Восковые игроки. Фест-журнал №17

Он чем-то сильно прогневил людей.

И люди, в массе чуждые прощенья,

Постановили, что остаток дней

Он проведёт в жестоком заточеньи.

В железной клетке. В клетке для зверей.

В зверинце на подстилке из рогожи,

Где все, включая маленьких детей,

Могли б его дразнить и строить рожи.

Он был насильно в клетку водворен.

Ему еду давали через прутья.

Сначала он был молод и силён

И не умел мириться с этой жутью.

То хладнокровно замышлял побег,

То бился в исступлении о клетку,

А на насмешки дурней и калек

Ответить мог язвительно и метко.

Потом, не в силах прутья победить

И побиваем всякий раз камнями,

Он научился все переносить

И проводить в молчаньи дни за днями.

Зеваки шли других зверей смотреть,

А он, седой, в жару и непогоду,

Лишь ждал, когда за ним прибудет смерть,

Чтоб выпустить из клетки на свободу.

Он принял смерть смиренно и светло.

Уста ни чье не проронили имя.

С тех пор воды не мало утекло,

И про него никто не помнит ныне.

Но был на свете узник и другой,

Который добровольно принял схиму

И прожил век ещё ужасней свой.

Какою-то идеей одержимый,

Он приказал себя замуровать

В гранитный склеп. И чтоб каменотесы

Оставили лишь дверцу дюймов в пять

Для воздуха, для пищи и отбросов.

Как он там жил, что делал? Что он знал?

Один, лицом к лицу с кромешной тьмою

О чем все эти годы размышлял?

Молчал ли, говорил ли сам с собою? -

Всё это неизвестно никому.

Он прожил жизнь - и тоже канул в Лету.

А я хочу понять - и не пойму:

В чем смысл? Зачем ужасный подвиг этот?

И жил на свете третий человек.

Его судьба была совсем нелепа.

Футляр, в котором он провел свой век,

Одновременно клеткой был и склепом.

Сей странный склеп, где поселился он,

Был сделан целиком из материала,

Который представлял собой бетон,

Армированный прутьями металла.

В нем, от дождя и ветра зачехлен

И экранирован от волновых воздействий,

Он жил, спокоен, умиротворен,

Не бился и не помышлял о бегстве.

За ним вины не зналось никакой.

Он не был связан никаким обетом

И вправе был покинуть угол свой

И где угодно странствовать по свету.

Но всякий раз назад влекло его

Волшебной цепью, прочной и незримой.

А впрочем, он не верил в волшебство

И жизнь не находил необъяснимой.

Лишь ранним утром, когда тьмы ворон

С помоек и ветвей срывались дико

И оглашали весь микрорайон

Пронзительным тоскливым, горьким криком,

Он просыпался, подходил к окну

В пространство вперясь удивленным взглядом,

Закуривал и думал: Ну и ну!

Чего они кричат? Чего им надо?

Но даже эту тайну расколоть

Он не сумел - и канул в ту же реку.

Как эти три истории: про плоть,

Про душу и про разум человека.

Олег Козлов "Три узника"