ВОСЬМАЯ_ПЕСНЯ

Солнце и облака сражаются друг с другом, словно люди в очереди на кассе.
На дорогах машин с каждым часом всё больше, люди с сигаретами во рту спешат по своим делам.

Моё внимание привлекает дерево за остановкой, в тени которого я жду автобус. В его ствол вбит длинный болт, сантиметров двадцать пять–тридцать, и вокруг влажно — будто дерево прослезилось. Недавняя подлость чьих-то рук.

Я давно не ездил на автобусах, и это придаёт ситуации какое-то любопытство. На горизонте появляется зелёный «Исузу» девятнадцатого маршрута — выделяется среди потока машин, заметен метров за двадцать. Его приближение не вызывает ни у кого рядом со мной особого волнения. Понимая, что мне не по пути с этими людьми, я поднимаюсь по задней лестнице и оказываюсь в полупустом салоне.

Выбираю место у окна: так легче пережить дорогу и рассмотреть город, который ещё не до конца знаю. Первые пять остановок я наблюдаю с интересом, но потом он угасает. Это нормально — у меня так со многими вещами: быстро загораюсь, но так же быстро отпускаю.

Мини-телевизор, прикреплённый к потолку автобуса, показывает время: 12:10. Моё место прибытия — через две остановки.

С приятной лёгкостью покидаю салон, наполняю лёгкие глубоким вдохом. В голове тут же прокручиваю план маршрута в кофейню «Bon».

Пятнадцать минут пешком — и это не проблема: солнце скрыто, тени пятиэтажных деревьев ложатся на дорогу. Поджигаю вторую сигарету и иду, не спеша.

На расстоянии сорока метров уже вижу кафе «Bon».

Очаровательная девушка встречает меня у входа. Миндалевидные глаза цвета хейзел светятся изнутри — в них прячется и мягкость, и вызов. Фигура — «песочные часы», те самые классические линии, которые мужчины узнают мгновенно и провожают взглядом, даже если не успевают заметить лицо. Улыбка — голливудская, ослепительная, но при этом тёплая, как будто обращена только ко мне. От неё зал сразу кажется ярче.

— Здравствуйте, добро пожаловать в «Bon». На чьё имя бронировали?
— Здравствуйте. Подруга бронировала, София. Должна быть бронь на это имя.

Она открывает журнал. И время будто замирает: я смотрю на её руки. Белые, нежные, с той самой бархатной кожей, которую хочется коснуться, хотя бы случайно. На правой — золотистый браслет-скорпион, подчёркивающий опасную сторону её хрупкости. На левой — кожаный браслет с тёмным камнем, отражающим луну. Детали на ней не просто украшения — они как символы, которые вызывают желание разгадать.

Мой взгляд медленно поднимается выше. Тёмная рубашка слегка приоткрыта сверху — три незастёгнутые пуговицы. Достаточно, чтобы воображение сделало шаг навстречу, но не больше. На шее — кулон-птица с распахнутыми крыльями, лежащий на деликатной, почти сияющей коже. Это сияние создаёт иллюзию, будто она сама — источник света.

Она поправляет волосы. Тёмно-каштановые, густые, они струятся шелковым занавесом, и жест этот прост, но в нём больше притягательности, чем в десятках выученных поз. В ухе — серьга-гвоздик, крошечный Сатурн, мерцающий в свете. И в этот момент она выглядит так, словно сама управляет орбитами мужских взглядов вокруг себя.

Мы двинулись внутрь. Зал оказался разделён на зоны: около сорока посадочных мест, в самом центре — фортепиано глубокого коричневого оттенка со стулом рядом, будто ждало своего пианиста. Слева — столики у окна с панорамой города, огни которого мигали как ожерелье на чьей-то шее. В центре — несколько расставленных вразброс столов, создававших ощущение дыхания пространства. А дальше, по правую руку, — изолированные кабинки с мягкой шумоизоляцией, словно маленькие убежища.

Хостес ведёт меня к самой дальней. Я плетусь за ней, как Незнайка за взрослой рукой — смешно беспомощный и в то же время совершенно спокойный. В её присутствии тревога уходит, будто она знает короткую дорогу не только в зал, но и из моих сомнений.

У двери кабины она оборачивается. Лёгкий наклон головы — отточенное, безупречно элегантное движение, будто тысячу раз отрепетированное. И в этот миг я понимаю: в её жесте больше грации, чем во всём антураже ресторана.
Она кивает, едва заметно улыбается — и уходит. А я остаюсь, но ощущение, что часть меня ушла вместе с ней.

Освещение мягкое, тёплое — около 2700K, будто всё помещение дышит золотистым светом. С потолка свисает люстра из филаментных ламп, и их огоньки похожи на замершие искры. Небольшой стол окружён широким тёмным диваном, словно остров уюта посреди зала. Напротив двери — картина Моны Лизы, её загадочная улыбка словно наблюдает за каждым движением.

На столе сервирован английский завтрак и блинчики, щедро политые мёдом. Керамический чайник выпускает тонкую струйку пара, и воздух наполняет аромат сирени и орхидеи, едва уловимый, но ярко выраженный.
Маленькая кружка хранит отпечаток её губ — тонкий след зелёного чая.
София работает за ноутбуком, её пальцы танцуют по клавишам, но мой приход внезапно останавливает эту мелодию. Она поднимает взгляд — и её внимание становится главным источником тепла в комнате, затмевая даже мягкое свечение ламп.

Ей двадцать три — и в этом возрасте обычно ещё ищут себя, но София уже умела быть завершённым образом. Она сидела, словно позировала невидимому художнику, и каждый её штрих был совершенен.

Фигура — как тонкая скульптура, в которой чувствуется школа гимнастики и балета. Даже в покое её тело хранило ритм движений, вложенных в него с детства: прямая осанка, плавные линии, жесты без суеты, как будто воздух вокруг подчинялся её такту.

Очки «кошачий глаз» превращали её взгляд в оружие и украшение одновременно. За их стеклом жили глаза цвета тёплого янтаря, блестящие и умные, но в глубине всегда оставалось что-то детское — лёгкая капризность, тень избалованности, как у девочки, которой привыкли уступать. Это не умаляло её, наоборот — делало её опасно настоящей.

Каштановые волосы спадали мягкими прядями, оттеняя белизну кожи. Она напоминала картины Ренуара, где каждая деталь кажется случайной, но на деле выверена до совершенства. В её улыбке было солнце, в осанке — академия, в жестах — Европа, в голосе — избыток привилегий, но и что-то трогательное, почти уязвимое.

София была как искусство — ею можно было любоваться бесконечно, но невозможно было до конца объяснить, за что именно захватывает дух.

— Ты опоздал, — сказала София, отрываясь от ноутбука. Голос мягкий, но с характерной ноткой: не упрёк, а констатация факта, будто она привыкла, что мир обязан подстраиваться под её время.
— Автобус, — развёл я руками. — Он не в курсе, что ты не любишь ждать.
Она слегка улыбнулась, приподняв бровь, и поправила очки.
— Автобусы вообще редко в курсе. Но хорошо, что ты всё-таки дошёл.
— А ты сомневалась?
София склонила голову, будто рассматривая меня как новую фигуру на шахматной доске.
— Я всегда сомневаюсь. В людях, в их обещаниях. Но пока ты справляешься.
— Это звучит как испытание.
— Возможно, — её улыбка стала шире, но в глазах блеснула хитрая искорка. — Но если я тебя оставила в списке приглашённых, значит, шансы у тебя хорошие.

Полгода назад я пришёл в библиотеку "Алишера Навои". Вечер был тихий, окна заливал мягкий свет, и я возвращал книгу с обжигающим названием «Сжечь сарай».
Вахтёрша привычно проверила страницы, поблагодарила за аккуратность и предложила мне взглянуть на Мураками. Я отказался.

В тот же миг рядом появилась девушка. Она спросила именно про эту книгу, которую я только что вернул.
Наши взгляды пересеклись — на секунду, но её глаза будто отметили меня. Улыбка, почти незаметная, мелькнула, словно сама судьба шепнула: «Запомни это совпадение».

На следующий день позвонил мой друг Амиран — музыкант. У него студия, песни, ученики. Попросил купить струны для акустики и заехать. Я согласился.

В его классе, среди ребят с гитарами, я снова увидел её. Она сидела с инструментом на коленях, но с оборванной струной — как будто ждала именно того, что я принёс.
Второе совпадение. Слишком точное, чтобы быть случайным.

Я хотел промолчать, но она первая заговорила. С лёгкой улыбкой, так, будто мы с ней давно знали друг друга. Так мы и познакомились.

Она закрывает ноутбук, слегка откидывается на спинку дивана и смотрит прямо на меня — взгляд открытый, но в нём есть лёгкая ирония, как будто она заранее знает, что разговор будет интересным.

— Ну, здравствуй, таинственный любитель библиотек, — в её голосе слышится мягкая насмешка.
— А ты всё так же любишь появляться внезапно, — отвечаю я, стараясь держать тон лёгким.
— Не внезапно, а вовремя, — поправляет она и делает маленький глоток из своей кружки. — Ты всегда появляешься в те моменты, когда мне чего-то не хватает. В библиотеке — книги. В музыкальной школе — струны. Интересно, чего ты принесёшь сегодня?

Я улыбаюсь, чувствуя, что сдержанная интеллигентность в её манере перемежается с чем-то почти детским — будто она играет.
– Я принес к тебе, тебя. С улыбкой я поставил на стол черную флешку с брелоком.

Она смеётся тихо, но заразительно, и это смех девушки, которая привыкла получать лучшее от жизни, но умеет оценить и простое.

Во флешке была демо-версия её музыкального альбома — та самая, над которой мы корпели полторы недели назад у Амирана на студии. Пока это был лишь скелет: наметки композиций, каркас будущих треков, конструкция альбома в черновом виде. Работы впереди оставалось немало, но София не умела ждать.

Её любопытство и требовательность — часть её натуры. И мы знали: если не показать хоть что-то, она не успокоится.
Поэтому сегодня я принёс эту флешку — скорее для её эго, чем для дела. Но, глядя, как в её глазах загорается огонёк ожидания, я понял: именно ради таких моментов всё и затевалось.

Она замечает флешку, и её глаза тут же меняются — в них вспыхивает азарт, словно у ребёнка, которому показали долгожданную игрушку.

— Это… то самое? — её голос звучит тише, чем обычно, но в интонации слышится нетерпение.

Я киваю, и она протягивает руку к флешке, но не берёт сразу — задерживает пальцы над ней, будто растягивает момент.
— Вы всё-таки сделали это, — с мягкой улыбкой произносит она, — я думала, мне придётся устраивать допрос с пристрастием.

— Мы ещё не закончили, — напоминаю я. — Это только черновик.

Она слегка приподнимает брови, как бы говоря: «Ну и что?»
— Черновик — тоже музыка. Для меня важнее процесс, чем результат. Я хочу чувствовать, как рождается альбом.

И в этот момент она берёт флешку в руки — легко, как драгоценность.
— Знаешь, — добавляет она, лукаво глянув, — вы должны быть благодарны моей нетерпеливости. Без неё у вас не было бы дисциплины.
– Нужно дописать куплеты и вставить их в трек. На одних припевах далеко не уедешь. У тебя готовы куплеты?

– У меня мозг взрывается… Пишу одну версию, а на следующий день придумывается что-то получше, и я выбрасываю старую. Мне кажется, это может продолжаться бесконечно. Может, вы мне поможете?

– Можем сесть втроём у Амирана на студии. Одна голова хорошо, а три — это уже бомба.

– Замечательно! – воскликнула она с такой гиперрадостью, что я даже улыбнулся. Но тут же в её взгляде мелькнула тень сомнения — мысли, которые она не решалась озвучить. Она чуть поёрзала и спросила:
– А втроём… это нормально вообще? И сколько времени займёт? Давай сразу договоримся, чтобы не тратить время попусту.

– Студия у нас свободна по вечерам, с четверга по субботу, с восьми до полуночи. Потом — по домам.

– Я максимум до одиннадцати могу. В двенадцать должна быть дома. Придумаю приемлемую отмазку для родителей… но позже — никак. Это будет фатально. Ты ведь знаешь, какие у меня родители.

– Понимаю, – кивнул я.

Её родители действительно были непростыми: отец — в спецотделе по криминалистике, мать — детектив. В её доме дисциплина была строгой, часы возвращения вымерялись буквально по секундной стрелке. Но в то же время свободы у неё было достаточно — и, видимо, именно это создаёт у неё ощущение зыбкого равновесия.

Успешный договор разжёг наш аппетит вдвое, и обед вдруг показался роскошнее, чем обычно: каждый кусок таял на языке, как будто мы праздновали не просто еду, а сам момент рождения чего-то большого. Мы ели с удовольствием, словно в тостах без слов поднимали вилки за альбом Софии, который ещё не существовал, но уже жил в наших разговорах.

Когда счёт был оплачен, мы поднялись. Двигаясь к выходу, успели сделать всего несколько шагов, как София резко сменила траекторию и легко, почти виновато бросила:
— Подожди, я в уборную, догоню.

Я кивнул и пошёл дальше. Коридор к выходу был освещён мягким приглушённым светом, и шаги отдавались гулким эхом. Именно там, в этом коридоре-переходе между шумным кафе и улицей, мой взгляд вновь пересёкся с её взглядом — с той самой хостес.

Она стояла неподвижно, будто вырезанная из света и тени, и её присутствие оказалось куда сильнее, чем шёпот разговоров за столами. Её глаза поймали меня так же внезапно, как лезвие ловит солнечный блик. На долю секунды всё остальное исчезло — остался только её взгляд, слишком прямой, слишком спокойный, чтобы быть случайным.

Она не отвела глаз. Смотрела так, будто знала обо мне что-то, чего не должны знать посторонние. Не зазывно, не кокетливо — скорее испытующе. Будто проверяла, выдержу ли я её молчаливый вызов.

Я на секунду замер. В этих глазах было что-то странное: прозрачная холодность, в которой легко утонуть. И в то же время — намёк на интерес, но не тот, что тянет к знакомству, а скорее любопытство анатома к вскрытию.

Я поймал себя на том, что мне не хочется отводить взгляд. Было в этом странное удовольствие: смотреть на неё, как смотришь на опасность, зная, что она пока не касается тебя.

В следующий миг кто-то окликнул её со стороны зала, и заклятие рассеялось. Она медленно отвела глаза, и тогда её тёмно-каштановые волосы ожили в мягкой гравитации, медленно колыхаясь, словно павлиний хвост в замедленной съёмке. Движение головы заставило пряди закрыть серьги, но жест — лёгкий, женственный — вернул их на место. Она убрала занавес волос за ухо, и Сатурн на тонкой петле снова поймал мой взгляд, как магнит.

Я перевёл внимание на целостную картину её образа. Она была очаровательна — не искусственно, не вымученно, а так, будто сама природа когда-то решила: «Эта должна быть генетически одарена красотой». В её облике не было лишних деталей, всё складывалось в гармонию, которая обезоруживает.

Не заметив, как, я подошёл ближе. Словно тело действовало быстрее мысли, а слова сами сорвались с губ — я автоматически открыл диалог.

Я (слегка наклоняю голову, позволяя паузе повиснуть; голос низкий, спокойный):
— Удивительно… Вы умеете смотреть так, будто человек уже сказал что-то, а вы его поймали на этом.

Она (сдержанная улыбка, лёгкий наклон головы; пальцы скользят по блокноту, будто ищут опору):
— Может быть, просто у людей слишком читаемые лица?

Я (полушутя, но взгляд держу прямо на ней, играя тоном, как на струнах):
— У большинства — да. Но у вас не лицо, а витраж: смотришь — и каждый раз отражение другое. Вот и приходится угадывать.

(Она чуть опускает взгляд, ресницы отбрасывают тонкую тень на скулы. Пряди волос мягко качаются при движении головы, но на губах остаётся лёгкая, теплая улыбка.)

Она (голос мягкий, но с интересом, будто проверяет меня на прочность):
— Интересная теория. И часто вы так играете в угадайку?

Я (спокойно, уверенно, но без нажима; чуть развожу руки, словно подчёркиваю простоту мысли):
— Достаточно часто, чтобы отличать кокетство от интереса. Знаете, в чём разница?

(Она переводит взгляд на меня, глаза чуть прищуриваются, будто фокусируются сильнее. Пальцы машинально поправляют серёжку, снова открывая блеск Сатурна.)

Она (уже с явным увлечением):
— В чём же?

Я (делаю полшага ближе, но оставляю ей пространство; голос становится ниже):
— Кокетство — это когда женщина играет для всех вокруг. А интерес — когда её внимание сфокусировано в одну точку. Сейчас, например, вы разговариваете только со мной, хотя в форме и должны думать о других гостях.

(Она прикусывает губу, взгляд становится глубже. На миг это предательски ясно: попал в точку. Она делает вдох, плечи слегка приподнимаются и опускаются.)

Она (с лёгким вызовом, подбородок чуть выше):
— Уверенный вы… И что же вы делаете с этим интересом?

Я (наклоняюсь ближе, но ровно настолько, чтобы ощутить тепло дистанции; улыбка едва заметная, как тень):
— Обычно оставляю женщине выбор. Но если угадаю правильно, мне в конце разговора вручают либо улыбку, либо номер телефона.

(Она скрещивает руки на груди, будто ставит барьер, но пальцы предательски играют с локоном волос. В глазах блеск азарта, улыбка рождается сама собой.)

Она (усмехается, но взгляд остаётся серьёзным, испытующе-внимательным):
— И что, всегда срабатывает?

Я (чуть пожимаю плечами, голос мягкий, почти интимный, взгляд уверенный):
— Не всегда. Только если женщина действительно хочет, чтобы её заметили не как хостес, не как «красивую деталь интерьера», а как ту, чья энергия сбивает планы на вечер.

(Она делает паузу, барабанит пальцами по блокноту, потом резко выдыхает — будто сдалась в маленькой партии. В глазах появляется блеск, словно она сама не ожидала, что уступит.)

Она (коротко, деловито, но в голосе слышится уступка):
— У вас есть телефон? Диктуйте.

(Она берёт мой телефон. Ногти легко скользят по экрану, она набирает номер и, почти играючи, звонит сама — проверяя.)

Я (улыбаюсь приглушённо, почти интимно, забирая телефон):
— Видите? Сработал третий вариант — и улыбка, и номер.

(Она смеётся открыто, качает головой, но не уходит. Взгляд задерживается ещё на мгновение, словно ей любопытно, как будет дальше. А я разворачиваюсь спокойно, уверенно, оставляя её с ощущением, что эта сцена была просчитана заранее, как точный ход в шахматах.)

В этот миг появилась София. Она остановилась в паре шагов от нас и с лёгким удивлением скользнула взглядом по сцене — я и хостес напротив. Не спеша, она кое-как запихнула свою помаду в миниатюрную сумочку, подняла голову, и на губах заиграла едва заметная улыбка.

— Уже познакомились? — произнесла она с интонацией, где угадывалось и лукавство, и лёгкая ревность. — Её, если что, зовут Александра. Навряд ли ты успел узнать её имя, ведь так?

На этот раз улыбка Софии стала более выразительной, почти игривой.

— Всему своё время, — ответил я с лёгкой ухмылкой, обращаясь к Софии. Но тут же резко вернул взгляд к Александре, словно ставя правильный акцент, и сказал, чуть выше обычным тоном, с улыбкой:
— А меня зовут Филлип.

Александра улыбнулась в ответ — коротко, но тепло.

В этот момент её позвали коллеги. Она изящно кивнула, и мы попрощались так же скоротечно, как и встретились, оставив ощущение недосказанности, будто сцена была лишь прологом.

Уходом из кафе я сразу же поинтересовался у Софии откуда она знакома с Александрой.
Как оказалось, София и Александра знали друг друга ещё с детства. Когда-то обе ходили в один кружок художественной гимнастики — зал пах резиной ковров и магнезией, а зеркала отражали их упорство и детские амбиции. Между ними была негромкая, но упорная конкуренция: кто сделает элемент чище, кто выдержит взгляд тренера дольше. Тогда это казалось важным, почти судьбоносным.

Теперь же всё это оставалось где-то далеко — на выцветших фотографиях, в школьных дневниках, в полузабытых разговорах с матерью. Для Софии Александра была скорее воспоминанием, чем человеком из настоящего. Приятным, но необязательным напоминанием о тех днях.

Когда София встречала её в кафе, она улыбалась — мягко, почти машинально, как улыбаются старым знакомым. В её взгляде появлялась лёгкая ностальгия, будто она на секунду листала страницу давно закрытой книги. Александра казалась ей далёким силуэтом, с которым приятно столкнуться раз или два в году, но не более.

Их разговоры были простыми, без лишней глубины. Небольшая вежливость, лёгкое тепло — как у людей, которые когда-то пересекались и теперь невольно напоминают друг другу: да, время прошло, но след остался.

> Все описанные события и высказывания персонажей отражают исключительно их художественные образы и не выражают позицию автора. Цель текста — показать психологические механизмы разрушения личности, а не воспевание насилия.