрыдался от бессилия, не обращая внимания на хохот удаляющегося надзирателя.

Господи! Малышев и Верещагин. Саня и Гриша! Отважные парни, погибшие в воздушном бое с неприятелем. Погибшие как настоящие герои!

А он? Как ему удалось спастись, к чертям собачьим? Теперь он в руках какого-то оберштурмфюрера Зауница! СС? СД? Гестапо?

Ермаков еще не знал, куда его занесла жестокая судьба.

НО… кто же в соседних каменных колодцах? Из соседней эскадрильи?

Он в тот момент еще не предполагал, что рядом с ним, в таком же бетонном «мешке» валяется побитый и беспомощный Костя Семакин. Рубаха-парень, любимчик всего авиаполка, юный мечтатель и отважный пилот. Из его группы, из его собственного звена.

А между тем…