Вот роза...

Посвящается Игру

" - Ой!

- Что с тобой?

- Влюблена!

- В кого?

- ..."

Считалка из очень детской игры

"Делатели воспоминаний - особая порода людей, остро ощущающих гармонию мироздания и имеющих смелость внести тот самый, единственно верный штрих - поступок, творение, слово, определение места предметов - который необходим для того, чтоб музыка сфер зазвучала, снова и снова. Жить по-другому они не умеют, храни их Господь"

Из рабочих тетрадей Михаила Финке, датированных 1979 годом

Лоре всегда хотелось розового варенья. Она читала о таком в старой книге персидских сказок и мысленно видела его - прозрачные розовые лепестки в светлом сиропе, тают на языке, оставляя во рту яркий аромат, который сильнее нежного лепесткового цвета.

Первое "не так" появилось, когда Инна показала в маленьком дворе тёмный куст, усыпанный желтоватыми с лихорадочным румянцем крупными розами:

- Это чайная роза. Ну, из которой розовое варенье. У меня бабушка варит.

Лора потрогала растрёпанный цветок, тёплые лепестки вяло посыпались, застревая на жёстком зелёном глянце. Убрала руку - из-под рыхлого кочанчика сбежал, повисая на паутинке, прозрачный паучок.

- Вкусное? - спросила с надеждой, примеряя внезапный бледно-жёлтый к тому, нежному розовому, придуманному.

Инна пожала худыми плечиками, с одного падала на локоть широкая лямка чёрного передника.

- Да не очень.

И вдруг сморщила короткий ровный нос, тряхнула каштановыми волосами.

- Ба!

...Когда, после пятого урока, она потащила Лору к себе, попить вишнёвого компота, то, как делала всегда, стащила с конского хвоста тугую резинку и, поставив на траву дипломат, аккуратно взбила волосы попышнее, протягивая их по плечам и груди длинными пальцами музыкантши.

Лора снова удивилась. Как это - розовое варенье "не очень". Так не бывает. Это все равно что сказать - мне не нравится радуга. Или - белоснежные крутые облака.

- Ба! - кричала Инна, широко и оттого некрасиво шагая, так что коричневый подол натягивался, и коленки становились похожими на кузнечиковые, - ба! А дай нам с Ларисой варенья, а? Ты где?

Лора послушно влеклась следом, не успевая смотреть под ноги. Во дворе Инны было всегда интересно, может быть, потому что сама она жила в квартире, а там что - двери да окна, коридорчик в обоях. А тут - плитчатый двор под виноградом, будка со спящим в ней лохматым Пиратиком, гнутый смешной кран рядом с кустом крыжовника, каменные ступени, серые, к деревянной двери в облупленной синей краске. И пристроенная к белёному дому веранда, сплошь забранная ромбиками и квадратами стекол. Лоре всегда казалось, там, за этими ромбиками должно быть сплошное волшебство. Но там была длинная пустота, с одной стороны ею владел стол под линялой клеёнкой, а на нём - батареи банок и бутылок. И на пол кинут половичок из косматых тряпичных лент.

- С розы! - продолжала взывать Инна, исчезая за побеленным углом, где начиналось царство бабушки Гали: приземистая летняя кухня-времянка, за ней - проволочный забор с калиткой в огород.

Огород Лора не любила, в нем уж точно никакого волшебства - картошка и морковка, линии проволоки, за которыми пустырь, потом школьный стадион, и на нём - пацаны со своим футболом.

- Из розы, - по серым ступеням спускалась, поправляя цветные воланы на вырезе блузки, мама Инны, тётя Ирина. Стройная, темноглазая, с круглыми щеками, чересчур, по мнению Лоры, румяными, и глаза такие - вечно немного красные, будто плакала только что.

- Вернее, из роз, варенье - из роз. Мы же не говорим, из яблока. Или - с яблока. Да, Лорочка?

Лора была благодарна тете Ирине за то, что не Лариса (пацаны не уставали, орали с первого класса "Крыса-Лариса") и потому улыбнулась, кивнула, соглашаясь. Хотя, как это - из роз. Какой-то получается извоз, изроз.

- А лучше всего сказать - розовое варенье, - будто услышала её мысли тетя Ирина, осторожно поправила тёмные волосы, взбитые кудрями, и пошла к воротам, чётко ступая лаковыми белыми лодочками.

- Бабушка сказала, на столе, где все, - Инна снова выскочила, с парой яблок в руке, показала яблоками на облезлый стул у виноградной извилистой лозы.

- Кидай сумку, пошли на веранду. И чай там сделаем.

Лора послушно сунула мягкую сумку на стул, усадила, как плюшевого медведя - та всё время заваливалась набок. Бархатный стул во дворе - это тоже было смешно и немножко волшебно. Будто он убежал. Или прогнали. Когда она в первый раз пришла к Инне в гости, то потом представляла себе всю-всю домашнюю мебель в непривычных местах, под небом, а не под потолком. Кресло, укрытое ковриком с помпошками - на перекрёстке со светофором. Телевизор на песке рядом с морским прибоем. Или идёшь-идёшь в лесу, и вдруг - диван. С подушками. Девочка, а девочка, посиди на мне, устала, наверное... Тут просилась на язык обычная детская страшилка, только вместо чёрной руки или красных кровавых туфелек был диван, и наверное, придётся рассказывать, как он душит подушками опрометчивых девочек. Но диван среди орешника становилось Лоре жалко, тем более, ни разу не рассказав, она понимала, ее понесёт, - расскажет, уж так расскажет. Сама напугается. Обратно дороги не будет, придется дивану жить в страшной рассказке.

- Инночка, чашки вымоешь, и чайник потом на место, - калитка в воротах открылась, закрылась, мелькнули над белёным забором темные кудри, - добрый день, Светлана Петровна, вы в магазин? А я вот...

На длинной веранде Лора, как делала всегда, прошла мимо стола в самый конец, разглядывая ромбики и квадраты, и теперь через них казалось - волшебство там, во дворе под виноградом. Инна перебирала пыльные банки, наклоняя их и рассматривая тёмные бочки. Вишнёвое, алыча, яблочное.

- А. Вот. А я буду с вишни, оно кисленькое такое.

На плитке с лохматым пёстрым шнуром заскрежетал донышком чайник. Лора приняла в руки тяжёлую литровую банку, разглядывая коричневую муть, что слоилась прозрачными неприятными плоскостями. Инна, отбрасывая на спину длинные волосы, отобрала банку, подцепила край жестяной крышки консервным ключом.

- Ложки там, в столе. Надо руки помыть, смотри, пыли сколько. А Руся мне сегодня плевал на парту бумажки, придурок. Я его линейкой по башке, а он ещё харканул на пол, гад, ну, я бросила сверху промокашку, а Наденька орет, Шепелева, сейчас убирать будешь. Как он мне надоел, чучело противное. Мама мне, ах, Инночка, он, наверное, в тебя влюблён, конечно, влюблён... какие-то они, взрослые, ничего не понимают, пойдём, вот полотенце.

Чай встал в широких чашках янтарными озерцами, парящими в солнечном свете. Инна села, согнула ногу, упирая её ступней в перекладину табурета. Нагибая банку, вывалила в глубокое блюдце, которое называла странно - пиалушкой, изрядную горку коричневого месива. Сунула туда Лорину ложку.

- Давай. Пробуй. И желание загадай.

Лора подцепила комок, он разваливался на прозрачные мокрые лепестки неприятного цвета, что-то они напоминали, такое, не сильно хорошее.

Инна сбоку смотрела, глаза у нее были тёмные, влажные, как у Бемби, пухлые губы сложились в лукавой усмешке.

- Эдька наш знаешь, как его называет? Варенье из тараканьих жопок. Ой. Ты меня только не убей!

- Инка! - закричала Лора, с трудом проглотив уже отправленный в горло приторный комок, - да ну тебя! Фу!

И с облегчением бросила чайную ложку на стол, чтоб не мешала смеяться.

Варенье, и правда, было так себе. И хорошо, что Инна ляпнула про слова брата, теперь можно им не давиться, а спокойно поесть вкуснейшего вишнёвого, раскусывая упругие кисленькие ягоды, которыми набит рубиновый прозрачный сироп.

А то, придуманное, было, конечно, ужасно жалко, и, допивая чай, такой горячий, что верхняя губа покрылась щекотными капельками пота, Лора решила, пусть в сказках всё же будет другое, без всяких варёных рыжих тараканов.

***

Вымыв чашки, Инна смотрела на круглые часы, что висели над входом в комнаты, и задумываясь, считала в голове. Потом спрашивала, толкая Лору по тряпочному половичку в прохладу гостиной:

- Мне в музыкалку через час. Подождёшь?

Лора кивала, усаживаясь в старое кресло, накрытое полосатым колючим паласиком.

- Только мне нужно гаммы, - предупреждала Инна, уже садясь на блестящий табурет, крутилась, встряхивая каштановыми локонами. И, не дожидаясь ответа, раскидывала длинные руки, ставя пальцы. Клавиши отзывались послушно и скучно, повторяя одно и то же, будто бежали по ступенькам, и каждая имела свой звук.

- До... до-до-до, - вдруг останавливалась на лесенке Инна, стукая непослушную ноту сильным пальцем, - до-о-о...

За уличным окном мелькали воробьи, Лора переводила глаза на внутреннее окошко, что выходило на веранду, через его стекло снова видела квадраты и ромбики, и за ними - маленькие серые тени, быстрые, невнятные. Казалось, это удирают в гущу винограда всякие "до" и "ми", утомившись отзываться на стук строгой хозяйки клавиш.

Время шло, гаммы то ускорялись, то плыли медленно, Лора сидела прямо, потом боком, потом поджав ноги и скинув самодельные шлёпанцы на войлочной подошве. На веранде ходила бабушка Галя, маленькая, в яркой косынке на седой голове, старалась потише, звякала и внезапно гремела чем-то жестяным, испуганно замирала: не спугнуть горошины нот, что сыпались и сыпались с глянца клавиш.

Лора сидела и думала. О том, что мама станет ругаться, - пока пили чай и болтали о варенье, пока гаммы, а потом ещё Инна станет бегать собирать большую папку с нотами, и расчёсывать волосы, ну, и домой идти полчаса не меньше, получается, когда мама придет с работы, у Лоры всё ещё не сделаны уроки. А ещё думала о том, что Инна младше одноклассниц, так странно, родители сами решили отдать в школу на год раньше, и теперь её подначивают девчонки, потому что - длинная дылда, худая, выше всех, а глаза раскроет и всему удивляется. Всему, о чём шепчутся на переменках. Про поцелуи, и кто из девятого кому даёт. Насчет "даёт" Лора и сама толком не понимала, как это. Но про поцелуи над Инной посмеивалась вместе со всеми. Хотя сама ни разу ещё, ни с кем. Только влюблена была в Олежку Рубанова, и то совсем коротко, это Виолка вдруг стала на него смотреть, на физкультуре, и глаза закатывать, ой девки, ой не могу, смарите, какие мускулы у Олежека... Лора особенных мускулов не заметила, мускулы - это вот, как в мульфильме про Маугли, а ещё Олежка совсем белобрысый, даже можно сказать, рыжий. Почти. Но если опытная Виолка сказала, понимала Лора, значит, так и есть. Так что - влюбилась. И теперь стучала сердцем, когда он заходил в класс, и даже иногда-иногда, совсем редко, вдруг говорил ей (ей!) "Лорка, дай физику скатать". Ну, вернее, один раз сказал "Лорка", честно поправила она себя, обнимая затёкшие коленки под синим подолом школьной юбки, а два раза - Демченко. Но всё равно прекрасно, не стал орать, как другие - эй, Крыска-Лариска!

- Фу, - Инна крутнулась на табурете, поджимая коленки, чтоб не удариться о пианино, - я всё. Надоела эта музыкалка! Хорошо, в мае уже выпуск.

Вытянула ногу к полу, останавливая вращение.

- А сыграй что-нибудь? - попросила Лора, тоже опуская ноги в шлепанцы, - настоящее, чтоб не гаммы.

Инна кивнула. И, снова разводя руки, раскрыла пальцы, топыря мизинцы, будто хотела достать ими белёные стены, увешанные чеканками. Волосы свесились, закрывая лицо.

- Тада-дада-дада-дада-дам, тада-дадам, тадададам...

Ноты перестали быть горошинами и воробьями, теперь они, как те розовые лепестки, думала Лора, слушая знакомую, выученную вместе с Инной мелодию, будто пришёл ветерок, снимает их по одному с большой растрёпанной розы, вытягивает нежным шарфом и уносит вверх, закручивая спиралями.

- Тададам-тада-да-дам,- с силой негромко командовала пальцами Инна, и, тряхнув головой, как всегда, объяснила, - "К Элизе", Бетховен.

Когда они уходили, бабушка Галя, поворчав, что не стали борщ, свежий, только сварила вот, торжественно вручила Лоре поллитровую банку, укрытую пергаментом, туго завязанным тряпочной полоской. Инна фыркнула и захохотала, тесня смущенную Лору к её сумке.

В банке было розовое варенье. То самое, из тараканьих жопок.