Воспоминание.

В доме уже потушили свет и все его обитатели разошлись по своим спальням. Как-то было не по себе от внезапно закончившегося вечера, стены ещё помнили шум разговоров, стол поскрипывал от локтей, а кошка в смятении от того что была сброшена с колен – ходила теперь по комнате кругами и не могла найти себе и подобия пристанища. Я такой же как ты. Сквозь одну из стен был слышен приглушённый смех. Через стекло доносились отзвуки ночной природы. Стрекотание, гудение ЛЭП, крик птицы и кваканье лягушек вдали. Глянуть, а там… Всё будто присыпано бережно призрачно-белым снегом. Невесомым блеском. Края лепестков, вершинки, капельки. Всё вдруг затихло и вслушивается. Запоминает на себе Луну. Её прозрачные приливы. Нужно выйти.

Свет автоматически включился, когда ноги ступили за порог. Наверное, стоит прогуляться хотя бы до края дороги, откуда открывается хороший вид. Несколько шагов, правая нога начерпала с собой воды из лужи. Другая оставалась сухой. Пусть же левая являет собой ясность, а правая пребывает в мутности. На асфальте остаются мокрые следы. Одноногий должно быть куда-то очень поспешно прыгал. На краю поля всё также как и раньше, только выстроились высокие фонари и свидетельствуют этот край. Своим холодным светом они забирают часть темноты у поля, но оно всё же как и раньше уходит темнотой к горизонту, проводя черту, оставляя небо ярким. На нём разлился Млечный Путь и Луна вторит ему. Так маленькие светлячки учатся светить, смотря на звёзды. И вот дивный вечер. Совсем ещё не кончился, не стих. Хочется сказать как Бунин «всё пропитано непрерывным журчанием». И повернуть направо, двинуться туда, по просёлочной дороге, к реке. Ещё днём она была сухой и пыльной, а сейчас, ночью, влагой прибило пыль к земле. Прохладный туман стелится совсем низко. Травы легли насытившись. У реки воздух густой, даже оседает на лёгких. Лавочка. Посидеть, помолчать. Повернуться затем назад, к огням этой последней в городе улицы. Что тут было раньше? Те времена, когда дом родителей был последним.. И только поле. Ещё не проданное никому. Без плода, пользы, зеленеющее клеверами, ромашками и горлупой. Всегда вдали поднимался коричневый конский щавель. На вкус и цвет – он совсем не напоминал обычный. И лошади ели его не охотно. И так было беззаботно. Хотелось в жизни только играть в компьютер, ходить на рыбалку и иметь достаточно денег, чтобы всёж-таки купить себе 7 жвачек и 2 пачки сухариков. И сейчас, в этом ярком холодном свете – ничто не напоминает это. Осталась одна только маленькая жизнь–дом, теперь в окружении других таких же маленьких жизней–домов.

Становится зябко. Нужно было надеть куртку, ту коламбию, без подкладки. Главное не засиживаться. И вот ноги шагают по велениям разума, вперёд, вперёд, сшибая капли росы с придорожных трав, склонившихся к земле. Порезавшись, натирая мизинец и большой палец – подходить к туману. Он стеной стоит у дальней части круга любви (кто знает когда ему дали это название и был ли он им хоть мгновение..) по которому, похоже и будет совершаться эта ночная прогулка. За дубом (массивной ивой) белая пелена. Оглянешься – и уже никаких огней города. В этом пространстве между слов. Которые начинают рассказ и тех, что в спешке читаются в самом конце. Между ними эта ночь лежит неподвижно, а Луна скользит по бесшовному небу, по пресыщенному простору и не верится, что такая большая и исполненная событий мгла ещё расширяться, когда на земле, на дальнем повороте дороги, небольшой разум, который всё же чем-то напоминает космическое пространство – просит ноги нести его дальше, крутит мысли по кругу, ищет новые цифры в старых номерах, пронзительные слова в пустых тетрадях. Что-то снаружи, такое грандиозное и всеобъемлющее, что есть и в нём самом, а значит что-то изнутри – ведёт его, направляет. Только куда? Прочь от него самого или к его источнику, а значит навстречу себе?

Травы начинают приглушённо покачиваться, касаясь друг друга, издавая звук ненатянутых струн. Изо рта пошёл пар и пальцы сумеречно бледнеют, забывая движения, погружаясь как и все эти ночные создания – во власть младшей сестры Солнца. Она одарила их тревожным блеклым светом, облила водой, ни живой ни мёртвой. И шаги стихли в этом пленительном шуме поднимающегося ветра, туман безмятежно двинулся прочь от реки и наполнил небольшое ущелье, пристанище столетнего ручья. Его кровь свернулась и теперь туман закрывает от глаз эту рану. И вот уже показалась гряда фонарей на краю поля. Отсюда они кажутся светящимися защитниками человеческого покоя, ангелы, что неподвижно стоят на страже. Шаг за шагом, земля становится всё суше и уже не прилипает к пяткам. Белая лодыжка светится на чёрной дороге, а травы, в брошенном фонарём свете – наполнились каким-то новым, глубоким оттенком зелёного. Будто всё поле обтянуто мягкой, шёлковой тканью из света от двух источников. Небесного и земного. Ещё немного, не спешить. Ноги на асфальте. Ещё сохранился дневной жар. Вдалеке стоит одинокий фонарь, прямо под серебристыми косами берёзы. Ветви, как у плакучей ивы, даже мягче, почти без всякой твёрдости – спускаются вниз и нежно обнимают этот жёлтый свет. Так тепло, добродушно.. В какую-то летнюю ночь посмотреть на безмятежность, на спокойное и непрестанное умиротворение, собранное здесь, не зная места лучше. Всё стихло, ветер последовал за самим собой и понёсся дальше, не отвлекаясь на то, чтобы теряться в листьях.

Под фонарями, к дому. Всегда такая долгая и короткая прогулка знает, что и она заканчивается. Нежное воспоминание оставляет мне, чтобы я нёс его в невидимом нагрудном кармане и знал, что бывает и так, и если… Чтобы ни случилось – оно всегда тут. И это не вечер и не прогулка, и не ночь, а что-то, что приходит неизвестно откуда и посещает открытое сердце. Даёт глазам силы видеть, даже блеклую свою тень и не замечать грязь, даже знакомую. И вот, я открываю дверь и вижу: в доме уже потушили свет и все его обитатели разошлись по своим спальням. И в нём.. всё также как-то не по себе от внезапно закончившегося вечера. И.. Это не странно, но и об этом нужно сказать. Вся эта ночь раскрывается как цветок только в памяти.

Есть я, которое оглядывается, чтобы увидеть, сколько же всего оно пропустило, пока смотрело на само себя… И есть не я… Которое ничего не ждёт, не ищет, не смотрит ни на что. И тоска по этой небрежной, почти грубой ясности, которая есть у не-я – завораживает, ведёт за собой по коридорам… Пёстрым улицам, книгам, лицам, Везувиям… И я снова захвачен декорациями, а оно, уже не знаю как называется – всё дальше, дальше… На краю. И всё исчезает. И ничего больше нет, только сон, всё объял он и всему положил конец. И мне не нужно прощение, если…

С немым укором смотрю на эту неспособность ценить момент, нежелание быть. Ощущаю липкую усталость от самого этого долгого и ненужного бремени, которое тащится, гремя банками по асфальту. Чувствую его сейчас. И присутствие той ночи. Только… Вот так, позади. Будто это воспоминание – так тесно сплетено с жизнью, так близко знакомо с миром.. Оно будто было в нём, жило свою жизнь всегда и вдруг коснулось ещё и меня. И меня вплело в мир. Также странно, как это поживает во мне… Я в мире, как воспоминание во мне. Он задним умом обо мне крепок, знает всё. А прямо сейчас – что я, что он – нисколько шагов вперёд, и два назад. Во мне воспоминание и тоска по жизни. В мире – свиток с мудростью. В нём повесть о предмировой тоске. И так мы вместе. Родные чужаки. Напоминаем чем-то друг другу, о том, что хочется в себе забыть. Всё может быть. Но быть – не может «всё». И мир – тоскует по себе. И я. По нём. Так трудно прорываюсь… К тому, что есть не-я. В этом родном чужом уснувшем навсегда доме.