Воздаяние

Инакомыслие — это способ взглянуть по-другому на проблемы,

и оценить масштаб трагедии безликой массы,

уничтожающей всех, кто не подчиняется общепринятым устоям.

© А. Безбрежная

Мы связаны, мы едины и не можем выжить в одиночку — так говорили нам с рождения, другого в нашем Обществе не было. Если ты один — не существуешь. Только коллектив может тебе дать все: кров над головой, пищу, семью, работу. И если он отвернулся от тебя — считай, что ты мертв.

Разные могли быть причины, по которым могли отлучить от Общины, и это было самое страшное, что могло произойти в жизни. Все правила прописывались в Законе о Порядке и Воздаянии, который нам начинали вбивать в подкорку с детских лет. Самое главное — это быть как все, делать все согласно Закону, не быть индивидуальностью и упаси вас Прародители, если вы чем-то выделитесь! Это начало вашего конца, Агрегационное Общество таких не приемлет.

Каждую седмицу мы собирались на молитву перед Древом-Прародителем, делали подношения из цветов, приносили испеченные сладости и возносили хвалу за наше благополучие и возможность быть связанным с ним.

Древо-Прародитель существовало с незапятнанных времен. Считалось, что мы обязаны своим появлением его милости. Оно Прародитель всех людей нашего Общества. Мы были связаны с Древом невидимыми нитями, как пуповиной, и, если только она порвется, не выжить, такой закон нашего мира. И через эти невидимые нити оно объединяло нас в единую массу, людскую пену, бурлящую, производящую и разящую.

Пена людская, коллектив. Как много в этих словах для кого-то и как для некоторых это ничто, пустой звук, вызывающий протест в душе. Вот и для меня все призывы к совместным действиям, все их стремление к синергии отражалось содроганием внутри и тошнотой. Ком подкатывал к горлу, а спазмы сдавливали кишки, но я пыталась делать вид, что такая же, как и они.

Идти по пути наименьшего сопротивления было легко, наша коллективная вера была доминирующей и все то, что не вписывалось в основные ее постулаты и рамки Закона, было Инакомыслием, что очень жестоко каралось.

Но были и такие, как я — рождались, смотрели и не понимали, что с ними не так. Сначала маскировались под Общинный строй нашего Агрегированного Общества и коллективизм, социализировались как все, периодически взрывались и боялись, что все накопленное внутри прольётся неудержимой лавой проснувшегося вулкана и смоет все на своем пути, разрушит до основания их и все вокруг.

Такие мятежные души в каждой Общине подавлялись опять же массовым напором всего коллектива. При каждом таком всплеске, неудовлетворяющим требования и Законы человек, выставлялся на главной площади у Позорного столба, находившегося на деревянном постаменте, а толпа высказывала все претензии к нему, говорила, что он не так сделал и указывала на то, как он должен себя вести. Закон Морали и Нравственности, что б его.

Возможности оправдаться у тебя не было — Общество всегда право. Ты никто без него, а оно без тебя — все. И если тебя не будет, уж точно выживет.

— Ты нарушила наш Закон! — выкрикивали из толпы гневные голоса.

— Как ты могла, Дарина? — с укором сказала какая-то Уния.

— Как же тебя допустили к такой должности? Как доверили наших детей, если ты Инакомыслящая и допускаешь такие высказывания? — выкрикивал народ, слившись для меня в одну безликую массу карателей, возомнивших себя вправе осуждать меня.

— Твои родители никогда не были замечены в нарушении Закона, разве они заслужили видеть их дочь у Столба позора?

А мои родители стояли неподалеку, опустив глаза, не глядя на меня, не заступаясь — им было стыдно, что у них такая дочь. Не знаю, захотели бы они меня защитить на самом деле или наши Законы проели в их мозгах такую дыру, что они рассматривают меня только как их нарушительницу. Как бы мне хотелось, чтобы они подняли глаза и хотя бы в их взоре я увидела мимолетную жалость и поддержку. Нет... Только горечь написана на их лицах, а в моей душе от этого расползается еще большая ненависть к ним всем и жажда справедливости. Но я стою, позорно опустив глаза и не смею их поднять, иначе они увидят, как в них горит пожар несмирения и пламя решимости, а этого делать нельзя ни в коем случае. Я пока не готова быть до конца выброшенной из этого Общества и стать изгоем.

— Смотри, Инакомыслящая! — продолжала глумиться надо мной толпа, таким образом пытаясь вернуть меня на «путь истинный», по их мнению, но это уже не моя дорога, я успела где-то свернуть с нее.

— Здесь нет места таким, как ты! — кричали мне со всех сторон. Били меня словами, словно камнями, ругали, осуждали. Мне все казалось, что еще чуть-чуть и это накипь человеческая закидает меня камнями уже в прямом смысле этого слова.

Я только молча скрипела зубами и пыталась понять: «Ну почему они решили, что это они правы? Я всего лишь высказала как-то в присутствии руководителя школы, где работала наставником-педагогом, что, может, не всем детям стоит ставить одинаковые оценки?»

— В Обществе все равны! — сказала мне Глава Школы. — Все должны иметь выпускные грамоты с одинаковыми оценками.

— Но ведь знания все усваивают по-разному, — пыталась возражать дальше. — И оценки должны быть разные.

— Ты забыла, что у нас все для всех одинаково? Какая разница, с какими оценками они получат выпускной документ, если они все равно будут одинаково трудиться на благо всей Общины и Агрегации? Будет вклад в коллектив и распределение одинаковое! — резко проговорила Глава. — Дара, твое инакомыслие иногда меня настораживает. Ты будь осторожнее в своих высказываниях. На таких должностях и с такими мыслями не продержаться долго, и, в случае чего, ты знаешь, что тебя ждет.

Вот именно ее стараниями я здесь и оказалась — у Позорного столба. Глава Школы искренне считала, что она мне помогает, и таким образом я выкину неправильные мысли из головы. Я молча проглотила тогда это и не понимала, то ли со мной что-то не так, то ли с ними со всеми. Да, я с ужасом начала замечать в себе деструктивные идеи и стремление к сепаратизму все больше и больше. Это поначалу меня испугало, но вдруг почувствовала одновременно с этим, что становлюсь свободнее. Я стала постепенно возрождаться, как феникс из пепла, будто шоры с глаз разом упали, но увидела не свет, а непроглядный мрак, навязанный массовым переклиниваем сознания вокруг. Это болото топило и затягивало всех.

Инакомыслие… Это ли признак моего безумия? Или я прозрела и приняла вдруг знания, скрытое ото всех? Но были и другие. Я видела таких же, стоящих у Позорного столба на возвышении, глядящих себе под ноги, кто со злобой, кто со смирением, уже осознавшим победу большинства — толпы, коллектива. Смирившиеся и решившие прекратить борьбу как с самим с собой, так и со всем миром. А толпа забрасывала тебя словами-булыжниками, обливала помоями-правдой и ставила на тебе клеймо позора. Навсегда.

С таким клеймом тебе было негде скрыться, ты Инакомыслящий, прокаженный. Нельзя было устроится на другую работу, не мог нигде найти пристанище. Тебя не принимали в гостях — ты же принесешь заразу, пятна гнили распространятся и на них.

Давалась всего одна попытка на исправление, если второй раз попадешь к Позорному столбу — считай, что на тебе поставили крест, ты изгой, а это смерть не только социальная, но и физическая тоже.

Больше всего мне нравились те, у кого горели глаза гневом в момент публичных Воздаяний, так это называлось в нашем Агрегационном обществе. Я стояла и наблюдала за ними из толпы, и молилась Прародителям про себя: «Только не сдавайся, только не становись такими как они! Борись, молю тебя! Мы не должны дать им победить. Не дай сломать себя и вступить в болото, из которого нет выхода».

Каждый день мы детям в Школах перед занятиями читали Законы о Порядке и Воздаянии, Закон Распределения и Закон о Морали и Нравственности. Бесконечно повторяли их постулаты и вдалбливали с рождения, что мы едины, мы никто без Агрегации. Она нас кормит и дает все. Мы должны благодарить и быть открытыми, стремиться делать только ей благое.

Тягучая, как мед пелена облепляла их сознание, и проблески идей Инакомыслия увязали в ней, не попадая в разум и не давая восходить идеям, противоположным принятым Законами.

Мы двигались строем по улицам, вежливо здороваясь в соответствии с принятыми нормами:

— Доброго дня вам и удачного Вклада, Уний! — говорила женщина-прачка, идущая на работу в местный Рабочий дом, осознавая только какой же она великий вклад совершает для всех, отдавая всю себя во благо Обществу. Работу ей назначили Смотрители Общины, и она ведь будет благодарна до конца своих дней, смотреть на все незамутненным ничем разумом.

— И вам того же, Уния! — благодарил ее мужик, везя телегу с мясом, молоком и яйцами в Центр Распределения.

Все результаты материального труда сразу же поступали в Центры, а там уже дальше распределялись пропорционально между членами Общины, в зависимости от количества членов семьи. Если ты нужен обществу и полезен — будет пища и кров.

***

Зародился червяк сомнений в правильности нашего уклада, проедал мою сердцевину, не давал мне спокойно жить. Стало меня разъедать и прорывать на поступки и слова, которые не вели ни к чему хорошему. Но уже поздно — гнилое яблоко, уже есть гнилое. Это не мои слова, так меня обзывали возле Позорного столба, а потом уже и за глаза. Я себя такой не считала, наоборот, чувствовала проснувшейся. Думала, что обрету счастье где-то еще, в другом месте. Начала мечтать о жизни в другом мире, где будет Свобода. О да, я так о ней мечтала! Я слышала, что существуют такие места. У нашей Агрегации, состоящей из множества Общин, есть границы, а за их пределами все совершенно по-другому. Это была закрытая, запретная тема, но нет-нет, да и такие слухи проскальзывали, их говорили шепотом, на ушко друг другу, и с ужасом хватались за сердце:

— Да как же там они живут-то? Им приходится заботиться о собственном заработке, и все получают по-разному! Они сами должны искать себе место под солнцем, думать, как прокормить детей.

— Нет уж, у нас лучше, а Инакомыслящие — это дурной, порочный путь в никуда. Лучше стабильность здесь и не надо выделяться, все равно за нас все решат и нам так спокойней.

Всем хватало жизни здесь и сейчас, всех все устраивало. А для таких как я, заранее был приготовлен ответ — ты без нас не выживешь! Мы тебе дали все, служи до конца своих дней, до последнего твоего вздоха нам.

А я мечтала, и все больше посаженое зерно сомнений в правильности устройства нашей Агрегации прорастало во мне. Все больше стремилась моя душа туда, где люди делают, что и как хотят. Сами выбирают, кем они станут, а не так как у нас, когда по окончании Школы тебя направят работать куда скажут Смотрители Общины. Там люди решают сами, как им проводить свои выходные и вечера, сами себе выбирают пару.

И вот как-то раз случилось то, чего я так сильно боялась. Меня вызвали к Смотрителю Общины, сердце тревожно застучало в груди — я уже поняла к чему этот намечающийся разговор.

***

Заходила в зал к Смотрителю с трепетом и предчувствием надвигающего на меня шторма.

— Проходи, Дарина, — сказал мне сидящий за большим деревянным столом, убеленный сединами старик, с длинной бородой и величавой посадкой головы.

— Доброго вам дня и удачного Вклада, Уний Риций, — потупив взгляд я подошла ближе к столу, а он махнул мне рукой, указывая на ближайший стул.

— Дарина, пришло время выполнить обязанность перед Агрегацией, — торжественно начал вещать Риций. – Тебе уже исполнилось двадцать лет и, как ты знаешь, с этого возраста принято соединять пары. Вы должны выполнить свой долг, принести новых Униев в Общество. — Внимательно глядя на меня, закончил свою речь Смотритель.

Я почти захлебнулась от осознания ситуации, вот и все, теперь буду на крючке у Общества до конца моих дней. Это же конец моим мечтам! Но, что мне делать?

— Да, Уний Риций, я, конечно, исполню свой долг и сделаю Вклад, — уныло глядя перед собой, сказала тихо, а паника все больше охватывала меня.

— Пригласите Вирмета, — кивнул своему помощнику Уний Риций.

И в комнату зашел молодой парень, чуть старше меня. С темным разлохмаченными волосами, прыщавым носом и оттопыренным ухом. Оно прямо сильно отличалось от другого. Мне казалось, он не меньше меня нервничает. Уний Риций указал сесть ему напротив меня.

— Вирмет, это твоя будущая пара — Уния Дарина. Обряд соединения назначаю через пять дней, как раз в конце седмицы. Подготовьте все как обычно для подношения Древу-Прародителю и праздничные наряды. Там мы всей Общиной и поприветствуем новую пару.

Вирмет поглядывал на меня с интересом из-под вихрастой нечесаной челки. Его блуждающий взгляд по мне показывал, что парень, видимо, в мечтах уже был со мной и кучей детишек.

Уний Риций закончил речь и указал величаво рукой на дверь, мол это все, прием окончен. Мы поклонились и вышли на улицу.

— Дарина, можно я провожу тебя до дома? — спросил меня Вирмет, явно пытающийся наладить контакт.

У меня же в это момент бушевал пожар негодования — моя судьба рушилась! Я же в своих мечтах представляла, что мне удастся изменить что-то. Почему-то надеялась избежать того, что неизбежно. Не знаю как, но думала, а вдруг получится?

— Нет! — резко ответила ему. — Я хочу пройтись одна.

И направилась быстрым шагом вниз по улице. Парень меня догнал и схватил за руку:

— Подожди, Дарина, ну давай хоть немного вместе пройдемся. Мы же скоро станем парой, нам нужно узнать друг друга, — пытался меня переубедить Вирмет.

— Нет, я сказала! Не хочу! Оставь меня в покое! — выдернула свою руку и побежала от него, боясь, что он снова догонит. Но парень с недоуменным лицом остался стоять посреди дороги. Так никогда не вели себя девушки, ведь они члены Агрегации и всегда знали, что им придется соединиться, стать кому-то парой и рожать других единиц Общества. Другого они просто не знали — это у нас норма, разве они могла хотеть иного? Зато я хотела. Иногда я думала, откуда у меня вообще появилось так называемое, иное мышление? Инакомыслие, по их мнению. Вот видите, я даже не стала причислять себя больше к этому Обществу, есть Я и есть Они.

Иногда мне было страшно от этого, иногда я впадал в эйфорию — я не такая, я могу быть свободна в своих мечтах, а они нет! Они застряли в своем болоте навсегда, а я выберусь. И тут бах! И меня выдергивают из грез — становись парой и рожай детей. Шаблон, модель, выстроенная поколениями Общества. А у меня до сих пор нет точного плана, как мне выйти из сложившейся ситуации.

На следующий день, этот увалень Вирмет, поджидал меня возле Школы. Я вышла из здания и увидела его, привалившегося к калитке. Он пытался выглядеть хорошо, бежал ко мне, чтобы не опоздать, но муку из волос так до конца и не вытряс, она покрывала их белой дымкой. Вирмет работал в пекарне, и как все был доволен своей работой, жизнью, и окружающей действительностью в целом.

Поклонился мне и с улыбкой сказал:

— Доброго тебе дня и удачного Вклада, Дара!

— И тебе, Вермет, — как же я не хотела его видеть и разговаривать с ним. Он для меня был символом моей будущей несвободы, клетки, с навсегда выброшенными ключами. Я еле сдержалась, чтобы не скривиться.

— Можно я тебя провожу домой? — заискивающе спросил Вермет.

Я ничего не ответила, а просто молча пошла по узкой улице в сторону своего дома, решила его игнорировать. Он поплелся за мной, пытаясь втянуть меня в разговор:

— Дара, не правда ли, хорошо, что мы скоро станем парой? Это так прекрасно! Станем жить вместе, создадим новых членов Общины.

Я все-таки не выдержала и, скривившись, спросила:

— Это единственная причина, почему ты хочешь соединиться со мной?

Вермет растеряно захлопал ресницами и сказал:

— А что, должна быть какая-то еще причина?

Да он просто ничего даже не понимал! Абсолютно пустой мозг с вбитым в него гвоздями лозунгом: служить Агрегации, плодится, размножаться, делать Великий Вклад на благо Общины — и все! Зашоренность сознания налицо. Нет там просвета, нет там ничего. Такой молодой, а уже полностью лишен даже намека на что-то индивидуальное. Ну конечно, в нашем обществе этого и не должно быть, это преступно и карается Законом.

Но я-то уже другая. Изменилась внутри и это прорывается наружу, обжигает меня пламенем, оно горит и грозит спалить все, если не найдет выход для себя. Я открыла глаза, прозрела, и что я вижу? Серость, массу серости. А я как цветок, алый мак, затесавшийся в поле сорной травы. Пламенно-красный, не вписывающийся в общую картину. Они пока не видят, и только это мое временное спасение. Но переродятся ли сорняки в мак? Или им уже нужно было быть таковыми изначально?

Вермет — это сорняк. Его уже только выдирать с корнем.

— Ну, может, я тебе хоть немного нравлюсь? — спросила я. Да уж, подвох ему устроила серьезный.

— Ты… Ты... Конечно, — заблеял парень. Покраснел, не понимая, что на меня нашло. Да, не принято было говорить о чувствах в нашем обществе. Долг перед ним — вот единственное чувство, которое официально допускалось.

Даже детей растили в паре как просто будущих сознательных и преданных всецело Агрегации Униев и Уний. Я не видела тепла в родителях, никогда. Система убивала все чувства и подавляла — это Инакомыслие. Все равны, свои дети или чужие.

— Мы будем прекрасной парой, преданно служить Общине, соблюдать все Законы, и дети наши будут расти правильными единицами Общества, — говорил убежденно мне Вермет.

А я с ужасом и отвращением слушала всю эту прогнившую идеологическую чушь, с привкусом безысходности. Да уж, дети… Единицы, бессловесные создания, у которых нет выбора, обязанность которых только и радоваться, что они как все.

— Я испеку сладкий пирог, подношение Древу-Прародителю на день нашего Соединения. Думаю, с начинкой из черемухи, как считаешь? — продолжал парень, а я шла погруженная в свои мрачные думы.

Когда мы подошли к моему дому, Вермет сказал:

— Я завтра встречу тебя после работы и давай обсудим, в чьем доме мы будем жить, — радостно улыбаясь, витал он в облаках, мечтая о нашем совместном будущем. Таком, как у всех. А меня тошнило от этого разговора.

— Мне пора, Удачного Вклада, Вермет! — отвернулась от него и пошагала к своему дому.

— И тебе, Дарина! — громко сказал Вермет. — До завтра!

Парень еще постоял, посмотрел мне вслед, пока я не вошла в дом и не захлопнула дверь, а потом бодро пошел прочь. Я же привалилась спиной к стене, сползла по ней и уткнувшись лицом в колени, тихонько подвывая, заревела. Нет, я не хочу так! Не могу так! Надо что-то делать.

***

На следующий день, после окончания рабочего дня, узрела Вермета в окно, как всегда, подпирающего калитку школы. Я выглядывала, спрятавшись за шторы, чтобы меня не было видно, потому что мне надо было покинуть здание незамеченной им. Выскользнув из черного хода, побежала к родителям.

Это решение далось мне непросто. Я думала всю ночь, репетировала речь, в результате чего сегодня красовалась с черными кругами под глазами и серым цветом лица. Надежды было мало, что родители мне помогут и поймут, но я теперь другая и поэтому решимость изменить все толкала меня на многие поступки, отчаянные и рискованные.

Прибежав к их дому и взойдя на крыльцо, постучала в такую знакомую мне дверь дома, где я прожила шестнадцать лет, до окончания школы. Потом, когда, члену Общины дают распределение на работу он получает свое жилье. Когда же, достигнув двадцати лет, Старейшина Общины соединяет в пары, те переезжают к кому-то в дом, а в освободившийся уже вселяется новый, подросший член Общества.

Родители были дома, открыли и очень удивились мне. Не было принято у нас просто так приходить друг к другу в гости, даже к родителям. Только встречи по праздникам и каждую седмицу у Древа-Прародителя.

— Мама, папа мне нужно поговорить с вами, — быстро и взволнованно начала я.

— Проходи Дара, что случилось? — удивление было в голосе мамы и читалось на лице отца.

Как бы я не готовила речь, мне было тяжело начать то, что я хотела им сказать, это было из ряда вон выходящее из Правил.

— Выслушайте меня, пожалуйста, — очень боясь их реакции начала я, но старательно пыталась говорить твердым голосом. — Мама, папа, я решила уйти из Общины.

— Что? — вскричала мама.

— Ты о чем? — нахмурился отец.

— Подождите, пожалуйста, выслушайте, я сейчас все объясню, — затараторила быстро, чтобы успеть все сказать. — Я не хочу быть парой для Вермета, не хочу той жизни, что у вас. Не хочу рожать детей от человека, которого не знаю и который мне противен. Мне вообще не нравятся многие вещи, что происходят в нашем Обществе. Я считаю, что мы имеем право сами себе выбирать профессию и пару, а не Старейшина Общины!

— Дочь, ты что! Замолчи! Тебя же могут услышать, — испуганно зажав рот, сказала мама.

— Ты уже стояла один раз у Позорного столба, тебе этого мало? — гневно вскрикнул отец. — Опять туда захотела?

— Подождите, послушайте меня! Вы же когда-нибудь думали о том, что все может быть по-другому? Мы сами можем выбирать себе судьбу, вторую половину, воспитывать детей в других Принципах? Вы что не видите, что скрывается под всеми этими Законами? Они только заглушают в нас всю тягу быть кем-то. Мы же безликая масса! А в итоге, если посмотреть, кто мы без толпы? Мы — никто. Я не хочу быть такой мама, папа! Ну, скажите же мне, что вы об этом думали, — отчаянно взирая на них, пыталась разглядеть хоть долю понимания. Смотрела с такой надеждой, которая мелькает в глазах умирающего от жажды путника в пустыне, когда он видит призрачный мираж и надеется, что он окажется настоящим.

Мать сидела бледная, с прижатыми ко рту руками, а отец встал, подошел к окну и повернулся к нам спиной. Долго молчал, а потом сказал глухим голосом:

— Никогда у нас не возникало таких идей. Ни у меня, ни у твоей матери. Мы всегда выполняли все Законы Агрегации, чтили Принципы Морали и Нравственности. Мы должны быть как все — это основной постулат нашего общества. А ты хочешь быть другой и выделиться. Ты встала на путь, у которого один конец. И ты, к моему самому великому сожалению, прошла точку невозврата. Не знал я, что такая порченая дочь у меня будет. Не думали мы с матерью, что ты вдруг станешь Инакомыслящей.

— Мама? — я посмотрела на нее растерянно, а у той катились слезы из глаз, она замотала головой, будто не веря в то, что я только что сказала.

— Это не ты дочка, ты должна навсегда забыть, о чем тут говорила. Вернись, пока не поздно на проторенную дорогу. Мы же хотим тобой гордиться. Ты обещаешь мне, Дарина? Ты же сделаешь это ради нас? — увещевала меня мама.

Не поняли меня здесь. Зря я надеялась. Их мозг затуманен уже навсегда, как и у всех. И если они думали, о чем-то таком же, как и я, они это заглушили на корню. А я взрастила в себе, и пламенем сожгла все мосты. Нет, мама, нет папа — назад дороги не будет. Я горестно склонила голову и пошла к двери на выход.

— Дарина, ты же забудешь все, что только тут нам сказала? Ты станешь парой для Вермета? Исполни свой долг перед Агрегацией дочка, заклинаю тебя! — выкрикнула мама вдогонку.

Отец так и не повернулся ко мне, а я молча вышла и побрела к своему дому.

***

На третьем уроке ко мне пришли помощники Старейшины Общины и объявили во всеуслышание, перед моими учениками и Главой Школы, что я буду наказана у Позорного столба — второй раз.

Позже я узнала, что меня сдал Старейшине Общины мой родной отец. Мать не знала, что он пошел утром к нему и все про меня рассказал, раскрыл мои мысли, идеи.

Родители оба стояли рядом у подножия постамента, где находился Позорный столб. Отец был бледный и, поджав губы, напряженно взирал куда-то поверх моей головы. А мать отвернулась, но я успела увидеть несколько слезинок, скатившихся из ее глаз.

Я смотрела на толпу, которая меня хотела линчевать, всего лишь за то, что я не такая как они. Я не преступник, никого не убила, не ограбила — просто по-другому мыслю.

Как-то безразлично уже смотрела на обличающую меня толпу, мне кажется, могли бы — разорвали живьем, но хорошо, что нельзя, нет такого в нашем Законе. Хоть что-то в нем хорошее все же есть. Они только и могут, что стаей нападать. Толпа. Масса. Всегда злее вместе, чем каждый человек по отдельности. А они всегда вместе — в нашем Обществе иначе не бывает.

***

Меня выгнали из школы. Теперь я никто. После второго раза у Позорного столба человеку не вернуть нормальную должность, да что там должность — жизнь. Он изгой навсегда, продовольственный паек минимальный. Милостыню только просить, но и это тоже нельзя. Родители не помогут — их осудят, они же члены Агрегации, а такой ребенок пятно на них, грязное и мерзкое, смыть и забыть.

Из дома меня выселили в подвал — серый, убогий, с бегающими крысами. Без мебели и с маленьким окном под потолком, с которого постоянно капала вода. Сидела, голодала и сходила с ума от ярости, гнева и злости на них всех. Впала в депрессию и апатию, но ненадолго, я не собиралась здесь умирать. А потом решила поменять жизнь — свою и их тоже.

***

Стоя на высоком пригорке недалеко от Общины, я смотрела, как в ночном небе играют отблески гигантского пожара. Вверх от Древа-Прародителя поднималось красное пламя, искры летели во все стороны, гудели и обрывались пуповины, связывающих с ним людей.

Я все сделала так, как и должна. Надеюсь, что это поможет стать им более живыми, кем-то более уникальными и уберет маски безликости с их лиц, пелену с глаз и расшевелит их разум.

Подхватив свой рюкзак, пошла в противоположную сторону от Общины. Я верю, что обязательно найду себе место в этом мире и увижу такие земли, где то, что называется здесь Инакомыслием — будет нормой там.

© А. Безбрежная