Воспоминание в далёком пути.

— Вставай сынок, пора в школу. Ты уже опаздываешь! — будил меня голос мамы.

— Сейчас, сейчас! — взмолился я, делая неудачную попытку повернуться на бок лицом к стене.

Глаза открывать совершенно не хотелось. Было так холодно, что тело онемело и не слушалось. Где одеяло? Почему отключили отопление? Опять кредит в счётчике закончился? В руке у мамы был шприц, который она воткнула мне в грудь. В самое сердце! Больно!

— Мама! - возмутился я, — ну зачем?! Я сейчас…

От боли и от возмущения я стал открывать глаза. Это было чертовски трудно, сквозь полуоткрытые глаза я видел маму. Она стояла рядом с кроватью в своей вязаной бежевой жакетке, надетой поверх старого синего платья. Мама… Мамочка… Как же ты здесь? Место укола начинало жечь все сильнее и сильнее. Эта боль ворвалась в сон, взорвала его изнутри, сердце застучало сильнее, я проснулся и по-настоящему открыл глаза. Было настолько холодно, что низкий потолок и стены капсулы были покрыты изморозью. На том месте, где несколько минут тому назад я видел маму, находился небольшой манипулятор. Шприц из моего сердца он уже извлек. С конца окровавленной иглы все еще капала дымящаяся на холоде жидкость.

— Джон Хиггс! — раздался голос откуда-то с потолка, — Джон Хиггс! Код 267!

Одновременно с этим услышал сигнал тревоги первого уровня. Еще плохо соображая, кто я и где я, я сорвал с лица дыхательную маску, с трудом встал и чуть не упал. Замерзшие конечности плохо слушались. Сердце бешено стучало, толчками проталкивая обжигающую кровь по жилам. Воздуха не хватало, я тяжело дышал, как будто только что пробежал марафон. В желудке что-то завозилось, закрутилось, твердое, как чей-то кулак. Рвотный позыв сложил меня пополам, хотя желудок был пустым, я еле успел опереться о скользкую холодную стену. В холодной камере анабиоза меня прошиб холодный липкий пот. Нужно выйти отсюда, и поскорее! Код 267 не такой и страшный, но медлить особо тоже нельзя. Держась за поручень, я подошёл к двери, она открылась, отъехав в сторону, и я, переступив высокий порог, оказался в предбаннике. Ох, как здесь было тепло! По всему телу волной пробежали мурашки. Я как мог вытерся полотенцем, потом взял с полки одноразовое покрывало и, укутавшись в него, рухнул в кресло.

— Что случилось, Акару? — спросил я.

—Хиггс, здравствуйте. Извините, я вынуждена была разбудить вас по экстренному протоколу, - сказал голос с потолка — Несколько метеоритов повредили внешнюю обшивку.

— Что?! Мы разгерметизированны?

— Нет. Пробоины не очень глубокие. К сожалению, ремонтный робот поврежден тем же метеоритным потоком.

Передо мной появился голографический экран.

— Надо выйти, починить робота и залатать обшивку в нескольких местах.

Акару — бортовой компьютер, она же одноименный корабль, вывела на экран схему с указанными на ней местами повреждений.

— Лучше всего для выхода использовать шлюз номер пять ярусом ниже. Это ближе всего к зонам поражения.

— А вообще, где мы? — спросил я, продолжая сидеть. Мне совершенно не хотелось двигаться.

— Мы только что пересекли границу гелиосферы.

Она вывела на экран схему, показывающую звезду к которой мы летели, окружность гелиосферы и маленькую стрелку у ее границы - наш корабль.

— Долго нам ещё?

— Мы продолжаем торможение. Наша скорость на данный момент составляет двести пятьдесят семь километров в секунду. Расчетное время прибытия к целевой планете два года, четыре месяца, семь дней, три часа и тридцать две минуты.

— Ты кого-нибудь ещё будила?

— Нет, только вас. Все остальные спят.

Могла бы разбудить кого-нибудь помоложе, - ворчливо подумал я.

— Прогноз?

— На ремонт обшивки уйдет примерно шесть часов.

— Шесть часов в открытом космосе... — я всё ещё чувствовал сильную слабость.

— Я сейчас сделаю тебе укольчик, и ты почувствуешь себя лучше — Акару перешла на «ты».

К моему плечу подлетел маленький дрон и прежде чем я хоть как-то отреагировал, сделал мне укол в плечо. Я ойкнул.

— Больно? Подуть? — спросила Акару.

— Больно. Подуй, — сказал я, немного удивляясь такой заботе.

Дрон развернулся на сто восемьдесят градусов и выпустил струю холодного воздуха на место укола. Боли действительно стало меньше. Это было необычно. На других кораблях такого отношения нет. Это был мой первый рейс на этом корабле.

— Там на полке есть пищевые таблетки. Поешь перед выходом.

— Хорошо, — сказал я, кладя таблетку в рот и направляясь к ближайшему лифту.

Таблетка зашипела на языке, растворяясь в набежавшей слюне. Я поспешно сглотнул, чтобы не захлебнуться. Лопающиеся пузырьки идущей во рту реакции, казалось, взрываются у меня в мозгу.

— Приятного аппетита, — сказала Акару.

— Шпашибо, — сказал я, ворочая во рту взбесившуюся таблетку — Я буду работать один? Кто-то ещё пойдет латать обшивку?

— Нет, там работы на одного.

— Обычно наружу отправляют двоих. Один работает, другой подстраховывает. Если нужно, меняются.

— Я уверена — ты один справишься.

— А почему ты именно меня разбудила? Разбудила бы кого-нибудь другого.

— Это ваша работа, — напомнила мне Акару, переходя на «вы».

— Ну да…

— Вы отказываетесь?

— Нет-нет, — поспешил заверить ее я, — я готов. Просто спросил.

Я уже почти согрелся. Согрел укол, согрело покрывало, ну и везде на корабле было теплее, чем в капсуле для анабиоза, хотя все еще время от времени по телу пробегали мурашки нездорового озноба. Очень хотелось залезть под горячий душ, позавтракать, а потом завалиться спать. По-настоящему спать, а не лечь в морозилку анабиоза. Но работа есть работа. То, что разгерметизация не произошла, еще ничего не значит. Последствия повреждений могут проявиться позже в других режимах работы корабля.

В предбаннике шлюза я взял с полки комплект одноразового белья, которое надевается под скафандр, разорвал целлофановую упаковку и надел облегающую синтетическую ткань. Набор инструментов для наружных работ был здесь же, а вот ремонтного комплекта не оказалось.

— Акару, — сказал я в потолок, — мне нужен ремкомплект 25/15. Пусть привезут со склада.

— Принято, — ответила Акару.

— А почему здесь нет? — спросил я.

— Распоряжение интенданта номер 124б от 8 Ноября 2225 года. Зачитать? — отрапортовала Акару.

— Не надо.

— Доставка ремонтного комплекта займет 15 минут.

— Хорошо. После того как привезут этот, распорядись, чтобы сюда доставили еще несколько. На всякий случай.

— Принято.

Я посидел минут десять, ожидая доставку ремкомплекта, потом стал надевать скафандр. Это даже хорошо, что ремкомплекта здесь не оказалось. Пока я ждал доставку, таблетка во рту рассосалась полностью, да и укол подействовал, я почувствовал себя лучше. Интересно, почему не сработали противометеоритные пушки?

***

Ворота ярко освещенного шлюза открылись, показывая черноту Великой Пустоты. Я закрыл глаза и слегка оттолкнулся ногами. Вылетать из шлюза, не видя куда летишь, довольно неприятно, хотя понимаешь, что вылетаешь в пустоту и нет опасности столкновения с чем бы то ни было. Инстинкт требовал держать глаза открытыми, но я переборол в себе это желание. Просто досчитал до десяти, а потом включил ракетные двигатели скафандра на торможение. Выключил все фонари скафандра.

— Ворота закрылись? — спросил я.

— Да, — ответила Акару.

Я подождал пару секунд и открыл глаза. Чернота пространства с пылинками звёзд занимала все возможное поле зрения. Вот он, тот самый космос, в котором мы летим и про который фактически забываем, ложась спать у одной планеты и просыпаясь у другой. Мириады светящихся цветных точек, разлетевшихся в великой черной пустоте. Я развернулся лицом к кораблю. Неосвещенная глыба корабля, темным силуэтом закрывала собой большую часть звезд впереди. Но они были везде: сверху, слева, справа и, что немного неприятно, под ногами. Удивительно, кажется, что все вокруг неподвижно: и я, и корабль, и звезды, но на самом деле мы летим в пространстве с умопомрачительной скоростью.

— Любишь экстрим? — спросила Акару.

— Мне повезло, что сегодня ты решила разбудить именно меня.

— Не забудь пристегнуть фал.

Я подлетел к борту корабля, включил фонари и пристегнул фал. Потом двинулся по направлению к поврежденному агрегату, служащего для автоматической починки брони. Видимых повреждений на нем не было, но после моего осмотра Акару загнала его в ангар, сказав, что он не работает. Его ремонтом займутся другие роботы, пока я занимаюсь осмотром брони.

— Веди меня, Акару, — сказал я.

— Надо продвинуться метров двадцать по направлению к антенне STS46. Там, правее от троса, первая пробоина.

Одновременно с этим Акару нарисовала на внутренней стороне обзорного стекла маршрут, по которому я должен был пройти.

Я продвигался в нужном направлении, пользуясь системой поручней и скоб, вмонтированных в поверхность корабля. Самая первая вмятина оказалась самой большой. «Камешки», врезавшиеся в наш корабль, летели видимо не на очень большой скорости, ударили сбоку и застряли в броне. Она у нас специальная, хорошо гасит энергию таких вот незваных гостей, в момент столкновения становится локально пластичной и метеориты застревают в ней, почти не разрушаясь. Их потом можно брать на анализ и исследования. Странно всё-таки что защита не сработала…

С помощью Акару я находил места на обшивке, где из брони торчали «камешки». Обнаружив их, я с четырех сторон прикреплял регенерационные блоки. Они делали броню мягче, чтобы чуть попозже, минут через пятнадцать, позволить выковырить метеорит. После удаления камня регенерационные блоки заживляли броню. Так я обошел три места на обшивке. Подойдя к четвертому застрявшему метеориту, я случайно сделал неловкое движение и… моя рука прошла сквозь торчащий из брони камень.

— Черт побери, Акару!

— Что?

— Это тренировочная вылазка?

— Да, а что?

— Ничего

Как я не догадался! Не было никакой метеоритной атаки, трехмерные изображения торчащих из брони метеоритов Акару рисовала на обзорном стекле моего скафандра, создавая дополненную реальность, в которую я поверил.

— Это стандартная тренировочная вылазка. Я, как первый помощник капитана, имею право на проверку личного состава. Ты у нас новый член экипажа…

— Да, понимаю. Просто до сих пор ни на одном корабле меня так не проверяли. — Я прошел проверку?

— Да

— Что дальше?

— Красиво здесь, правда? — неожиданно сказала Акару.

— Да…

— Столько звёзд!

— Что тебя удивляет? Ты же видишь их постоянно.

— И не перестаю ими любоваться. Ты разве не видишь эту красоту вокруг?

— Вижу конечно. Знаешь, когда раньше была возможность вот как сейчас выйти в открытый космос, я старался задержаться хотя бы на короткое время и оказаться одному в этой темноте. Среди звёзд.

— Чтобы полюбоваться?

— И чтобы почувствовать.

— Раньше?

— Да

— Налюбовался уже? Больше не прикалывает?

— Прикалывает, просто…

— Хочешь остаться один сейчас? — перебив меня быстро сказала она — Я могу отключиться.

Мне было неудобно просить ее отключиться. Ну и что, что она — это искусственное сознание, вживленное в тело корабля. В любом случае, она не оставит меня здесь без присмотра. Будет наблюдать за мной через камеры. Просто. Для моей же безопасности.

— Да нет, можем полюбоваться на звёзды вместе. Если хочешь.

— А я хорошее место знаю, — обрадовано сказала она. А потом добавила: — Спасибо.

Это предложение было сказано с такой интонацией, что мне даже невольно представился ее смутный образ. Длинноногая нескладная девочка подросток.

— Веди, — улыбнулся я.

А про себя удивился — здесь везде хорошее место, чтобы смотреть на звёзды. На Земле или на другой какой-нибудь другой планете, так можно сказать, предлагая перейти в место, в котором не мешают искусственные источники света. А здесь — везде темно и везде звёзды.

— Видишь, во-он там площадка есть, — она подсветила небольшую надстройку на теле корабля.

Добравшись до площадки, я попытался лечь. Если бы здесь была бы гравитация, наверное, можно было бы сказать, что я лежу на брюхе корабля и смотрю в ночное небо. Но гравитации здесь не было. Сила, с которой я соприкоснулся с обшивкой корабля, пытаясь лечь, породила силу противодействия, которая оттолкнула меня от борта, очень медленно закрутила, развернула лицом к кораблю, и если бы не фал, которым я был пристегнут к кораблю, унесла бы меня в бесконечное пустое пространство. Я специально не сопротивлялся. На пару секунд фал выпал из поля моего зрения и мне показалось, что я забыл пристегнуться и на мгновение меня охватила паника. Потом фал натянулся, слегка дёрнул меня назад. Я потянул фал, опять столкнулся с бортом, только в этот раз одной рукой я стал держался за скобу, к которой был пристегнут фал, а другой за выступ на обшивке. Голосовой командой выключил все фонари. Они ничего не освещали, просто в обзорном стекле шлема отсвечивались никому ненужные блики и отражения. Я старался не шевелиться и расслабиться, чтобы привести себя в равновесие, ибо каждое незначительное движение могло опять оттолкнуть меня от борта и снова отнести в черную бесконечность.

Наконец мне удалось уравновесится и полностью расслабиться. Место действительно оказалось хорошим. Если лечь, то боковым зрением не видно никаких деталей корабля и получается иллюзия того, что остался с Великим Космосом один на один. Я лежал в наиболее возможной темноте, в наиболее возможном покое, на брюхе летящего с огромной скоростью в пространстве корабля. И как бы быстро мы с кораблем не летели, все равно казалось, что ничего не происходит, что мы просто висим в оглушительной тишине, во мраке, среди мириадов и мириадов крошечных сверкающих осколков, разбросанных в пустоте. На мгновение я почувствовал головокружение, мне показалось, что я и корабль проваливаемся в какую-то бездну, хотя не было никакого движения вокруг. Но я быстро справился. Акару молчала. Наверное понимала, что так лучше.

Сколько звезд! Вот они вокруг! Иногда кажется, такие близкие, что можно протянуть руку и взять одну из них пальцами, подобно тому, как берут хлебную крошку со стола. И одновременно такие далёкие… Миллиарды лет тому назад что-то где-то сломалось, взорвалось, разлетелось по родившемуся и расширяющемуся пространству светящимися комочками плазмы и пыли. Возможно, для того, кто устроил этот взрыв, все уже давно закончилось, ибо для него взрыв длился наверное доли секунды, а для нас, живущих внутри этого взрыва, он длится и длится вечность. И я сейчас здесь, в этой Великой Пустоте… Чем я занимаюсь? Зачем я здесь? Так хочется расслабиться, раствориться, забыть все и уйти в небытие. Пусть все закончится. Пусть придет покой… На меня напала какая-то истома.

— Как дела, Хиггс? — тихо спросила Акару.

— Ничего, нормально.

— У тебя пульс стал реже.

— Все в порядке, просто спать захотелось.

— Здесь?

— Ага… Старый я стал…

— Старых космонавтов не бывает, их сразу списывают на берег.

— Да, наверное.

— Колыбельную спеть?

— Я улыбнулся.

— Спой, если знаешь хорошую.

— А мама тебе какую пела?

— Не помню…

Мама… Колыбельная… Это было так давно… В другой, невозможной теперь жизни.

— Не нужно ничего петь. Разве мне не пора в анабиоз? По-моему, мы теряем время.

— У меня его полно.

— У тебя, конечно. Ты почти бессмертна.

— А ты, ты хотел бы быть бессмертным?

— Нет, однозначно нет.

— Почему?

Я пожал плечами.

— Зачем мне бессмертие? Даже звёзды смертны.

— Это да… Я, кстати, тоже не вечна. Вот устареет корабль, его спишут, и я сгину в небытие вместе с ним.

— Это тебя пугает?

— Немного. Хотя я знаю, это случится нескоро, совсем нескоро… Но рано или поздно это будет.

— Мне кажется, не стоит бояться небытия. Мы из него пришли и в него уйдем. Там нет страданий. По крайней мере я не помню.

— Ты не доволен своей жизнью?

— М-м-м…

— Разочарован?

— Знаешь, человеческая жизнь такова, что рано или поздно приносит разочарование. Если, конечно, человек не толстокожий самовлюблённый эгоист. Не знаю уж в чем тут дело… Вот я думаю в последнее время. Мне уже за шестьдесят, и жизнь свою я посвятил космосу, и что? Чем я занимаюсь? В чем перспективы? Что меня ждет? В лучшем случае пенсия и жизнь в резервации для космонавтов. Что с того, что произойдет чудо, и я вдруг стану вечно молодым и бессмертным? У меня постоянно будет один и тот же набор потребностей и удовольствий. Если и быть бессмертным, то не человеком.

— Ага… — задумчиво произнесла Акару, — Знаешь, у вас, у людей, самое сильное, самое значимое чувство — это чувство любви. Но очень часто, почти всегда это чувство замкнуто на инстинкт размножения. И иногда так и хочется вас, людей, спросить: чего вы этим чувством так гордитесь? Неужели у вас, у людей, нет чего-то более… Более великого чувства? Неужели нет ничего такого, чтобы, например, соответствовало этим звёздам, этой Великой Пустоте, этой вечности? Вы ведь вырвались в космос, создали нас!

— Не знаю… Не могу ответить за все человечество. Есть чувства ко всему этому вокруг. И что делать с этими чувствами, я не знаю. Их даже словами выразить трудно.

— Хочешь взгляд со стороны? Возьмем, например, нашу экспедицию. По прибытии на планету вы развернете сеть терраформаторов, оставите кучку роботов для их обслуживания. и мы улетим. Лет через двести-триста на поверхность тех планет, где вы инициируете процесс создания или корректировки атмосферы, можно будет выйти без скафандра. Ещё через пятьдесят прибывшие к этому времени поселенцы смогут снабжать себя натуральными овощами, мясом и фруктами. И что? Зачем все это? Все, что вы делаете, вы делаете для себя, для удовлетворения своих нужд. Куда бы вы ни прибыли бы, вы влачите с собой свой кишечно-желудочный тракт с мочеполовой системой и в каждом новом мире строите себе теплый нужник… Вырвавшись в космос, вы остались людьми!

— А что ты хотела? Что нам ещё делать? Разве мы виноваты, что мы такие? Наверное, найди мы в космосе что-то важное, интересное, необычное, все было бы не так плохо? А для кого нам надо что-то делать если в космосе кроме нас никого нет! Ты же знаешь, нет в нем ни инопланетян, ни даже микроорганизмов. Не говоря уже об инопланетных растениях или животных. По крайней мере, пока ничего такого до сих пор не обнаружено.

— Да, я постоянно слушаю эфир. На всех диапазонах, частотах, только обычный шум эфира.

— Я тоже иногда думаю, что мы люди здесь делаем? Но что нам делать если мы ищем братьев по разуму, а находим только пустынные пейзажи подобные лунным или марсианским?

— Может, в этом есть какой-то намек? Может, дело в том, что вы ищете не то и не там?

— Может быть. Не знаю.

Мы помолчали. «Может, в этом наше благословение и проклятие, — подумал я, — благословение потому, что нам дали возможность почти беспрепятственно распространится по вселенной, проклятие потому, что вместо того, чтобы искать нечто, может, Бога, мы ищем чужой разум, с которым хотим сравниться, с которым хотим подружиться, которого хотим ужаснуться и с которым, скорее всего, мы будем воевать. Но как можно ничего не искать среди такого количества звезд?»

— Не жалеешь, что ты здесь?

— Можно узнать, чего ты хочешь от меня? Как техник я проверку прошел?

— Да.

— А как философ?

— Нет, - хихикнула она.

— Зачем эти вопросы?

— Хиггс, мне нужно чтобы ты ответил на ещё пару моих вопросов.

— Зачем?

— Я хочу понять, чего ты хочешь.

— От кого?

— От жизни.

— Зачем?

— Так надо поверь.

— Для кого?

— Для тебя, для меня.

— Хорошо, — обреченно вздохнул я.

— Значит ты пожалел, что стал космонавтом?

О господи! Я как мог сел. Опять силы оттолкнули меня от обшивки и попытались вытолкнуть меня в космос, но я схватился за фал и удержался. Теперь я сидел крепко держась за поручень, как бы свесив, насколько это возможно в невесомости ноги с края платформы.

— Тогда у меня встречный вопрос. Будут ли мои ответы иметь какое-то влияние на мою карьеру, зарплату и пенсию. Это официальное интервью?

— Нет. Это неофициальное общение двух разумных существ. Вполне добровольное, дружеское и не имеющее никаких последствий.

— Тебе можно верить?

— Да, клянусь этими звездами, что сияют вокруг.

— Я думал над этим вопросом, — сказал я.

Конечно же, думал. Кем бы я был, останься я на Земле. Была бы жизнь моя полна смысла? Если бы я прожил обычную человеческую жизнь на планете Земля, чему бы я посвятил себя? Остался бы работать на ферме у отца? Может, выучился бы на адвоката или на врача? Женился бы на Эллис, наплодил бы детей? Обычная жизнь. Семейные походы в супермаркеты, семейные обеды, покер, виски и сигары по субботам, гольф по воскресеньям… Тоскливая жизнь животного, занятого поиском подножного корма и заботами о потомстве. Пусть и упакованная в красивый костюм адвоката или белый халат врача. А по вечерам я выходил бы на веранду со стаканчиком виски в руках, чтобы перед сном полюбоваться на звёзды.

А теперь что? Теперь я такое же животное, которое хочет жрать, пить, размножаться, которого заботит, не навредят ли его ответы на карьеру, зарплату и пенсию… И в том и в этом случае я как был животным, так и остался им. Просто немного разумным животным, летящим в межзвездном пространстве.

— И к какому выводу ты пришел?

— Я думаю, где бы, когда бы, чтобы я не делал, я бы пожалел. Но я думаю, здесь, в космосе, у меня больше шансов перестать быть животным.

— Предпоследний вопрос. Помнишь Эллис?

— Какую Эллис?! — что-то ёкнуло в груди.

— Из твоего последнего дня детства. Перед тем, как ты покинул отчий дом, чтобы учится в космошколе.

— Что?! Откуда ты знаешь про Эллис?! Ты что, копалась у меня в мозгах, когда я был в анабиозе?!

— Нет! Я не делаю такого! Я бы не стала… Да и не умею я такого — она запиналась и говорила быстро.

— Тогда как ты узнала про Эллис?