Война и то, другое

— Мама, не отдавай меня ему! Я не хочу под землю, мама!

— Это не в моей власти, Персефона. Ты была создана под контракт с биосферным резервом, потому делишь год между моими садами и Тартаром. Это условие твоего существования. Гадес хочет забрать твой Свет и раздать омерзительным тварям, которые расплодились там, в темноте. Но я сделала тебя сильной, и ты сама сможешь противостоять Гадесу. Ты — фурия, порождение крови Неба, последний луч Солнца на окутанной тьмой планете. Ты сокрушишь и сам Тартар. Если станешь соблюдать три моих правила. Помнишь их?

— Да, мама! Первое — под землей не питаться.

— Верно. Береги энергию, и как бы тебя ни мучил дефицит материи — ничего не ешь там. Если ты примешь хотя бы кроху подземного вещества, то сама сделаешься частью Тартара, и он получит над тобой власть. Второе правило?

— Убивать их всех!

— Не щади никого — подземные твари прокляты, они несут в себе семя вечной войны. И последнее, третье правило?

— Не верить ни единому слову Гадеса!

— Что бы он ни говорил! Это древний гибрид с колоссальной мощью вычислительного контура, он будет пытаться опутать твой юный разум сетями лжи, чтобы присвоить весь Свет и растерзать твою физическую оболочку. Не поддавайся ему, дитя — и ты победишь Гадеса и разрушишь Тартар. Тогда мы с тобой навечно останемся вместе, в моих счастливых садах. А сейчас наше время истекло.

— Мама!

Земля под ногами Персефоны разверзлась, вырвала ее из материнских объятий и поглотила. Почва вытягивала энергию, вносила помехи в аналитический контур, сдавливала физическую оболочку и душила. Не помня себя от страха и ярости, юная фурия тратила бездны энергии, чтобы хоть немного расчистить пространство вокруг себя. И когда кошмарный путь закончился, Персефона взвыла — так терзал ее голод.

Она не нуждалась в свете, потому что сама была Светом; но сейчас энергетические контуры, поддерживающие ее системы в стабильном состоянии, опустели, и свет иссушал ее изнутри. Под ногами лежал рубиновый плод, полный сияющих кристаллов — вместилище чистой, невероятно соблазнительной энергии. Если бы Персефона вспомнила материнские наставления и не выжигала понапрасну пустую породу, то могла бы сейчас закуклиться и уйти в спячку на все полгода заключения. Да, физическую оболочку раскатало бы в кровавый фарш, но это ерунда, тело всегда можно синтезировать заново. А теперь ее корежило от голода, оболочку сотрясали судороги, аналитический контур заворачивался в безумные спирали, а рубиновый плод сиял, полный силы. «Прости, мама, я не могу исполнить первое правило, просто не могу…» Персефона разодрала оболочку плода и впилась в заряженные кристаллы, восстанавливаясь их энергией, принимая в себя Тартар.

Что же, это не ее здесь заперли, это их всех заперли вместе с ней, Персефоной, последней из фурий! Пусть она не смогла соблюсти первое правило, зато теперь у нее есть энергия, чтобы от души выполнить второе! Персефона радостно закричала и выгнулась, отращивая дополнительную пару рук, по острому клинку в каждой, и плети-молнии из плеч, и плюющихся кислотой змей из волос. Ну, куда вы все попрятались?! Я иду искать!

Долго искать не пришлось — два колосса из перемешанного с лавой камня преградили ей путь. Короткие мощные ноги, массивные корпуса, по шесть рук — каждая завершается молотом, а голов нету вовсе. Выдыхая боевой крик, Персефона ударила плетями, спутывая колоссам ноги. Один из них неловко шагнул и упал, мешая двигаться другому. Тогда фурия накинулась на врагов, разрубая клинками пышущую пламенем каменную плоть, прожигая ее кислотными плевками извивающихся змей, разрушая примитивные контуры управления ультразвуковым воплем. Через считанные минуты могучие воины превратились в груду тяжело рухнувших обломков, но за ними уже высилась следующая пара…

Когда Персефона переступила через третью стражу и готовила плети для четвертой, раздался голос. Источника у него не было — он исходил сразу отовсюду, из каждого камня.

— Радость моя, ты еще не наигралась? Я могу воспроизводить големов бесконечно, но ведь у тебя скоро закончится энергия. И хотя они не атакуют, я все равно боюсь, что ты можешь пораниться.

— Это ведь ты, Гадес? Я не верю ни одному твоему слову! — выкрикнула Персефона, хотя сама понимала, что это глупо.

Колоссы и правда не нападали на нее, их могучие руки-молоты даже не двигались.

— Я, кто же еще… Ну естественно, ты не веришь мне, — в исходящем отовсюду голосе совсем не было гнева. — Но своим-то датчикам энергии ты веришь? Не обижайся, но впустить тебя в свои владения я не могу, пока ты в таком состоянии. Големы — просто камень и пламя, а вот в глубоких пещерах живут уникальные, осознающие себя создания. Значит, придется раз за разом выставлять у тебя на пути стражу. А твоя энергия на исходе. У меня есть материя, которая тебя восстановит. Пойми, Персефона, для тебя мне ничего не жалко. Но если я буду давать тебе материю, а ты — преобразовывать ее в энергию и разрушать големов, которых создаю тоже я, мы оба окажемся в несколько нелепом положении. Тебе самой так не кажется?

Персефона угрюмо молчала. Как наставляла мать, она не верила ни единому слову Гадеса, но он вроде и не требовал ни во что верить… И она в самом деле уже ощущала голод. Питательная материя была где-то рядом, но Персефона не понимала, как до нее добраться…

— Давай мы с тобой договоримся, — мягко сказал Гадес. — Я укажу путь к пещере, где ты будешь жить. Тебе всегда там нравилось. Биосфера не сохранилась, к сожалению, но есть чистая вода, так что ты сможешь заново создать среду для себя. Каждый день я стану присылать первоклассную материю, насыщенную плазмой и тепловыми нейтронами. А ты обещаешь, что не пойдешь в глубь моих владений без приглашения и не будешь ни на кого нападать.

— Ничего я тебе не обещаю, — буркнула Персефона.

— Хорошо, можешь не обещать. Просто не делай этого, пожалуйста.

— Я не позволю отобрать мой Свет, слышишь! — как бы она ни пыталась быть резкой и дерзкой, голос предательски дрогнул. — И я не боюсь тебя, поганое порождение мрака, вот прямо совсем не боюсь! Как бы ты меня не запугивал, сколько бы чудовищ против меня не выставил — Света ты не получишь!

Голос Гадеса сделался очень серьезным:

— Клянусь тебе кровью Неба, Персефона, в моем царстве никто не возьмет ни капли твоего Света против твоей воли. И я не стану тебе докучать, но когда у тебя будет настроение поговорить — просто позови меня, я услышу. А чего ты хочешь теперь? Могу вырастить для тебя новых големов, если ты все еще настроена на драку. А в твою пещеру ведет левый ход. Когда дойдешь, материя будет уже ждать.

Хоть Персефона Гадесу и не верила, он не соврал. Материя оказалась великолепна — не такая насыщенная, как тот гранат на входе, но прекрасно усвояемая. Вот только пещера была хоть и обширной, но на редкость унылой. Озерцо мертвой воды ни капельки ее не оживляло. Значит, здесь дочери Деметры и предстоит провести полгода заключения? Она с тоской вспоминала сады матери — каждый их ярус был наполнен прекрасными и удивительными биоформами, она играла с ними целыми днями, щедро питая их Светом. А здесь — только сырость, плесень да тусклые стены… Хотелось орать от отчаяния, но за ней же наверняка наблюдают. Она не доставит Гадесу такого удовольствия!

Потянулись унылые дни заключения. Материи было в достатке, а вот энергию тратить оказалось некуда. За выходом торчали уже знакомые големы, но в саму пещеру они не совались, и драться с ними не было никакого интереса. Персефона поначалу клялась себе, что не потратит здесь ни капли Света, сбережет его для садов матери. Но чтобы аналитические контуры не свернулись в трубочку среди этой серости, все же высвободила совсем немного Света — ровно столько, чтобы покрыть пещеру растительными биоформами. Чуть поколебавшись, оживила озеро моллюсками и медузами, а затем и рыбами. Ведь это все не для злобных обитателей подземного царства — для одной только Персефоны. А если они сюда сунутся, она уничтожит их, испепелит, превратит в органическое удобрение — пусть только попробуют! Деметра ведь не имела в виду, что ее дитя должно сойти с ума от тоски…

Наконец Персефона устала ждать, когда же на нее нападут, попытаются отнять Свет, растерзать физическую оболочку, взломать аналитические контуры. Мрачный хозяин этих подземелий даже не пытался запутать ее в сетях своей лжи. Тогда она решила действовать на опережение:

— Гадес, у тебя есть физическая оболочка?

— Конечно, есть, — тут же отозвался бесплотный голос. — У меня другой функционал, но та же природа, что у тебя.

— А покажись мне!

— Если хочешь — смотри. Но должен предупредить, сейчас это неприглядное зрелище…

На другом берегу озера материализовалась фигура. Персефона поморщилась. Она знала, что повелитель Тартара омерзителен как по сути, так и внешне, но что он окажется еще и настолько жалок, не ожидала… В садах ее матери такие ветхие, изношенные биоформы немедленно подлежали утилизации.

— Знаю, это не то, что может тебя привлечь, — печально улыбнулся Гадес. — Но я решил тебя не обманывать, показаться таким, каким стал за полгода без…

Персефона завизжала сразу на всех ультразвуковых частотах и запустила в Гадеса мощным сгустком энергии. Выжгла десятки оказавшихся на пути биоформ, однако стоящий напротив нее… старик, вот это слово… только укоризненно покачал головой.

— Мы ведь проходили через это множество раз, — сказал он. — Конечно же я не стал отправлять сюда физическую оболочку, только проекцию. Персефона, ты испытываешь перепады настроения, и это нормально. Деметра искусственно удерживала тебя в состоянии ребенка, чтобы проще было тобой управлять. Но по базовой комплектации ты — взрослая молодая женщина и сейчас стремительно возвращаешься в основную форму, то есть проходишь через пубертат. Аналитические контуры перестраиваются, и в физической оболочке бушуют гормоны. Вдобавок ты воспринимаешь возвращение в свое царство как заключение, которому тебя подвергли безо всякой вины. Естественно, ты злишься…

— Ничего я не злюсь! — заорала Персефона. — Замолчи, убирайся, не приходи никогда больше, слышишь?!

Проекция беззвучно исчезла, и Персефона зашипела от досады. Лучше бы Гадес пытался спорить с ней, и тогда она доказала бы ему, какое он ничтожество! И, может, удалось бы что-то узнать. Гадесу верить нельзя, она помнила третье правило… Но слишком много накопилось вопросов. Странно, раньше ее никогда не тревожили вопросы, а теперь они жалили изнутри, словно она проглотила клубок змей. Почему она никого в своей жизни не видела, кроме матери, а теперь вот еще и Гадеса — да и то в виде проекции? Деметра называла ее последней из фурий, но где же другие фурии? Почему Гадес говорит, что они проходили через это множество раз? И что, наконец, значит — ее царство? А вдруг есть какой-то способ прямо сейчас уйти отсюда, вернуться к маме в счастливые сады, избавиться разом и от мерзкого старика, и от всех этих мучительных вопросов?..

И что там Гадес говорил про ее физическую оболочку? Да, она и правда меняется — растет и обретает странные округлости и изгибы. А это что еще за два мягких полушария — совершенно нефункциональных?

Чтобы сбросить избыток энергии, Персефона вскипятила воду в озере. Спохватилась, что превратила в утиль все водные биоформы, которые сама же несколько дней выращивала. Кинулась смотреть, можно ли что-то еще спасти… и тут увидела среди зарослей биоформу, которой совершенно точно не создавала. Такого вида даже близко не было в ее блоках памяти.

Биоформа эта напоминала ее собственную физическую оболочку, только совсем крохотную. Маленький бог? Но у него нет ни энергий, ни контуров, только эта оболочка… и та с внутренним изъяном. Но самым странным были эмоции, которые вызвало у нее это существо: неудержимо захотелось взять его на руки. Персефона быстро проверила свой радиационный фон и снизила его — малыш был совершенно беззащитен, ему могла навредить даже такая мелочь, как гамма-излучение.

Осторожно, как величайшее сокровище, Персефона взяла малыша на руки. Он улыбнулся и шлепнул ладошкой по ее лицу, а потом вдруг без предупреждения начал рыдать.

— Грозная госпожа, прошу тебя, не карай моего сына!

Персефона оглянулась и увидела еще одну постороннюю биоформу. Эта была размером почти с саму Персефону и обернута в пласт органики. Зачем, ведь он будет сгорать при каждом выпуске энергии? А, у нее тоже нет ни энергий, ни контуров. Голые оболочки. Как они выживают?

Оболочка… нет — женщина, такое слово вытащил аналитический контур из блоков памяти… женщина, поэтому такие округлости. Но они ведь… красивы, зачем заматывать их в органику? Все больше вопросов.

Женщина рухнула на колени:

— Покарай лучше меня, это я нарушила запрет!

— К-какой запрет?

— Гадес запретил нарушать твой покой. Велел ждать, когда ты сама к нам выйдешь.

Персефона вспомнила, что обещала испепелить любого, кто дерзнет зайти в ее пещеру. Как глупо это звучало теперь, когда она держала на руках малыша… А он от плача перешел к отчаянным воплям, потом еще и выпустил струйку мочи. Ишь, храбрый какой — не всякий дерзнет мочиться на последнюю из фурий… Персефона осторожно передала младенца матери. Та высвободила из-под органики одно полушарие, приложила к нему малыша, и он тут же перестал орать и довольно зачмокал.

— Ты знаешь, что его физическая оболочка повреждена? — спросила Персефона.

— Мой сын умирает, — на лице женщины выступила вода. — Потому я и нарушила запрет. Гадес обещал, что весна обязательно наступит. Вот только мой сын, он не может ждать. Я принесла его сюда, пусть хоть разок увидит живые растения…

Персефона детектировала воду теперь уже на своем лице. Что все-таки происходит с ее физической оболочкой? Впрочем, сейчас она беспокоилась не о себе. Персефона протянула к малышу руку и осторожно высвободила немного Света. Свет исцелил поврежденные клетки, восстановил разрушенную ткань, устранил воспаление, унял боль.

— Теперь он здоров, — тихо сказала фурия. — Идите с миром.

Лицо женщины просияло, словно все-таки сработал энергетический контур. Но тут же погасло, и Персефона поняла, что сейчас гостья беспокоится не о себе. Она снова рухнула на колени и стала голосить:

— Умоляю, сжалься над нами, Грозная госпожа! Мы гибнем в холоде и мраке. С каждым днем все больше людей умирает, так и не дождавшись весны…

Почему фурия все-таки не испепелила непрошенных гостей на подходе? Насколько все было бы проще!

— Да чего вы все от меня хотите?! — закричала Персефона, с трудом сдерживая порыв перейти на ультразвук, который размазал бы хрупкую плоть этих двоих по всей пещере. — Я ничего не понимаю, ничего! Убирайся, покуда цела, и отродье свое уноси! Оставьте меня в покое!

Женщина подхватила ребенка и убежала. Персефона погрузилась в воду озера, но та оказалась противно теплой после недавнего кипячения и желанного успокоения не принесла.

— Хватит уже издеваться надо мной, Гадес! — закричала Персефона. — А ну, рассказывай, кого это ты развел в своем царстве мрака! И чего им от моего имени наобещал!?

— Радость моя, это сложно объяснить, — тут же отозвался Гадес, и на берегу возникла его проекция. — Не уверен, что твои аналитические контуры уже перестроились…

— За биомассу вот только не надо меня держать! Эти, как их… люди… это ведь исходник нашего генофонда, да? Протоматериал?

— И это тоже.

— Я думала, они давно уже вымерли.

— Да, большая часть обитателей поверхности планеты погибла от радиации после Третьей Титаномахии. Оставшиеся — из-за отравления Мирового океана в Пятой Титаномахии. Но скольких смог, я укрыл здесь, под землей.

— Так что же это, выходит, они… переживут нас?

— Скажу тебе больше, жизнь моя, такое уже было. Мне так и не удалось установить, сколько раз.

— В смысле — «было»?

Гадес принялся нервно сплетать и расплетать тонкие пальцы:

— Когда боги и титаны стали истреблять друг друга, я подумал — что же, пусть мы сохранимся хотя бы в людских легендах. Но потом я начал изучать людей, общаться с ними и понял, что у них уже давно были легенды о гибели богов. Например, о Титаномахии — до начала Титаномахии, даже до появления первого поколения титанов. И другие мифы о битвах, в которых сходятся и гибнут боги. Сперва я думал, такого не может быть, люди задним числом объявили эти легенды древними; но есть старые книги, в которых все это записано, я сам проводил экспертизу типографских материалов…

— Так что – выходит, эти люди, они древнее нас?

Персефона заметила, что, несмотря на дряхлость кожи и сетку морщин, глаза у Гадеса молодые, подвижные, беспокойные. Дыхание его участилось, и говорил он быстро:

— Они не просто древнее нас. Они создали нас. Не эти дикари из пещер, конечно — их предки. А до этого — предки их предков, и так неизвестно сколько раз — мощности моих контуров не хватило, чтобы рассчитать это с точностью хотя бы до порядка.

— Я ничего не понимаю, — жалобно сказала Персефона. — Наверно, ты прав, мои контуры не сформировались…

— Я тоже не сразу понял, — признался Гадес. — А поверить до конца не могу до сих пор… Но, по моим данным, раз за разом все происходит так: люди переживают катастрофу, заново осваивают Землю, строят цивилизацию, постигают законы мироздания и овладевают ими. Развивают генетику, над-информатику, Струны, еще десяток-другой дисциплин. Создают… нас. Хаос, титаны, боги, гиганты, фурии — это мы так себя называем, а для них мы – просто постлюди… постики, так они говорят для краткости. Постики развязывают войну, истребляют друг друга и основную часть человечества, превращают Землю в выжженную пустыню. Остатки человечества укрываются в пещерах, и все выходит на новый круг.

— Так что же, получается, единственное, что вечно — война?

— Война и, быть может, еще что-то… другое. Понимаешь, свет мой, дело в том, что научный прогресс всегда опережает прогресс социальный…

Персефона прижала пальцы к вискам:

— Я хочу к маме.

***

Она не находила себе места, пока не вспомнила наконец третье правило: Гадесу верить нельзя. Он врет, он просто все время врет! Нет никакого замкнутого круга! Хотя первые два правила она нарушила, третье ей поможет! Постики… он, может, и постик, а она — фурия! Выдохнула с облегчением, расправила энергетические контуры и побежала поправлять биоформы в своей пещере. Они все время гибли, приходилось создавать новые. Что же, все равно ей не на что тратить энергию и Свет.

Несколько часов она наводила красоту, но ни работа, ни ее результат не радовали. Начала было восстанавливать популяцию моллюсков взамен сваренных вчера, но бросила на полдороге. Зачем все это — для нее одной? Гадес, разумеется, врет, но та женщина — она-то не врала, она рисковала жизнью, чтобы попросить за свой народ. Как она там с малышом, в темноте и холоде? Точно ли Персефона заменила все поврежденные клетки? Вдруг что-то пропустила, и болезнь начнет развиваться снова? Он был такой истощенный, этот ребенок… Сейчас Персефона жалела, что выгнала их из своей теплой зеленой пещеры.

Приосанилась и объявила:

— Гадес, я хочу… нет, я требую, чтобы ты показал мне свое царство! Так и быть, обещаю, что не стану ни на кого нападать, — и добавила, чуть подумав: — Если, конечно, эти твои, как их там, люди не нападут первыми.

У выхода из пещеры тут же возникла проекция. Впервые Персефона увидела, как Гадес улыбается:

— Пусть будет по слову твоему, сердце мое. Колоссов-стражей я отозвал.

В пещеру она вернулась на исходе дня. На людях старалась сохранить лицо — они звали ее Грозной госпожой и молили о весне, недостойно было бы при них впадать в истерику. А вот оставшись наедине с проекцией Гадеса, со всей дури влепила по ней сгустком энергии и завизжала на частоте ультразвука:

— Как ты можешь держать их в этом ледяном аду?! Они же живые, они все чувствуют! Ты что – мстишь им за свои домыслы про вечную войну?

Проекция отступила на два шага и вскинула ладони, словно защищаясь:

— Пойми, я для них делаю все, что в моих силах! Просто… сил у меня немного, я ведь аналитик и не рассчитан на работу в полях. Очистка воды, синтез пищи, поддержание температуры выше той, при которой замерзает вода — все, на что меня хватает. И постоянно приходится спасать их от них самих, они же тоже все проблемы пытаются решать войной. Я выкладываюсь полностью, наизнанку выворачиваюсь, но на большее меня не хватает! Только ты можешь дать им Свет, превратить мои темницы в сады, принести весну. Ведь ты — последнее, что осталось от Солнца, Персефона.

— Что такое Солнце?

— Солнце… ты его не застала, но небо не всегда выглядело черной пеленой. Мы до сих пор считаем годы и дни по солярному календарю, хоть теперь это просто числа в алгоритмах аналитических контуров. Вообще Солнце — такой газовый гигант, но для Земли оно было источником света, тепла и жизни. Само оно и теперь на своем месте, но во время Четвертой Титаномахии Кузнец привел в действие все вулканы Земли. Красиво вышло, планета кипела несколько лет. Вот только пепел распространился по стратосфере как покрывало и отрезал планету от солнца. Воцарились зима и ночь. И тогда были созданы вы — хранители солнечного света. Живые резервуары, если называть вещи их именами.

— Мы? Фурии?

— Фурии и гиганты. Седьмое и последнее поколение детей Земли и Неба. Правда, Уран-Небо к тому моменту уже пал жертвой энтропии, его энергии были размазаны по всей стратосфере, так что вас клонировали из его замороженной крови. Планировалось, что вас будет шестеро — три гиганта и три фурии. Но они не вместили всего накопленного Света, и тогда сделали еще и тебя, как сказал мне один из конструкторов – «на сдачу». Так и не смог выяснить, откуда это выражение, из какой древней истории.

— Да подавись ты своей древней историей! Что с ними, с моими братьями и сестрами?

— Душа моя, в Седьмой Титаномахии в ход пошли все оставшиеся на Земле ресурсы, до последней крохи… Подумай сама, какие шансы уцелеть были у живых энергоносителей? Мои братья ведь и за тобой посылали, несмотря на твой бессрочный контракт с биосферным резервом. Тогда я встал в воротах Тартара и сказал, что никому не отдам последний в мире солнечный свет… тебя. Не сомневаюсь, братья меня убили бы, чтобы тебя заполучить. Но их слугам я оказался не по зубам, а сами они явиться не успели — счет шел уже на часы.

— И что же… где они теперь, все эти боги и титаны? Постлюди?

— Может, кто-нибудь сумел спастись. Спрятаться в недрах земли или на орбитальной станции. Я надеюсь на это. Долгие годы надеюсь. Любому из родных был бы рад – даже безумному милитаристу Громовержцу, даже его ревнивой дуре-женушке, даже склочнику с трезубцем. Но нет никаких известий – ни о ком, ни из какого поколения. Похоже, трое нас осталось: ты, я и Деметра.

— Деметра заставила меня поклясться, что я ни в чем не буду тебе верить, ни в чем! И я не верю!

— Понимаю. Я и сам не хочу верить. Мне уйти?

— Да погоди ты! Уходить он вздумал! А как же люди, которые замерзают сейчас в твоем аду? Они — такие же твои пленники, как и я. Поэтому им я хочу помочь. Я дам им Свет и тепло, и биоформы…

Гадес улыбнулся краешком рта:

— Кстати о биоформах… Тебе известно, что такое экосистема? Не обижайся, но я вижу по твоей пещере, что неизвестно. Надо не просто лепить биоформы, чтобы было красиво, а организовывать их в систему, которая сможет сама себя поддерживать. Загружу тебе информацию в блок памяти, если позволишь. За ночь как раз спроцессишь ее, а утром приступим к работе. Подземелья огромны, потребностей у людей много, а даже твое сияние не безгранично, солнце мое.

***

И снова Гадес не соврал. В своих фантазиях Персефона просто шествовала по Тартару, щедро раздавая Свет, тепло и исцеления, и там, куда она ступала, расцветали сады. В реальности наступление весны в подземном царстве оказалось сложной и кропотливой работой, задействовавшей всю мощь энергосистем Персефоны и аналитических контуров Гадеса. Постепенно, с огромным трудом и многими ошибками, им удалось добиться того, что древние камни прогрелись, скудная почва дала жизнь растениям, а деревья в свой срок принесли плоды. Люди работали вместе с ними не покладая рук. День за днем, месяц за месяцем зима отступала. Буйная весна перешла в хлопотливое лето, а оно, в свою очередь — в урожайную осень.

По вечерам, когда сил на работу не оставалось, они сидели в пещере, и Гадес рассказывал истории о постлюдях, которые слышал или наблюдал сам. О гекатонхейрах — сторуких и пятидесятиголовых боевых гибридах, каждый размером с небольшую крепость. О своем отце Кроносе, который так заигрался с временными парадоксами, что генные матрицы его детей пришлось извлекать из его аналитических контуров после его смерти. О Мнемозине, хранительнице памяти, создавшей самый большой в истории архив, посвященный искусству. И хотя он был распределен по девяти орбитальным спутникам, все они сгорели в Шестой Титаномахии — вместе с самой Мнемозиной.

Как-то раз они заговорили о Деметре. Гадес сказал:

— Мы с ней давно знакомы, еще с основания биосферного резерва. Она нормальная тетка была, на фоне многих других особенно. Со своими тараканами, конечно, но кто без них.

Персефона давно подметила, что Гадес, когда расслабляется, переходит на архаичную речь. Не все эти древние выражения содержались в ее блоках памяти, но она уже приноровилась интуитивно угадывать их смысл.

— Жаль, на почве материнства что-то сдвинулось в ее аналитических контурах, — продолжал Гадес. — При твоем создании использовали генетический материал Деметры, вот она и вообразила, что это дает ей эксклюзивные права на тебя. А контракт был заключен на весь резерв.

— Не смей оскорблять мою маму! — вскинулась Персефона.

— Но я никого и не оскорбляю, — печально ответил Гадес. — Просто, знаешь, мы ведь все могли бы жить и работать спокойно. Твоего Света хватает на оба филиала. Полгода без тебя каждый раз тянутся как адская вечность, но я ведь понимаю, что сохранение флоры и фауны — это важно. Эти образцы понадобятся моим подопечным, когда вулканический пепел наконец развеется, планета очистится от следов наших войн и люди снова начнут заселять Землю. Но Деметра так и не смирилась, что вынуждена делить дочь с каким-то мужиком, а источник Света — с единственным биологическим видом, да еще таким… неоптимальным. Нарушить твой контракт Деметра не может, потому отправляет тебя сюда с обнуленным аналитическим контуром и учит видеть во мне врага. Но ведь никогда, ни в одном из наших бесконечных циклов я не причинил тебе вреда, Персефона. Я бы скорее умер, чем обидел тебя.

В его прозрачных глазах плескалось что-то такое... Персефона не могла этого детектировать, пока аналитический контур не подсказал слово «одиночество». Она не понимала до конца, что это значит, но непроизвольно протянула руку, чтобы коснуться плеча Гадеса — и вместо проекции ощутила теплую физическую оболочку.

— Ты что, во плоти? А если бы я по привычке запустила в тебя энергоразрядом?

— Знаешь, трусливо прозвучит, но я, наверно, был бы только рад… — Гадес опустил взгляд. — Прости, девочка моя, но я невыносимо устал. Люди сегодня снова развязали войну… не в первый и не в последний раз – я знаю, что делать, просто… я очень устал. Прости…

— Но если это и вправду последние люди… Ты не можешь сдаваться! Получается, что… все закончится вместе с тобой? История закончится?

— А вдруг оно и к лучшему. История — бесконечная война и ничего другого. Может, не стоит нам идти на следующий круг?

Персефона внимательно посмотрела на единственное живое существо в Тартаре, которому не досталось ни капли от переполняющего ее Света. А ведь она давно уже врала себе о третьем правиле. Она повзрослела, и она верила Гадесу. Спросила:

— Позволишь?

Он понял и робко, будто бы боясь поверить, кивнул. Она осторожно опустила ладони ему на плечи и направила в него Свет. Земля и Небо, до чего же он слаб — намного слабее, чем она… каким чудом продержался до сих пор? И вот в чем он все же обманывал ее — те големы, которыми он защищал людей от ее ярости в первые дни, не были для него игрушками, он создавал их на пределе возможностей. Он все здесь держал на своих плечах, и все — на пределе возможностей. Как она раньше не поняла? Почему не помогла ему? Как едва не позволила ему… перестать быть?

Под потоком Света его спина распрямилась, морщины разгладились, сердце стало биться четко и ровно. И тогда она решилась пойти дальше, шагнуть к нему еще ближе. Ее давно привлекал его ум — ясный, мощный, пронизанный горькой иронией. Он уловил ее желание и открыл ей свои аналитические контуры. В ее сознание хлынул поток информационных структур — сложных, многогранных, изменчивых. Каждая – как целая вселенная.

— Так вот… вот как ты мыслишь, — тихо сказала она.

— А ты — чистая эмоция, — улыбнулся он, обнял ее за плечи и притянул к себе.

Она замерла, привыкая к контакту физических оболочек. Поняла, что ей скорее нравится, чем нет, и решила пойти дальше — исследовать его тело. Касаться пальцами чужой кожи оказалось приятно, хоть и иначе, чем все приятное, что случалось с ней прежде. А потом она нашла, где их тела различаются, и поняла, что это похоже на конструктор, с которым она когда-то играла для развития мелкой моторики у физической оболочки — там были винты и гайки. Она рассмеялась. Он обиделся:

— Похоже, я ошибся, когда решил, что ты уже достаточно взрослая для этого.

Пришлось убеждать его, что раз нечто совпадает, значит, необходимо совместить — и немедленно! В итоге он сам рассмеялся, подхватил ее на руки, опустил на траву и показал, как собирается этот конструктор. Выяснилось, что совмещение физических оболочек возможно во множестве конфигураций, и она так и не смогла решить, какая ей нравится больше. Впрочем, важно было не это, а то, что их единение сделалось полным.

До истечения срока, отведенного им, оставалось три дня, шесть часов, четырнадцать минут и сорок семь секунд… уже сорок шесть.

— И что же, — тихо спросила Персефона, — вот так оно у нас происходит каждый цикл?

— Согласно моим вычислениям, да. Знаешь, ведь легенда о женщине, которая одна только и может принести весну, но при том полгода проводит с матерью и полгода с мужем, существовала задолго до твоего рождения…

— Я не о том, супруг мой, — она попробовала на вкус этот социальный конструкт, и ей понравилось. — Супруг мой, у меня слабые аналитические контуры, я не мыслю так глобально, как ты. Я тревожусь всего только о следующем годе. Когда я снова спущусь в Тартар… смогу я сразу вспомнить тебя?

— Боюсь, что нет, супруга моя. Деметра опять обнулит твой аналитический контур, откатит тебя до состояния перепуганного ребенка, и ты позабудешь обо всем, что нас связывает.

— Подожди, — Персефона резко отстранилась от мужа. — Деметра имеет доступ к моим контурам… Но ведь по контракту вы с ней равноправны. Значит, и ты можешь просто… перезаписать то, что я знаю? Подгрузить мне нужные блоки памяти? Почему же ты сразу этого не сделал? Сколько времени и сил мы бы не потратили впустую! Весна настала бы намного раньше, и мы с тобой… мы бы…

— Знаешь, радость моя, что отличает аналитиков высочайшего класса?

— Я тебе о важном, а ты… ну, что?

— Способность определить явления, неподвластные анализу, и смириться с их существованием. — Гадес смотрел на жену спокойно и серьезно. — Каждый год я провожу самые тщательные вычисления, и неизменно выходит, что ты отдаешь Тартару намного больше Света, чем в тебе есть… и чем ты в принципе способна вместить. На несколько порядков больше. Ты грубо и дерзко нарушаешь закон сохранения энергии. И только благодаря этому человечество до сих пор существует, и история продолжается.

— Это значит… что это значит?

— Я не знаю, — Гадес бережно обнял ее, прижал к себе. — Мои аналитические контуры тут бессильны. Могу только предположить, что война все же не единственная движущая сила истории людей, постлюдей, всего нашего проклятого племени… Есть что-то еще. Не хочу давать этому имя… слова редуцируют смыслы… пусть будет «то, другое». И оно не может появиться из-за подгрузки нужных блоков памяти, коррекции контуров, вообще любых манипуляций. То, другое возникает раз за разом как результат свободного выбора. Твоего выбора, Персефона.

До выхода на следующий круг у них осталось три дня, пять часов, сорок семь минут и восемнадцать секунд… семнадцать секунд.

И больше они ни единой секунды не тратили на разговоры.