Воспитание Бога

Декабрьский воздух в Арзамасе-16 был колким, как битое стекло. Он впивался в лицо, заставляя глаза слезиться, и проникал под воротник тяжелого шерстяного пальто с ледяной настойчивостью хирурга. Андрей Муравьев, один из ведущих инженеров-радиоэлектронщиков объекта, чувствовал, как этот холод пробирается в самую глубь, оседая где-то в солнечном сплетении тяжелым, тревожным комком. Третьи сутки город жил в неестественной тишине. Не просто в режиме секретности, который был здесь нормой, а в настоящей информационной блокаде.

Все началось с приказа о полной изоляции. Телефонная связь с «большой землей» была обрезана даже для высшего руководства. На КПП унылые силуэты часовых сменились приземистыми, хищными тушами бронетранспортеров. В городе, где каждый знал, что тишина — самый громкий сигнал тревоги, эта оглушительная тишина кричала о событии, выходящем за рамки всего, что можно было вообразить.

Вызов поступил в два часа ночи. Сухой, безликий голос дежурного в телефонной трубке, сквозь треск помех, приказал ему явиться в седьмой час утра в ангарный комплекс «Литер-Б». Без объяснений. Без права задавать вопросы.

Комплекс «Литер-Б» был самым стерильным и самым охраняемым местом в городе — бетонная матка, где рождались и умирали самые страшные секреты страны. Сегодня гулкий, пахнущий озоном и машинным маслом воздух ангара был плотным от невысказанного напряжения и присутствия десятков людей. Муравьев почувствовал себя курсантом на экзамене перед комиссией маршалов. Здесь был весь цвет научной и силовой элиты. Седая, непокорная грива академика Льва Громова, патриарха советской физики. Его усталый, пронзительный взгляд, казалось, видел не людей, а законы мироздания, стоящие за ними. Рядом, несокрушимой глыбой, стоял генерал-лейтенант Малютин, куратор объекта от Девятого управления КГБ. Его лицо было непроницаемой маской, а глаза — двумя холодными точками, буравящими реальность. Вокруг них — материаловеды, баллистики, химики, специалисты по системам управления — люди, чьи имена были такой же государственной тайной, как и их работа.

Все они стояли перед герметично задраенными воротами центрального бокса.

Наконец Малютин шагнул вперед. Его голос, усиленный динамиками, был таким же серым и бетонным, как стены вокруг.

«Товарищи. Трое суток назад в заданном квадрате патрулирования средствами радиотехнической разведки был зафиксирован… инцидент. Без акустического удара, без тепловой вспышки, без какого-либо излучения, на пустом месте возник объект. Он не падал. Он материализовался».

По толпе ученых, привыкших оперировать цифрами и формулами, прошел гул, похожий на шелест сухих листьев. Материализовался. Это слово было не из их лексикона.

«Объект был эвакуирован сюда, — продолжил Малютин. — Первичный дистанционный анализ показал: радиационный фон в норме, химическая и биологическая угроза отсутствует. Ваша задача: установить природу, конструкцию, принцип действия и потенциал объекта. Академик Громов».

Громов медленно подошел к микрофону.

«Коллеги, — его голос был тихим, но в нем чувствовалась стальная воля. — Мы стоим перед черным ящиком. Возможно, перед ящиком Пандоры. Поэтому наш главный инструмент сегодня — не знания, а их отсутствие. Наш главный принцип — предельная осторожность. Мы будем действовать по протоколу работы с неконтактным объектом. Никакого прямого соприкосновения до исчерпания всех дистанционных методов. Начинайте».

С тяжелым скрежетом массивные ворота поползли в стороны.

В центре бокса, залитый безжалостным светом промышленных ламп, стоял *он*.

Муравьев невольно сделал короткий вдох. Это был самодвижущийся аппарат, но он отличался от автомобиля так же, как скульптура Родена отличается от глиняной болванки. Плавные, текучие формы, словно вылитые из застывшей ртути. Глубокий, матовый серый цвет, поглощающий свет. И полное, абсолютное отсутствие привычных деталей: ни решетки радиатора, ни зеркал, ни дверных ручек, ни единого шва или заклепки. Монолит.

Первый этап начался. В бокс медленно въехала роботизированная платформа «Струна-1», неся на себе комплекс датчиков. Часы потекли мучительно медленно. С экранов на стене ангара на ученых смотрели столбцы цифр и графиков.

Магнитометр: поле в пределах естественного фона Земли.

Спектрометр: состав обшивки не поддается анализу. Сложный многослойный композит на углеродной основе, но с вкраплениями неизвестных элементов.

Тепловизор: температура поверхности равномерна и лишь на полградуса выше температуры воздуха в ангаре. Источников тепла внутри не обнаружено.

Дозиметр молчал.

«Ничего, — пробормотал Качанов, главный материаловед. — Он словно мертвый. Кусок камня странной формы».

«Переходим ко второму этапу. Механическое воздействие», — скомандовал Малютин.

Из бокового шлюза с шипением гидравлики выдвинулся тяжелый манипулятор «Квант», обычно используемый для работы с ядерными сборками. Его стальные клещи могли с легкостью согнуть рельс. Под управлением оператора клещи медленно подползли к боковой поверхности Объекта, в то место, где предположительно должна была быть дверь.

Манипулятор надавил. Датчики показали усилие в сто килограммов. Пятьсот. Тонна. Поверхность не поддавалась.

«Увеличить усилие!» — приказал Малютин.

Острие клешней с мерзким визгом проскребло по обшивке. Муравьев поморщился, ожидая увидеть глубокую царапину. Но когда манипулятор отъехал, поверхность осталась девственно чистой. Ни следа.

Провал был полным. Объект был неприступной стеной молчания. Он не реагировал ни на что.

«Предлагаю использовать кумулятивный заряд малой мощности для вскрытия обшивки», — ледяным тоном произнес Малютин.

«Исключено! — голос Громова прозвучал как удар хлыста. — Генерал, мы не в каменоломне! Мы не знаем, что внутри. Возможно, источник энергии, который сдетонирует от вибрации. Возможно, хрупкая аппаратура, которую мы уничтожим. Мы будем действовать как варвары, разбив кувалдой часы, чтобы узнать, как они работают!»

«А я вижу перед собой потенциальное оружие противника, которое молчит, потому что ждет своего часа! — отрезал Малютин. — У нас нет времени на ваши научные изыски, академик!»

В этот момент Муравьев, не отрывавший глаз от монитора своего анализатора «Искра-3», который был подключен к выносным датчикам, заметил нечто. Едва уловимую рябь на графике. Это произошло в тот момент, когда один из техников подошел слишком близко к ограждению бокса.

«Академик Громов! — Муравьев сам не узнал свой голос, он прозвучал слишком громко. — Поле! Слабое емкостное поле по всему периметру корпуса. Оно… оно меняется. Оно реагирует на приближение человека. Не техники, а именно человека!»

Все взгляды, включая тяжелый взгляд Малютина, впились в него.

«Что это значит, инженер?» — процедил генерал.

«Я… я полагаю, товарищ генерал, что все наши попытки были обречены. Мы стучались в дверь стальным ломом, когда она, возможно, ждет… прикосновения. Система защиты или активации может быть не механической, а биологической. Реагирующей на электрические поля живого организма».

В ангаре повисла тишина. Идея была настолько же безумной, насколько и логичной.

«Это гипотеза, — медленно произнес Громов, глядя на Муравьева с новым интересом. — И это единственная гипотеза, которая у нас есть. Генерал, я прошу разрешения на проведение контролируемого эксперимента. Я настаиваю на необходимости прямого контакта».

«Вы предлагаете послать человека к… *этому*? — в голосе Малютина зазвенел металл. — А если оно его испепелит? Кто будет за это отвечать?»

«Я, — просто ответил Громов. — Ответственность за жизнь и здоровье сотрудника я беру на себя. Но мы не сдвинемся с мертвой точки, если не рискнем».

Спор был недолгим, но яростным. В итоге Малютин, понимая, что иного выхода нет, скрепя сердце уступил, выдвинув одно условие: «Если с инженером что-то случится, академик, вы пойдете под трибунал».

Муравьева облачили в защитный костюм, нелепый и громоздкий, но без металлической фурнитуры. Он чувствовал, как по спине струится холодный пот. Десятки глаз следили за каждым его шагом. Он был не просто инженером. Он был щупом, который суют в неизвестность.

Он медленно вошел в бокс. Объект вблизи казался еще более ирреальным, чужим. Он подошел к тому месту, где манипулятор оставил невидимый шрам.

«Говорите, Муравьев. Докладывайте о каждом ощущении», — раздался в наушниках голос Громова.

«Подхожу… Поверхность абсолютно гладкая. Никаких вибраций. Запаха нет. Температура… — он поднес руку в перчатке почти вплотную. — Ощущения тепла нет».

«Действуйте, инженер».

Муравьев заставил себя сделать последний шаг. Он глубоко вздохнул и прижал ладонь к серой, монолитной поверхности.

Секунда. Две. Пять. Ничего.

«Нет реакции», — с разочарованием выдохнул он.

«Не убирайте руку!» — резко скомандовал Громов.

И в этот момент Муравьев почувствовал это. Едва заметную, очень низкочастотную вибрацию, прошедшую сквозь перчатку. Словно внутри проснулся огромный, спящий зверь.

Прямо под его ладонью вспыхнул и погас мягкий белый свет. Затем от этой точки по корпусу побежала тонкая световая линия, идеально точно очерчивая контур двери. Раздался тихий, мелодичный перезвон, и часть корпуса бесшумно, как призрак, отъехала в сторону, открывая темный проем.

По ангару пронесся коллективный вздох, который Муравьев услышал даже через шлем.

Он заглянул внутрь. Два кресла. И вместо приборной панели, руля и педалей — единая плита из абсолютно черного, как космос, стекла.

После долгой паузы и совещаний приказ был отдан: «Осмотреть салон. Ничего не трогать». Но как только Муравьев шагнул внутрь, дверь за ним так же бесшумно закрылась. Связь прервалась. На несколько мучительных секунд в ангаре воцарилась паника. Но затем дверь снова открылась.

Стало ясно: Объект сам контролирует доступ. И он не собирался причинять вреда.

«Он впустил меня, — сказал Муравьев, когда вышел, срывая шлем. — А потом выпустил. Словно… разрешил войти».

«Садись внутрь, Андрей, — голос Громова был напряжен, но тверд. — Ты — наш единственный ключ. Ты должен понять, как это завести».

Снова оказавшись внутри, Муравьев сел в кресло, которое, казалось, приняло форму его тела. Дверь закрылась, отрезая его от мира. Он остался один на один с черной стеклянной пустотой. Страх боролся с восторгом исследователя. Следуя интуиции, подсказанной первым успехом, он сделал то единственное, что мог.

Он протянул руку и положил ладонь на холодную гладь стеклянной панели.

Мгновение абсолютной тишины.

А затем под его рукой стекло перестало быть черным. Оно ожило, вспыхнув изнутри ровным, молочно-белым светом. От его ладони, словно нейроны пробуждающегося мозга, по всей панели побежали тонкие синие световые нити, сплетаясь в непостижимый узор. Из недр аппарата донесся глубокий, низкий, вибрирующий гул.

Объект проснулся.

На экране, прямо перед его глазами, синие линии сошлись в центре, сформировав один-единственный, идеально вычерченный символ.

Иероглиф, который не мог прочесть ни один человек на Земле.