Вот так зайцы!

Петр Мельников был не дурак выпить. Это в поселке Солнечный знали все, от мала до велика. Знаменит он был не столько самим фактом своего пьянства — пьющих хватало, — сколько изощренностью, с которой он это пьянство добывал и оберегал. Петр был алкогольным гением, заточенным под одну-единственную задачу: обеспечить бесперебойный поток горячительного в свой организм с минимальными финансовыми затратами.

Петр не был тунеядцем. Работал, когда припирало, — то печку кому-то сложит, то забор поправит. Деньги, полученные за труд, тут же пропивались. Но основным источником его существования была «фокусология». Грабеж если проще. Петр воровал. Воровал алкоголь из магазина «Рассвет» с таким искусством, что хозяйка уже лет пять как махнула на него рукой, списав недосчитываемые бутылки на «усушку-утруску». Петр был ловок, как цирковой жонглер, и хитер, как лис. Мог унести из-под носа у кассира целый ящик пива, разговаривая с ней о погоде, и та клялась бы, что он вошел с пустыми руками и вышел с пустыми.

Мужик был слишком умен для своей судьбы, но его ум, как шарманка, играл одну-единственную, заезженную мелодию: где взять, как спрятать, с кем разделить.

Когда в лесу за поселком начали прокладывать газ, Петр поначалу не обратил внимания. Лес его не интересовал. Он был существом сугубо городским, в смысле — поселковым. Природа, свежий воздух, птички — все это он считал дурацкой блажью для дачников и непьющих романтиков. Лес был ему интересен только в грибной сезон, да и то потому, что грибы можно было обменять у приезжих на бутылку. Или продать, а деньги — вы поняли.

Но когда техника вгрызлась в землю и работа закипела, в голове Петра, отточенной на решении алкогольных задач, щелкнул новый, гениальный в своей простоте план.

Его комната в старом родительском доме была забита тайниками, но все они были ненадежны. Соседи могли нагрянуть с проверкой, соцработница (редко, но бывала) — пронюхать. А тут — целый лес! Глушь, никто не ходит, пока газовщики копают. Идеальное хранилище.

Первый же его визит на окраину стройки увенчался успехом. Петр нашел старый, полуразвалившийся блиндаж еще с военных времен, в сотне метров от траншеи, так искусно замаскированный под холм, поросший молодыми елочками, что мимо можно было пройти десятки раз и не заметить. Залезши внутрь, Петр обалдел. Просторное помещение. Внутри пахло сыростью и прелыми листьями, но было сухо. Идеально.

С этого дня воровская карьера Петра вышла на новый уровень. Он таскал ящиками. Пиво, водку, портвейн. Все, что плохо лежало в «Рассвете» и на складе у оптовика на соседней улице. Его алчность росла пропорционально объему его лесного склада. Он уже не просто воровал, чтобы выпить, он воровал, чтобы обладать. Мидас какой-то. Его блиндаж превращался в алкогольную сокровищницу.

Рабочие, те самые «газовщики», видели его иногда. Мужик в засаленной телогрейке, бредущий в лес с ящиком в руках. Они перекидывались парой слов, Петр бурчал что-то про «дачку, ремонт, старые запасы». Рабочие были серьезные, молчаливые. Смотрели на него тяжелыми, будто ничего не выражающими глазами. Петру их взгляды были неприятны, но не настолько, чтобы отказаться от своей идеи.

Вечером, возвращаясь с очередной ношей, он заметил в лесу зайца. Зверь сидел на краю поляны, не шевелясь, и смотрел на Петра. Смотрел не по-заячьи пугливо, а интеллигентно, изучающе. Петр, человек не сентиментальный, вдруг почувствовал странную благосклонность к животному.

— Чего, ушастый? — хрипло бросил он. — Понюхать хошь? Не, тебе нельзя.

Зайц не убежал. Он сидел, пока Петр не скрылся в чаще.

Случай этот повторился еще пару раз. Всегда один и тот же заяц, всегда в одном и том же месте, всегда с тем же неотрывным, почти разумным взглядом. Петр начал считать его своим талисманом. «Лесной зайчик, — усмехался он про себя. — Сторож моего склада. У всех белочка, а у меня заяц».

Апофеозом его воровского триумфа стала кража трех ящиков импортного виски, которые какой-то невезучий коммивояжер привез в «Рассвет» по ошибке. Украсть их было делом чести. И Петр это сделал. Фокус был столь виртуозен, что даже хозяйка, обнаружив пропажу, сначала подумала, что ей померещилось.

Вечером того же дня, переполненный гордостью и, конечно, уже изрядно поддатый, Петр зашел в местную «забегаловку» — небольшой сарайчик, где мужики играли в домино и распивали дешевое пойло. Он был там редким гостем, предпочитая пить в одиночку, но сегодняшний успех требовал зрителей.

Его друг, или, скорее, собутыльник, Семен, по кличке Борода, сидел в углу, грустно ковыряя пальцем трещину на столе.

— Борода! — громко поздоровался Петр, плюхаясь на табурет рядом. — Как жизнь, старик?

— Да так… — Борода махнул рукой. — Сухая. Ни капли.

— Эх, ты! — Петр снисходительно хлопнул его по плечу. От него пахло перегаром и виски. — Надо головой работать! Шевелить извилинами!

— У меня их, извилин-то, нету, — хмыкнул Борода.

— А у меня есть! — Петр подмигнул, наливая ему из принесенной с собой пол-литровки. — И знаешь, кто мне помогает? Лесные зайчики! Смотрят такие, изучают, охраняют.

Борода посмотрел на него с непониманием.

— Какие еще зайчики? Ты чего, Петр, объелся поганок?

— Не-а, — таинственно сказал Петр, понизив голос. — Сам видел. Заяц. Такой, знаешь, серьезный. Сидит, смотрит. Я ему кивну, он мне. Я ящик в лес несу, а он, понимаешь, как бы в дозоре. Сторожит мой склад. Вот так зайцы!

Он рассмеялся своему глупому каламбуру. Борода покачал головой, списал все на пьяный бред и потянулся за стаканом.

— Шутишь ты все…

— Да нисколько! — обиделся Петр. — У меня там, в лесу, целый склад! На год вперед! И зайцы мои его стерегут. Лучше любой собаки.

Петр продолжал хвастаться, подробно описывая содержимое своего блиндажа. Борода слушал вполуха, думая о своем. Другие мужики тоже перестали обращать внимание на его пьяные россказни.

Петр вышел из сарайчика затемно. Настроение было приподнятое, хмель уже немного выветрился, и ему захотелось проверить свои сокровища. Просто посидеть рядом с ящиками, потрогать их, ощутить спокойствие владельца несметных богатств.

Ночь была тихой и безлунной. Лес стоял черный, непроглядный. Петр, привыкший к дороге, уверенно зашагал по тропинке. В голове крутилась дурацкая припевка: «Вот так зайцы, вот так зайцы…» Он ухмылялся сам себе.

Мужчина почти дошел до блиндажа, как вдруг почувствовал, что он не один.

Остановился, прислушался. Ничего. Только шелест листьев под ногами. Петр сделал еще пару шагов — и снова тот же звук, но уже не под его ногами. Кто-то шел параллельно ему, чуть поодаль, в густой темноте. Тап-тап, как бы прыгал.

— Кто тут? — хрипло крикнул Петр. — Борода, это ты, шутник?

Ответом была тишина. Но ощущение присутствия не исчезало, а усиливалось. Тап-тап. тап-тап. Их было несколько. Они двигались бесшумно, лишь изредка сухая ветка хрустнет под невидимой тяжестью.

Петр почувствовал первый, холодный укол страха. Трезвого, животного страха. Ускорил шаг. И преследователи ускорились. Он услышал их дыхание — частое, неглубокое, словно у бегущего зверя.

Петр рванул к блиндажу, до которого оставалось метров пятьдесят. Это была его крепость, его убежище. Но тропинку перед ним вдруг перекрыла высокая, тощая тень.

Петр замер, всматриваясь в темноту. Глаза постепенно привыкали, и он начал различать детали. Это была фигура человека. Высокого, нескладного, в длинном, темном, промокшем пальто. Но голова… Голова была непропорционально большой и какой-то вытянутой. Сперва Петр решил что на голове человека рога. Но нет. Длинные уши торчали вверх, сливаясь с силуэтами ветвей.

Это был не заяц. Это было нечто с телом человека и головой зайца. Тот же разрез длинных глаз, тот же, влажный, подрагивающий нос. Но в этих глазах не было ничего от пугливого зверька. В них горел холодный, безжалостный интеллект.

Петр ахнул и попятился назад, но сзади его уже окружили еще три таких же фигуры. Они стояли молча, не двигаясь, лишь их длинные уши чуть поворачивались, улавливая каждый звук.

— Ребята… — начал Петр, и голос его сорвался в фальцет. — Я… я просто к своим вещам… Это мое…

Создание с самым длинным носом сделало шаг вперед. Оно не хрюкало, как те, свиноголовые, про которых шептались в поселке. Оно издало тихий, шипящий звук, похожий на предсмертный крик кролика, но несущий в себе такую нечеловеческую угрозу, что у Петра подкосились ноги.

Он упал на колени.

— Заберите все! — завопил он. — Все спиртное! Забирайте! Я вам покажу!

Но они не интересовались его складом. Их интересовал он сам.

Длиннопалые, костлявые руки в грубых перчатках схватили его. Петр попытался вырваться, но их хватка была стальной. Зайцы несли его прочь от блиндажа, вглубь леса, туда, где даже днем не ступала нога человека. Мужик кричал, но его крики глушила густая хвойная темень. Он видел над собой их склоненные головы, их неподвижные, пустые глаза-щелочки, их безостановочно шевелящиеся носы, будто они вынюхивали его страх.

Зайцы несли его быстро и безжалостно. Ветер свистел в ушах. Все ветки, какие можно, Петр собрал своим лицом. Последнее, что увидел Петр, прежде чем сознание оставило его от ужаса, — это старую, ржавую вентиляционную решетку, почти скрытую в корнях огромной сосны. Один из Охотников наклонился, откинул ее с лязгом, открыв черный провал в земле. Оттуда пахло окисленным металлом. Его бросили в эту черноту. Падение было недолгим, но в кромешной тьме оно показалось вечностью.

Наутро Борода, протрезвев и вспомнив хвастовство Петра, решил проверить. А что, если правда? Может, старый алкаш и впрямь припрятал что-то стоящее.

Он дошел до опушки, но дальше идти не рискнул. Лес показался ему каким-то чужим, настороженным. Вернулся в поселок, спросил у соседей. Петра не видели.

Через день забили тревогу. Полиция организовала прочес леса. Нашли блиндаж. Нашли ящики с пивом, водкой, даже с тем самым виски. Склад был нетронут. Но Петра не было.

Возле блиндажа, на мягкой земле, участковый нашел следы. Множество следов. Петляя, цепочки вели вглубь чащи и там терялись. Но это были не человеческие следы. Заячьи? Но не следы обычного зайца. Те были похожи на отпечатки заячьих лап, но размером с добрую тарелку. Глубоко вдавленные в грунт, будто оставленные созданием невероятной тяжести.

Участковый, практичный мужчина сорока лет, долго смотрел на эти отпечатки, потом махнул рукой.

— Кабан, наверное. Или медведь редкость. Растоптал все.

Но все в поселке знали — ни один кабан и ни один медведь не оставляет таких следов. Следов, похожих на гигантские заячьи лапы.

Борода, вспомнив пьяный лепет Петра про «лесных зайчиков», только крестился и бормотал про себя, глядя в сторону чернеющего леса:

— Вот так зайцы… Вот сука, так зайцы…

Больше Петра никто никогда не видел. А в лесу с тех пор иногда, в тихие вечера, можно было услышать странный звук — не то тихий визг, не то отрывистое, шипящее хрипение. И те, кто его слышал, навсегда запоминали леденящий душу ужас и больше в тот лес не ходили. Никогда.