Часть I. Песни Ветра
Планета Склавения, Великие степи. Архунша Альбизар
Достигнув своих пределов, войско гиуров стало расходиться по становищам. Травы к тому времени уже высохли, но дожди еще не успели как следует прибить их великолепие. Степь и в это время года была прекрасна. Днем ее бескрайние просторы перекатывались золотистыми волнами, на закате к золоту добавлялся багрянец. Солнечных дней становилось все меньше, и нередко набегали дожди. Но чаще над степью висели сумрачные серые тучи с редкими разрывами, в которых сияла чистая синева. То и дело в них проглядывало солнце – и тогда степь словно оживала, окрашиваясь яркими пятнами, и люди невольно обращали вверх свои взоры, радуясь нечаянной милости небесного светила.
Альбизар вместе со своей рабыней Эльрие ехала в походном шатре, представлявшем собой остроконечное сооружение, поставленное на арбу. Это жилище прекрасно защищало от осадков и ветра. Таким образом передвигались все знатные гиуры, обычные же воины ехали на лошадях. Естественно, шатер архунши был побольше, чем у остальных, и гораздо богаче украшен. В шатре имелось два окошка: одно из них смотрело вперед, другое назад. Стоило откинуть занавеску – и можно было любоваться степными просторами, а заодно наблюдать за людьми. Следом за арбой архунши следовала повозка реуба. И на всем протяжении пути Альбизар ни разу не посмотрела назад, не желая наткнуться на взгляд Ину-Беха, который, как можно было предположить, уже достаточно окреп, чтобы посвящать некоторую часть своего времени созерцанию степи - в ожидании, когда на горизонте покажется родное становище. Об этом человеке хотелось забыть, хотя бы на время.
Отрадно было возвращаться домой. Альбизар испытывала облегчение от того, что тяжкий период ее жизни, когда ей было необходимо укрепить свой авторитет испытанием в бою, остался позади. О том же, что ждет ее впереди, она старалась не думать - до тех пор, пока не окажется дома. И лишь одна мысль постоянно присутствовала в ее голове – мысль о ее пленнике, о Белом Тигре…
Она давно не видела его – с самого начала пути. Но, конечно же, не могла позволить себе осведомляться о его самочувствии и уж тем более специально встречаться с ним – это было бы крайне опрометчиво. Впрочем, если бы с ним что-то случилось, ей бы доложили… Белый Тигр шел где-то в самом конце каравана, среди таких же пленников. По мере того, как кланы, забирая свою живую добычу, отделялись от основной массы и уходили к своим становищам, возвращающееся войско редело. Наконец отделился и клан Альбизар. Еще сутки перехода – и их встретят родные шатры…
Там же и тогда же. Реуб (предводитель воинов) Ину-бех
У Ину-Беха было полно времени для размышлений. Раньше ему практически не приходилось бездельничать столько дней подряд; и вот, когда такая возможность появилась, он вдруг понял, что вынужденное бездействие бывает вполне полезным. От того, что теперь можно было думать, не отвлекаясь всякими мелочными заботами, реуб испытывал какое-то странное, доселе неизведанное чувство, и оно говорило о том, что он, плюс ко всем остальным достоинствам, еще необычайно умен и проницателен – а уж эти качества непременно должны помочь получить все то, чего он достоин.
«Да… - думал реуб под мерный цокот копыт, развалившись в шатре среди валиков и подушек, - воистину мы зачастую неправильно толкуем происходящие с нами досадные неприятности. Когда я был повержен в том бою, то был склонен считать, что судьба решила рассориться со мной… Но теперь почти уверен, что все это было неспроста. Возможно, не наткнись я на вражеское копье – лежать бы мне уже в кургане, там, у леса, в чужом краю… Однако же я остался жив – и это знак того, что у судьбы имеются некоторые планы в моем отношении. Конечно, мой авторитет слегка пошатнулся среди воинов, но это не самая большая беда, здесь все поправимо. Гораздо серьезнее другое… то, что сейчас представляется мне достаточно отчетливо. С архуншей что-то происходит. И это определенно связано с ярфским коназом… Но каким образом?»
Ину-Бех принял сидячее положение. Он слишком разволновался от собственных мыслей, и потому не мог продолжать лежать. Он выглянул в переднее окошко; всякий раз, отодвигая занавеску, он надеялся встретиться взглядом с архуншей, ожидая, что найдет в ее глазах подтверждение своим мыслям. Но ни разу не удалось узреть ее, и в конце концов он понял, что она вообще не пользуется задним оконцем – и о причине этого, конечно же, тоже без труда догадался.
Но на этот раз занавеска в ее окне шевельнулась… Ину-Бех замер. И через мгновение он увидел в проеме окна глаза… Но это были не глаза архунши. То была ее рабыня. Ину-Бех сразу отчетливо вспомнил, как уже однажды встречался с ней взглядом. И тогда у него возникло странное желание вновь увидеть эту женщину… И вот – она смотрит на него из архунского шатра, и непонятно, о чем думает. Возможно, если бы расстояние было поменьше, то можно было угадать ее мысли… Реуб усмехнулся про себя, подумав, что рабыня архунши позволяет себе откровенную дерзость – тем, что осмеливается смотреть ему, кыбашу, в глаза. Но этот факт не вызвал раздражения. Наоборот, ему отчего-то пришло в голову, что эта девица сможет помочь ему реализовать его планы – пока что смутные, но с каждым днем обрисовывающиеся все более отчетливо.
Переглядывание длилось недолго. Она первая задернула занавеску. Ину-Бех опустился на свое ложе и продолжил размышлять.
«Нужно, чтобы архунша проявила слабину… Только на это можно рассчитывать. Хорошо будет, если она допустит непростительную оплошность, и не стоит мешать ей в этом деле… Судя по всему, пленный коназ произвел на нее сильное впечатление. Интересно, что она собирается с ним сделать? Продать его раньше, чем наступит весна, она все равно не сможет. Отдать его за выкуп – нельзя, этим она навлечет большие неприятности и утратит свое влияние среди кланов. Она слишком заботится о нем – почему? Табиб рассказывал, как по ее распоряжению врачевал раны этого ярфа… Да, но ведь первый раз она сама его допрашивала, и, как мне известно, вела себя сурово… Хм… В чем же дело? Что здесь не так? Ее поступки нелогичны, и я должен найти этому объяснение…»
Ину-Бех чувствовал, что разгадка где-то рядом. Он решил дать волю своей фантазии – кто знает, вдруг самая смелая и невероятная мысль окажется правдой? К тому же, как это свойственно отвергнутым женихам, у этого человека было обостренное чувство ревности, и именно оно повело его по пути дальнейших умозаключений.
«А что если… если ей понравился этот ярф? – осенило его предположение, от которого даже перехватило дыхание. - Женщины так глупы… Когда они испытывают влечение к определенному мужчине, они и вовсе теряют разум. Проклятье! Неужели это может быть правдой?!»
Ину-Бех так разволновался, что снова сел на своем ложе. Помотал головой. Потер подбородок. Разум его прочно зацепился за эту, казалось бы, нелепую, мысль. Со дна его души поднималась мутная волна изумления, досады и негодования. Он сжимал и разжимал кулаки, тяжело дыша; сердце бешено колотилось от нарастающей злобы напополам с обидой.
«Ярф?! Этот презренный червь с белой кожей? Этот огромный тупой детина, который был настолько нерасторопен, что угодил в аркан?»
По лицу его пробегали конвульсии. Руки тряслись. В этот момент он готов был задушить пленного коназа. Реубу трудно было выдержать столь сокрушительный удар по самолюбию. Он предпринял было жалкую попытку убедить себя, что все это – глупость, что этого не может быть, что воображение чересчур разыгралось; но вместо этого какое-то внутреннее чувство все настойчивей говорило, что он не просто «вырвал перо из хвоста истины», а схватил всю эту истину целиком. Он явственно припоминал теперь, как Альбизар вела себя при их последней встрече, а также то, что говорили его слуга, табиб, сотник Иль-Батук – и теперь все это складывалось в достаточно ясную и убедительную картину.
«Теперь мне многое понятно… - думал реуб, скрипя зубами в бессильной злости, - теперь все можно объяснить… Она сама допрашивала его первый раз вовсе не потому, что ей этого хотелось… Она прекрасно знала, что с этим ярфом могут сделать мои люди, поручи она им допрашивать его… Сама же она, несомненно, лишь ласково поглаживала его своей плеткой… Интересно, она самостоятельно до этого додумалась - наивная глупышка Альбизар, которая и вправду стала воином, но не научилась жизни и не освоила хитрости? Вряд ли… Не иначе тут не обошлось без этой ее пронырливой служанки. Которой, к счастью, уже нет при ней. Кстати, не служанка ли ей поведала о прелестях шашней с ярфами? Ведь эта гадина – пришлая, не из нашего клана; кто знает, какую жизнь она вела прежде… Догадываюсь, что не самую благочестивую. Ее «похищение» тоже вполне показательно. Много мутного в этой истории, но одно несомненно: эта дрянь имела на архуншу большое влияние… Попалась бы она мне сейчас… Я бы взял ее за косы - и бил бы о землю, пока дух бы из нее не вылетел…»
Мысленно расправившись с архунской служанкой, Ину-Бех продолжил усиленно думать над тем, как теперь быть. Горячая злоба постепенно уступала место холодному расчету.
«Главное – не подавать виду, - думал он, прикрыв глаза и ощущая, как сердцебиение постепенно унимается. – Можно извлечь пользу из всего – даже из того, что идет вразрез с твоими надеждами. Вот оно – ее слабое место! Не об этом ли я мечтал? Я буду последним ослом, если упущу эту возможность принудить упрямую девчонку делать так, как нужно мне! Только бы не оплошать теперь. Надо наблюдать… Надо придумать, как использовать эту ее женскую слабость, ее влечение к ярфу… Было бы отлично, если бы она дала себе волю… у меня было бы тогда чем воздействовать на нее. Угроза огласки – и она становится шелковой, выходит за меня замуж и отказывается от звания воина…»
При этой мысли Ину-Бех разулыбался. Но тут же, представив Альбизар в объятиях светловолосого мужчины на ложе страсти, вновь заскрежетал зубами и с силой ударил кулаком по подушке.
«Айтарма-маше!* Неужели для того, чтобы получить наконец власть в свои руки, мне придется претерпеть такое немыслимое унижение?! Она достанется мне нечистой… И после, став моей женой, постоянно будет сравнивать его и меня…»
* Гиурское ругательство
Эта мысли была непереносима. Но другого варианта Ину-Бех не видел. Впрочем, и тот, который он нарисовал себе, мог не сработать. Да, архунша своенравна, но легкомысленной ее нельзя назвать. Шанс, что она позволит себе сблизиться на ложе с этим цхулом, ничтожен…
Ину-Бех напряженно думал. Он решил, что так или иначе постарается использовать эту ситуацию в свою пользу. В конце концов, кто знает, какие возможности ему еще подкинет судьба…
Планета Склавения, Великие степи, родное стойбище Альбизар
Солнце, укутанное дымкой облаков, едва коснулось края земли, когда вдали показалось родное становище. По возвращающемуся войску прошелся гул ликующих голосов. Близость дома радовала, невольно заставляя торопиться. Воины предвкушали тепло и уют домашних очагов, у которых сейчас хлопочут их жены и матери, готовясь встретить героев, возвернувшихся из похода почти без добычи, но живыми и здоровыми. Бывало ведь такое, что из набегов гиуры не возвращались вовсе, сгинув в лесах до последнего человека…
Альбизар, вглядываясь сквозь оконце в далекие шатры, освещенные розовыми лучами заката, улыбалась. Она успела соскучиться по дому, по людям, по спокойной, размеренной жизни.
«Надеюсь, там все в порядке и ничего не случилось за наше отсутствие, - думала архунша, - скот не пал, никто не умер и не заболел… не произошло никаких раздоров… Храни мой народ, о Великий Оудэ! Благослови стены наших шатров! Даруй нам процветание и благоденствие!»
Она тихо и вдохновенно молилась, не отводя глаз от подсвеченных солнцем жилищ, рассеянных среди пастбищ, которые к концу осени уже порядком истощились. Это значило, что скоро придет пора покидать это место и отправляться на зимовку, к далекой реке Кер-Багалы, что протекает у подножия Голубых Гор. Там, вдоль ее русла, растет много камыша, годящегося и на корм скоту, и на то, чтобы отапливать жилище. Каждый год перед наступлением зимы гиуры отправлялись на зимовку к тем местам, чтобы по весне, едва из-под снега пробьется первая травка, вновь вернуться на тучные степные пастбища… Еще недели три – и выпадет первый снег, убелив Степь. «Великий Оудэ просыпал небесную соль» - так говорили степняки, когда земля покрывалась тонким снежным слоем. Именно тогда следовало сниматься с летней стоянки и двигаться на юго-восток. В это время еще нет сильных холодов и снег пока неглубок, но при этом можно совершать переходы, не опасаясь остаться без воды.
Молилась не одна Альбизар. После шумной волны ликования воины также принялись возносить хвалу своему богу и просить у него благословения для своих домов. Таков был гиурский обычай. И только Ину-Бех не испытывал особой радости. Им владело тяжелое чувство. Не так, совсем не так представлял он себе возвращение из похода. Он рассчитывал, что привезет с собой награбленные богатства и приведет толпу невольников. Что гордыня молодой архунши будет сломлена, не выдержав испытания боем, и он обретет статус ее официального жениха... Вышло же все совсем иначе. Но главной причиной его плохого настроения было даже не это. В сердце реуба сидела черная заноза ревности и обиды… И он ничего не мог с этим поделать.
Прошло несколько дней. Клан зажил своей прежней жизнью. О неудачном походе старались не вспоминать. Альбизар не могла не заметить, что теперь отношение к ней народа стало более благоговейным – еще бы, ведь она участвовала в бою, сполна проявив мужество и отвагу! Теперь уж точно никто не сомневался, что эта юная женщина и вправду достойна архунского титула.
Появление светловолосого мужчины вызвало в становище большое оживление, тем более что других пленников захвачено не было. По распоряжению архунши ему наскоро поставили небольшой временный шатер, на манер походного. Для зимовки это сооружение не годилось, но селить ярфа к остальным рабам архунша категорически не пожелала: там и без того было тесно и к тому же довольно грязно.
С первого же дня к жилищу пленника стали приходить любопытные, желающие поглазеть на настоящего ярфа.
«Он хотел убить нашу архуншу… - шли шепотки, - но она оказалась ловчее, ей удалось увернуться от удара – и тогда Кыр-Баяз поймал его арканом… Воистину благословенна наша госпожа! Слава Великому Оудэ, что милостью своей отвел от нее верную погибель!»
«А ведь это не простой ярф… Это сам коназ, их правитель!»
«Должно быть, он сразил много наших братьев гиуров…»
«Ну ничего, теперь он просто цхул, и жизнь его принадлежит нашей госпоже!»
«Слава нашей отважной предводительнице – ей удалось заполучить отличный трофей!»
Стоило пленнику выйти из своего шатра – и мальчишки принимались швырять в него комья земли.
- Эй, белый червяк! – дразнили они его, при этом с интересом разглядывая могучего мужчину с глазами удивительного цвета.
Пленный коназ был одет в грубую рубаху и старый гиурский кафтан, шаровары же на нем оставались его собственные; местами порванные, они все же еще вполне годились для носки. Он был бос. Сапоги из хорошей кожи, что были на нем в момент пленения, забрал кто-то из гиуров, и уж конечно, никто не потрудился дать презренному ярфу что-то взамен. Ноги пленника были закованы в цепь, которую замыкал хитрый замок; это позволяло ему ходить, но убежать он не мог.
Ключ от цепи хранился у Альбизар. В ее сундуках было еще несколько подобных приспособлений, и еще много таких вещей имелось у реуба и его сотников. Гиуры не в полной мере обладали секретами обработки металла, и потому по большей части покупали все необходимое у торговцев, что иногда проходили караванами через их места. Все это, наряду с оружием, изготавливалось в далекой стране, мастера которой достигли необычайных вершин в кузнечном деле. Степняки называли ее Джиой («недосягаемая»), и никто точно не знал, где она находится. Поговаривали, что для того, чтобы попасть в эту страну, нужно сорок дней плыть на корабле по океану… Произведенные там вещи были достаточно редки и ценились очень высоко. В Степь они попадали, обычно пройдя через десятые руки, что во столько же раз увеличивало их цену.
Конечно же, пленному ярфу не могло быть позволено сидеть без дела. Альбизар, послушав совета Кыр-Баяза, распорядилась, чтобы его поставили на катание войлока вместе с несколькими другими рабами. Процесс изготовления войлочных изделий был достаточно трудоемким, там требовалась большая физическая сила.
Сама же архунша никак не могла решиться на то, чтобы пойти и взглянуть на пленника. Она боялась снова испытать чувство потери контроля над собой. Боялась услышать тот настойчивый зов, который побуждал ее приблизиться и прикоснуться к этому мужчине… Никогда! Никогда она не сделает этого… Потому что нельзя. Потому что этот мужчина из чужого племени не должен иметь над ней власти…
Но при этом ей все мучительнее хотелось увидеть Белого Тигра. Не думать о нем не получалось. И она понимала, что не сможет бесконечно противиться желанию встретиться с ним…
Там же. Реуб (предводитель воинов) Ину-бех
Ину-Бех, оказавшись под крышей родного шатра, почувствовал необычайный прилив сил. Он уже совершенно оправился от своего ранения. Все его кости были целы, голова не болела, разум был ясен и чист. Его натура жаждала деятельности, а уязвленное самолюбие побуждало направить эту деятельность на то, чтобы по возможности испортить существование ярфу и незаметно досадить архунше. Однако для начала он решил просто понаблюдать. В том великом деле, что он задумал, не стоило горячиться, иначе все можно было испортить. Пожалуй, самым благоразумным было бы притвориться, что он смирился с положением дел. Впрочем, усердствовать в притворстве тоже не следовало, ведь Альбизар могла насторожиться из-за того, что строптивый реуб вдруг стал покладистым. Он когда-то недооценил молодую архуншу, и теперь не следовало повторять эту ошибку.
Мысль о пленном коназе каждый раз приводила его в бешенство – до конвульсий, до зубовного скрежета. Он бы многое отдал, чтобы узнать о намерениях Альбизар в отношении этого цхула. Для себя же Ину-Бех решил, что непременно сделает так, чтобы пленник, выполнив свою роль в его планах, был умерщвлен. Причем реуб желал лишить его жизни это собственноручно…
Ину-Бех, будучи самым приближенным к архунше лицом, не мог оставаться в стороне от дел клана. Теперь, выздоровевший, он должен был вернуться к своим обязанностям, которые в мирное время заключались в том, чтобы управлять повседневными делами. А дел этих, в преддверии ухода на зимовку, было предостаточно. В соответствии с заведенным обычаем, каждый вечер на закате он являлся к архунше с докладом. Она же, с холодным видом, устремив взгляд куда-то мимо, выслушивала, иногда делая кое-какие замечания. Ничего нельзя было прочитать на ее каменном лице. Однако Ину-Бех все же отмечал, что щеки архунши более румяны, губы как будто темнее, чем обычно… что все движения ее стали какими-то другими – более плавными и женственными, словно исполненными чувственной истомы… Всякий раз, незаметно сжимая кулаки от досады, реуб убеждался, что душа Альбизар постоянно находится во власти невнятного волнения… что тело ее горит непонятной для нее самой жаждой… И, выходя из архунского шатра, он неслышным шепотом исторгал проклятия в адрес правительницы и того, кто завладел ее помыслами – пленника, светловолосого ярфа; и одна лишь мысль пульсировала в голове гиурского военачальника: убить, убить, убить… Но он осознавал, что, пока его замысел не воплотился в жизнь, ярф должен жить. Более того – этот цхул должен непременно сблизиться с архуншей…
Однажды, выйдя из архунского шатра (как всегда, во взвинченном состоянии) и уже отойдя на несколько шагов, он неожиданно столкнулся с рабыней Альбизар. У той в руках был кувшин с водой, и при столкновении она выпустила его из рук; вода выплеснулась реубу на халат и на ноги… Кувшин же разбился на множество осколков.
- Что ты наделала, презренная тварь?! – заорал Ину-Бех, застыв на месте и непроизвольно хватаясь за плеть.
Несчастная девушка тут же распласталась у его ног, прямо на осколках кувшина.
- Простите, господин! Умоляю, простите меня! – жалобно приговаривала она со слезами, ударяясь лбом о землю.
Платок сполз с ее головы на шею. Кудри, и без того рыжие, заалели в лучах заката немыслимым пожаром… Ину-Бех, вдруг замерев, смотрел на ее волосы, прекратив поток ругани.
- Встань! – приказал он.
Девушка повиновалась. Она стояла перед ним, опустив голову, и едва слышно приговаривала: «Простите, господин… простите…». Ее тело мелко тряслось.
- А ну-ка… - проговорил реуб и, взяв архунскую рабыню за подбородок, резко поднял вверх ее лицо.
Звякнул золотой колокольчик над виском девушки. Завитки на лбу упруго подпрыгнули… Она застыла, глядя в глаза мужчине, который, совершенно забыв, что мгновение назад был в ярости, жадно ее разглядывал. Треугольное личико рабыни было почти детским, но при этом носило отпечаток искушенности – и это сочетание будоражило разум реуба. Свечение мягкого бархата струилось из ее глаз, вызывая мысли о жарких ночах, страстных объятиях… Закат придавал смуглой коже оттенок меди. Ее ноздри чуть подрагивали, и вся она трепетала в его руках, точно пойманная птица, что-то жалобно лепеча.
Ину-Бех не мог оторваться от ее лица: какая-то сила увлекает его туда, в глубину ее зрачков. Ему казалось, что он слышит испуганный стук ее сердца… Он вдыхал запах этой женщины, душный и волнующий – сладкий запах неведомых цветов, с легкой примесью горечи...
- Как твое имя? – тихо спросил он, продолжая держать девушку за подбородок.
- Эльрие… - прошептала та; взмах ее ресниц – и мужчину обдало дуновением манящей неизведанности, опутало тонкими и клейкими, точно паутина, нитями какого-то темного влечения…
Она была маленькая по сравнению с ним, но почему-то не казалась хрупкой. Ину-Бех медленно поворачивал ее лицо то в одну сторону, то в другую, наслаждаясь ощущением ее гладкой кожи. Губы девушки приоткрылись; они были темными и матово блестели в сумерках опускающегося вечера – налитые, словно бы припухшие. В ней было что-то такое, чего реуб никогда еще не встречал в других женщинах. Но что именно, он и сам затруднился бы назвать.
- Ладно, Эльрие… - сказал он, медленно отпуская ее подбородок, - я прощаю тебя за твою оплошность.
- Спасибо, господин… спасибо… - Он вновь упала на колени и принялась целовать носки его сапог. – Вы так великодушны!
- Встань… - сказал Ину-Бех.
Девушка поднялась с колен. Только тут она спохватилась, что стоит перед кыбашем с непокрытой головой, и принялась спешно натягивать платок. Делала это, однако, без излишней суеты, и Ину-Бех почувствовал, что она уже не испытывает перед ним никакого страха, разве что только почтение. Однако все же время от времени рабыня поднимала на него глаза, но почему-то это его совсем не раздражало.
- Скажи, Эльрие, госпожа хорошо с тобой обращается? – спросил он.
- Да, господин…
- Так ты всем довольна?
Она чуть помедлила с ответом.
- Конечно, господин, а разве я могу быть недовольна? – наконец произнесла она.
- Но ведь раньше ты состояла при мужчине… - продолжил Ину-Бех.
- Все верно, господин…
- Я думаю, ты была вполне счастлива, когда прислуживала мужчине…
Ину-Бех произнес эти слова вкрадчиво и многозначительно, не отводя глаз от золотого колокольчика. Он внимательно наблюдал за ней. Рука рабыни метнулась было вверх, к этому украшению, но она вовремя остановила ее движение, принявшись теребить ворот своего платья.
Ину-Бех усмехнулся про себя.
- Наверное, ты бы предпочла, чтобы твоим хозяином снова был мужчина? - тихо произнес он, проводя пальцем по ее щеке.
Она напряглась.
- Ну? Отвечай, рабыня. Я прав?
Девушка молчала. Она подняла голову и посмотрела на реуба. Губы ее приоткрылись – но ни звука не слетело с них. Впрочем, Ину-Беху уже не нужен был ее ответ – он и так все понял.
- Ладно, иди… - сказал он, отступая на шаг. – Твоя госпожа тебя заждалась… Надеюсь, она не накажет тебя слишком строго за разбитый кувшин.
С улыбкой смотрел он вслед удаляющейся рабыне, приблизительно зная, что делать дальше, чтобы воплотить задуманное.
Там же, Ланко
Катание войлока представляло собой нелегкий труд, но Ланко быстро освоил новое ремесло. Правда, перед тем, как допустить к работе, ему на руки надели еще пару кандалов – ведь теперь он не был под присмотром воинов. Цепь сковывала движения и создавала некоторое неудобство, но он приноровился. Вместе с ним работали еще два десятка других рабов, а также несколько женщин из простолюдинок. Присматривал за всеми и давал распоряжения Огай-Садэр: контролировать процесс войлоковаляния было его священной обязанностью. Пока клан стоит еще на летней стоянке, нужно запасти вдоволь разных войлочных изделий. Из самой грубой шерсти изготовят покрытие для шатров, а также ковры, матрасы и одеяла; более мягкая и тонкая послужит для изготовления одежды, обуви, головных уборов и различных предметов обихода. Шабин возвестил, что в течение семи дней не упадет никаких осадков и будут стоять теплые солнечные дни, последние перед зимой, а вот после этого грядет окончательное похолодание. Поэтому следовало за это время успеть закончить процесс катания, использовав всю имеющуюся шерсть, заранее настриженную и заготовленную. Пока воины отсутствовали, женщины клана занимались тем, что заботливо вычищали и вычесывали ее от всякого сора.
Клан Альбизар считался одним из самых богатых: в нем было достаточное количество рабов – достаточное, но не чрезмерное. Собственно, степняки не особенно нуждались в бесплатных работниках. Все необходимое для жизни они могли производить и сами, не слишком напрягая свои силы. Наличие рабов являлось знаком статуса, высокого положения клана, но при этом не было явной необходимостью. Имея бесплатных работников, кыбаши лишь могли избавить себя от некоторых хлопот, уделяя чуть больше времени отдыху и доступным развлечениям. И жизнь рабов в целом была вполне сносной, если только их хозяин не имел жестоких наклонностей. Очень часто рабами у степняков были далекие родственники гиуров, что живут в дикости на северо-востоке, там, где кончается Степь и начинается сплошная тайга. Но исключительно редко они делали рабами жителей лесов – гордых, непокорных и свободолюбивых. За такими требовался неусыпный надзор, да и содержать их было накладно – и потому мужчин в большинстве случаев ожидали невольничьи рынки Востока. Светловолосые женщины, правда, ценились у степняков в качестве наложниц, но все же присутствие их в клане не поощрялось. И даже существовало поверье, что они приносят несчастье. «У беды голубые глаза» - говорили в Степи. Нужно было иметь определенную дерзость, чтобы завести рабыню из племени ярфов. Это могли позволить себе разве что архуны, обладающие высочайшим авторитетом, да самые знатные из кыбашей. Обычно после удачного набега архун и его вельможи оставляли себе по нескольку юных девиц для постельных утех, но по весне их также отправляли на продажу дальше на восток - среди тамошних гиуров, не имеющих прямого контакта с народом ярфов, светловолосые женщины ценятся очень высоко. Ну а если же удавалось пленить девственницу – то это и вовсе было несказанной удачей, так как за нее давали столько золота, сколько обычно удавалось выручить за пятьдесят обычных девушек. Да только, к несчастью гиуров, девственниц среди захваченных девиц практически не попадалось…
Катание войлока было важным мероприятием в кланах степняков. Трудоемкость всех этапов заставляла по возможности использовать в этом деле бесплатную рабочую силу. Впрочем, в бедных стойбищах, в которых не имелось рабов, вся забота об изготовлении войлочных изделий ложилась на плечи женщин; мужчины не считали это занятие достойным себя.
Конечно же, на светловолосого пленника легла самая тяжелая часть работы. То, что делали четверо обычных рабов, ему приходилось делать одному. Огай-Садэр тщательно следил, чтобы огромный ярф поменьше отдыхал. Он постоянно выискивал, к чему бы придраться, и буквально не оставлял того в покое, наслаждаясь своей, хоть и ограниченной, властью.
- Пошевеливайся, грязная белая собака! – покрикивал он на языке ярфа. – Живее работай! Это тебе не в земле ковыряться, жалкий цхул! Да смотри, поаккуратней с нашими войлоками! Не перекашивай полотно! Катай быстрее – или ты заснул? Сильнее нажимай, сильнее! Смотри, тут дырка – живо заделывай! А теперь неси к реке! Промывай тщательно! Да осторожно, не дергай! Тупой цхул, только посмей испортить наше добро!
Казначей то и дело грозно потрясал сложенной плетью. Но делал это, скорее, с целью придать себе больше важности. Во время катания войлока не принято было применять телесные наказания, ведь занятие это считалось весьма богоугодным. Но до чего же хотелось коротышке хотя бы разок протянуть по спине этого здорового детину! Хоть на мгновение ощутить себя на вершине превосходства… Но он не мог позволить себе сделать это. Архунша строго запретила бить этого пленника. Да и, собственно, его не за что было бить. Он делал свою работу очень хорошо. Не роптал, не показывал усталости… И Огай-Садэр испытывал раздражение. Он с нетерпением ждал, когда того снова начнут пытать, и потому часто молился Великому Оудэ за здоровье Ину-Беха. Он надеялся, что госпожа потеряла интерес к допросам: ведь тут не было других архунов, перед которыми нужно было показывать свой «неженский» характер.
И однажды реуб появился. Верхом на черном жеребце, в сопровождении двух сотников, важный и суровый, он остановился чуть поодаль от того места, где катали войлок. Едва кивнув подобострастно склонившемуся казначею, он уставил хмурый взгляд туда, где ярф своими сильными ручищами скатывал полотна с овечьей шерстью в валики и уминал их. Еще двое мужчин стояли по бокам, поправляя края, чтобы скатывалось ровно. Несколько рабынь то и дело брызгали на полотно горячую воду – и тогда от войлока поднимался пар.
Ину-Бех внимательно разглядывал светловолосого мужчину, стоявшего к нему боком. Тело ярфа было великолепным, отлично натренированным - это было хорошо заметно даже сквозь рубаху; от него шло ощущение уверенной мощи… В этот момент реуб остро пожалел, что не присутствовал на его истязании.
Чтобы разглядеть лицо этого мужчины, Ину-Бех в сопровождении Огай-Садэра подъехал поближе. Рабы, увидев важного господина, тут же остановили работу и склонились в низком поклоне. Женщины сделали то же самое. И только ярф лишь чуть повернул голову в сторону гиурского вельможи, глядя на того с легким интересом, без малейшего признака подобострастия или страха. И этот прямой взгляд его синих глаз моментально привел того в бешенство. Ину-Бех видел, что мужчина этот не просто статен и могуч. В нем, несмотря на его явную молодость, было нечто большее - нечто, свойственное могущественным царям и великим героям, хотя он пока не был ни тем, ни другим. Несокрушимая воля, упорство, бесстрашие, сила духа – все это отчетливо проступало в синеве его глаз, в повороте головы; это струилось вокруг него незримым сиянием. И реуб, зная то, о чем никто больше не догадывался, испытывал сильнейшее желание немедленно предать этого ярфа мучительной смерти… Однако, обратившись к своему здравомыслию, сумел взять себя в руки и ничем не выдать своих чувств.
- Любезный Огай-Садэр… - обратился он к казначею, - тебе не кажется, что вот этот цхул недостаточно почтителен? Разве до сих пор его никто не научил, как надо вести себя при виде господина?
- Досточтимый Ину-Бех, - заволновался старый пройдоха, - это же дикий ярф, его нужно учить и учить… Но госпожа не позволяет применять к нему плетку… - Он горестно развел руками.
- Ладно, друг мой… - усмехнувшись, сказал реуб, - твоей вины тут нет. А ну-ка, скажи ему, чтоб подошел ко мне…
- Эй ты, грязный цхул! – обратился Огай-Садэр к пленнику. – Подойди, господин желает поговорить с тобой.
Тот оставил работу и приблизился. Лицо его не выражало ни страха, ни напряжения, ни подобострастия. Он спокойно смотрел на реуба – высокий, широкоплечий, всей позой словно бы показывая, что не признает своего униженного положения… Он все еще считал себя коназом. Взгляд его был таким, будто это не реуб возвышается над ним, а наоборот.
С мучительным интересом разглядывал Ину-Бех того, кто, сам о том не ведая, стал его счастливым соперником. «Какая злая насмешка судьбы! – думал он, стараясь сохранить на лице горделивое и грозное выражение, в то время как обида, злоба и горячая ревность норовили исказить его черты. – Не соплеменник, а именно чужак понравился ей как мужчина… Это его вожделеет она, о его объятиях грезит, маленькая распущенная дрянь! Кто научил ее желать чужого мужчину? Кто нашептал ей о том, что это вообще возможно? Конечно же, та девка, ее служанка – чтоб ей сдохнуть в муках!»
Тем временем Огай-Садэр, ткнув ярфа в бок рукояткой плети, прошипел:
- Поклонись немедленно господину! Ты не сделал этого сразу, и теперь должен загладить свою оплошность! Встань на колени и целуй землю у его ног, проси прощения!
Но ярф и не думал повиноваться. Медленно, даже не поворачивая головы в сторону коротышки, он отчетливо произнес:
- Это не мой господин. Я готов целовать землю у ног моей госпожи, но не стану этого делать перед этим человеком.
Ину-Бех, который ни слова не понял, видя, как перекосилось лицо и округлились глаза у казначея, спросил:
- Что такое, Огай-Садэр? Что он сказал?
- Ээ, досточтимый реуб… - залепетал тот, моргая лисьими глазками, - низкий цхул сказал неслыханную дерзость…
И он, заикаясь от волнения, тихо, чтобы не слышали рабы, перевел реубу содержание своего короткого разговора с ярфом. Тот рассвирепел. Пылающим яростью взором впился он в стоящего перед ним пленника. Тот спокойно выдержал этот взгляд, ничуть не переменившись в лице, и только глаза его явственно потемнели. Как же нестерпимо хотелось реубу прямо сейчас забить его плетью до смерти! Ину-Беха трясло от ярости, а еще больше – от необходимости сдерживать себя. Пожалуй, если бы он вовремя не напомнил себе о далеко идущих планах, то непременно поддался бы порыву изничтожить этого горделивого цхула, повергнуть его на землю, втоптать в грязь копытами своего коня… С трудом обуздав в себе бешенство, он наконец криво усмехнулся и произнес тихо и зловеще:
- Ну что ж… Уверен, когда-нибудь его гордыня встанет ему очень дорого… Такой день непременно настанет – и тогда этот цхул умоется своей кровью…
Он вдруг вспомнил о том, что случилось во время допроса ярфа, когда того едва не сочли колдуном. Иль-Батук рассказывал, что Альбизар удалось убедить архунов в том, что этого не может быть - иначе бы его просто убили. «Ну конечно же, она таким образом просто защищала его от расправы! – догадался Ину-Бех. - Вообще само происшествие с этим пауком выглядит достаточно странно… Что если он и вправду владеет колдовскими навыками? Тогда надо быть поосторожней, не стоит его недооценивать. Чтобы осуществить мои замыслы, нужно действовать очень, очень благоразумно, ошибка будет стоить мне жизни и репутации…»
Ину-Бех заметил, что на шее пленника висит несколько амулетов. Два из них не представляли из себя ничего особенного: так, расшитые кусочки кожи, украшенные бусинами. Внимание реуба привлек необычный белый камень – он имел овальную форму и источал тусклый блеск. Реуб знал, что некоторые предметы заключают в себе магическую силу. И он подумал, что этот невиданный камень, возможно, как раз и наделяет ярфа колдовскими способностями.
- Спроси его, что это за белый камень у него на шее, - приказал он Огай-Садэру.
Переговорив с пленником, казначей ответил:
- Он говорит, что это подарок доброго человека, спасшего его жизнь.
Ину-Бех хмыкнул. Теперь он еще больше уверился в необходимости завладеть этим амулетом.
- Пусть он отдаст его мне, - сказал он.
Огай-Садэр обратился к пленнику.
- Господин требует, чтобы ты отдал этот камень ему.
- Нет, - ответил тот.
Его ответ даже не нуждался в переводе – так выразительно было сказано это короткое слово.
- Он отказывается отдать его… - сказал Огай-Садэр, удивляясь глупому упрямству ярфа – как будто трудно будет отобрать у него эту вещь.
Отказ пленника добровольно расстаться с амулетом подкрепил догадки Ину-Беха. Не спеша он вытащил из ножен поясной нож. Кивнул своим сотникам – те подъехали поближе и спешились, готовые удержать ярфа, если тот начнет оказывать сопротивление.
Реуб склонился к ярфу и схватил амулет. Одним быстрым движением еререзал шнурок. Пленник даже не шелохнулся, проявив удивительное благоразумие.
- Занятная вещица… - пробормотал Ину-Бех, разглядывая амулет. Затем сунул его за пазуху, и высокомерно улыбаясь, посмотрел на ярфа, ожидая прочесть на лице его сожаление об утраченном могуществе.
Но лицо мужчины не выражало ничего. Он казался равнодушным к утрате амулета. По крайне мере, по его реакции нельзя было сказать, что вместе с этим камнем он лишился чего-то очень важного и необходимого.
Там же, Альбизар
Альбизар еле дождалась, когда реуб закончит доклад. Она бы с удовольствием избавила себя от необходимости каждый вечер лицезреть этого человека, но таков был обычай – советнику надлежало ежевечерне, после захода солнца, сообщать о том, что проделано за день, а также о различных происшествиях, если они случались.
Когда Ину-Бех наконец покинул покои предводительницы, в шатер зашел Огай-Садэр, чтобы отчитаться по хозяйственным делам, главнейшим из которых на настоящий момент была, конечно же, заготовка войлока. Казначей крайне ответственно относился к своим обязанностям, и рассказ его всегда был очень подробным.
- Сегодня нам оказал честь своим посещением досточтимый Ину-Бех, - сообщил он, когда основная часть доклада была закончена.
- И с какой же целью? – насторожилась Альбизар.
Впрочем, она знала ответ, и потому заволновалась, опасаясь, как бы реуб не причинил вреда Белому Тигру. Она поняла, что теперь, когда Ину-Бех окончательно выздоровел, относительно спокойные дни для нее закончились. Вряд ли тот в открытую станет причинять вред ярфу, но вполне может действовать исподтишка – уж на это ума у него хватит.
- Наш реуб (да благословит его Великий Оудэ), болея душой своей за дела нашего клана, явился посмотреть, хорошо ли работают рабы, споро ли продвигается заготовка войлоков – воистину велик этот достойный муж в радении своем о народе… - ответил казначей.
- И что, он остался доволен? – спросила Альбизар, догадываясь, что Ину-Бех имел совершенно иную цель.
- Да, госпожа, у него не возникло нареканий. Разве что к этому новому рабу, ярфу…
- Вот как? – Альбизар нахмурилась. – Что же именно вызвало недовольство досточтимого реуба?
- Ярф вел себя непочтительно и дерзко, госпожа, - пояснил Огай-Садэр.
Он заметил, как в глазах архунши разгорается гнев. Еще бы - кому понравится, когда цхул проявляет строптивый нрав...
- Расскажи, как все было, - приказала Альбизар.
Казначей, следуя своей манере все приукрашивать и преувеличивать, подробно поведал о визите реуба. Когда он закончил, то заметил, что архунша очень взволнована, однако истолковал это по-своему.
- Госпожа, - вкрадчиво сказал он, - своим поведением этот цхул явно заслужил наказание… Он вздумал дерзить реубу… Я мог бы поучить его…
- Нет, я запрещаю тебе это делать, Огай-Садэр! – перебила его архунша. - Не смей даже пальцем трогать этого пленника, ты понял меня? Если же реуб еще раз позволит себе что-либо подобное – немедленно доложи мне! Тебе ясно?
- Да, ясно, госпожа… я все понял… - залебезил коротышка, кланяясь и пытаясь увернуться от стрел гнева, что метали глаза госпожи.
- Ладно, Огай-Садэр, благодарю тебя, можешь идти… - сказала Альбизар.
Поклонившись еще раз, казначей покинул архунский шатер.
Там же и тогда же. Реуб (предводитель воинов) Ину-бех
Ину-Бех, вольготно развалясь среди мягких тюфяков, разглядывал амулет, который забрал у ярфа. Реуба переполняло чувство довольства собой, он хвалил себя за ум и догадливость. Все больше в нем крепла уверенность, что именно в этом камне заключается колдовская сила. Правда, было непонятно, как этой силой пользоваться, но самое главное, что бывший хозяин камня лишился защиты амулета. Многое, конечно, оставалось загадкой... Например, почему этот колдовской камень не помог ярфу избежать пленения. Что ж, вероятно, у амулета не столь широкий набор возможностей или же он действует только при определенных обстоятельствах... Как бы там ни было, теперь, когда эта вещь больше не принадлежала пленнику, стало как-то спокойнее.
Ину-Бех погрузился в сладкие грезы о том, как он, путем хитроумных интриг сломив сопротивление упрямой девчонки, станет во главе клана. Но на этом реуб останавливаться не собирался. Уж конечно, при его уме и прозорливости он не будет довольствоваться всю жизнь должностью архуна – о нет, он станет самым главным в Степи, верховным правителем, объединив кланы и основав мощное степное государство под единым управлением. У него будет многочисленное войско - слаженное, хорошо обученное и вооруженное. Ни один из кланов не посмеет выйти из состава Степного Государства и не сможет диктовать ему свою волю. Все важные вопросы будет решать он сам, так же как казнить и миловать. И вот тогда, когда у степняков появится такая объединенная несокрушимая мощь, состоящая из сотен тысяч воинов, и придет время для того, чтобы разрушить и подчинить себе разрозненные княжества гордых ярфов. Их следует сломить, покорить, сделать безмолвными рабами – чтобы в каждом из них глубоко укоренилось осознание своего ничтожества пред великими Сынами Степи… Для этого нужно будет истребить основную часть их мужчин, забрать у них самых красивых женщин. И ту малую часть, что останется от лесного народа, заставить работать на себя – пусть они живут в нищете и вечном страхе перед своими господами, и никогда не осмелятся поднять головы.
В мечтаниях Ину-Бех видел построенный по его приказу город на восточном краю Степи, который по красоте и великолепию превзойдет города Востока, красочно описываемые купцами. Лучшие мастера будут приглашены для того, чтобы возвести для него роскошный каменный дворец. Оттуда, из своего дворца, окруженного благоуханными садами, он и станет управлять всеми подчиняющимися ему кланами, рассеянными по Степи, самолично назначая архунов. Он сам жесткой рукой будет править своим могущественным государством, вести победоносные войны и регулировать торговлю. Он будет жить оседло, в роскоши и богатстве, имея неограниченную власть… И титул его будет – Багдархун.
Все эти мечты осуществимы – но для начала надо хотя бы в своем клане приобрести абсолютную власть. Это даст ему право иметь свой голос в Совете Архунов - и вот с этого и начнется его путь к славе и власти. Конечно же, без кровопролития и братоубийства тут не обойтись. Ведь наивно думать, что правители кланов с радость признают Багдархуном какого-то выскочку, даже не природного архуна. Придется побороться… Для этого будет необходимо заручиться поддержкой влиятельных сановников из других кланов – ведь, каким бы ни был правитель, недовольные и обиженные всегда найдутся. Не стоит сбрасывать со счетов и человеческую алчность. Кого-то придется подкупить, посулить высокую должность в будущем объединенном государстве…
Так размышлял Ину-Бех, перекладывая из ладони в ладонь ярфский амулет. Гладкий камень, оплетенный тонким шнурком, был прохладным. Внутри него просматривались розоватые прожилки. Реубу не доводилось прежде встречать что-то подобное. Сам по себе камень едва ли представлял особую ценность, выглядя достаточно невзрачно, потому-то на него никто раньше и не позарился. Впрочем, Ину-Бех не особо разбирался в камнях. Главное, что теперь хозяин амулета - он.
Неожиданно думы реуба были прерваны появлением слуги – тот робко вошел в шатер и низко поклонился, вслед за чем взволнованно сообщил, что вынужден побеспокоить господина по важному поводу: светлейшая госпожа срочно требует его к себе.
Когда Ину-Бех вошел в царский шатер, архунша по-прежнему сидела на высоком кресле напротив входа - как и некоторое время назад, когда он приходил с докладом. Брови сдвинуты к переносице, губы плотно сжаты – она явно была разгневана и с трудом сдерживала свои чувства.
- Приветствую тебя, светлейшая госпожа, да не погаснет божественный светильник над твоей головой! – немного паясничая, поприветствовал ее реуб. – Признаться, я удивлен, что ты возжелала встретиться со мной. Кажется, мы только недавно виделись… или ты уже соскучилась? – Он нахально осклабился.
Ину-Бех понимал, что не стоит так вести себя, но удержаться просто не мог. Уж его-то девчонка не посмеет протянуть плеткой… Да и его ехидные выпады, собственно, не переходят ту грань, за которой начинается открытое непочтение. А будучи наиболее приближенным к ней лицом, вполне можно позволить себе некоторую фамильярность… почему бы и нет? Он, Ину-Бех – не из тех, кого можно запросто взять и сдвинуть с поста, без всякого существенного повода. Это немыслимо. Он - слишком важная персона, второй человек в клане, и она не может с этим не считаться.
Альбизар благоразумно пропустила колкость реуба мимо ушей. Сверля его острым взглядом, она произнесла:
- До меня дошло, что ты завладел вещью моего пленника…
- Да, это так. И что? – ответил реуб, дерзко глядя в лицо архунши.
- Немедленно отдай ее мне! – сказала она и протянула к нему раскрытую ладонь.
Однако Ину-Бех не торопился выполнять приказ. Усмехнувшись про себя, он вкрадчиво произнес:
- Нет, госпожа… Я не отдам ее.
Альбизар не ожидала такого ответа. Она смотрела на реуба, словно не веря своим ушам.
- Ты осмеливаешься ослушаться меня, реуб? Эта вещь принадлежит мне, как и все имущество моих рабов! Отдай по-хорошему…
Она была просто вне себя: слегка подавшись вперед, грозно смотрела на него прищуренными глазами. Подвески головного убора раскачивались по обеим сторонам лица, в такт дыханию вспыхивали топазы, что украшали ворот ее платья. Пятна румянца ярче выступили на ее лице, тело напружинилось; она была прекрасна в этот момент, чем-то напоминая злобную степную кошку, изготовившуюся для прыжка. И чем дольше смотрел на нее Ину-Бех, тем больше крепло в нем желание противоречить, проявлять непослушание, демонстрируя тем самым, что женщина не может иметь над ним абсолютной власти.
- Госпожа, - сказал он, - если я не выполню твой приказ, что ты сделаешь? Позовешь охранников, чтобы они отобрали у меня эту вещь силой, а меня подвергнешь наказанию? – Он глумливо улыбнулся. – Если ты это сделаешь, то поставишь себя в неудобное положение. Что подумают люди? Что ты, архунша, поссорилась со своим реубом из-за какого-то ничтожного камня? Он даже не драгоценный! Похожих камней полно на берегах Кер-Багалы… И потому твое желание непременно завладеть этим камнем в глазах людей будет выглядеть очень, очень странно. Настаивая, чтобы я отдал тебе его, ты подвергаешь риску свой авторитет. Или ты желаешь создать себе репутацию самодурки?
Альбизар опустила руку на подлокотник кресла и отвела глаза от Ину-Беха. С трудом превозмогая гнев, она была вынуждена признать, что и вправду не стоит устраивать открытую конфронтацию с реубом из-за пустяка. Но она также поняла, что тот своим неповиновением желает показать ей, что он так и не признал ее авторитет. А это означало, что в будущем от него можно ожидать много проблем, в том числе и предательства.
Альбизар откинулась на спинку кресла и глубоко вздохнула, пытаясь унять досаду и гнев. Ее сильно беспокоила мысль о том, что камень, прежде висевший на груди Белого Тигра, попал в лапы этого грязного шакала. К тому же она не ожидала от своего советника такой наглой самоуверенности и потому была несколько обескуражена. В этом их поединке ненавистный реуб, безусловно, одержал победу.
- Не будь такой жадной, - ухмыльнулся Ину-Бех, убедившись, что его слова достигли нужного эффекта, - это всего лишь паршивый камень… абсолютно бесполезная побрякушка, не имеющая никакой ценности… - Он сунул руку за пазуху и, достав амулет, помахал им перед собой. После чего убрал обратно и добавил: - Она нужна мне просто для коллекции…
Альбизар молчала, покусывая губы.
- А твоему рабу она ни к чему, - добавил реуб, - мертвецу не нужны амулеты…
- Что ты болтаешь?! – вскричала Альбизар.
- Ты же не собираешься оставлять его в живых, госпожа? – ухмыльнулся Ину-Бех; его тяжелый взгляд словно бы пытался пригвоздить архуншу к ее креслу. – Надеюсь, ты убьешь его сразу, как только он расскажет нам свою тайну? Если так, то его уже можно считать покойником… Кстати, когда ты продолжишь выбивать из него правду? Сведения, которые он может нам сообщить, вполне пригодятся при подготовке следующего набега…
Альбизар молчала. Она не смотрела на реуба; взгляд ее был направлен куда-то мимо. Она не казалась встревоженной, а лишь раздосадованной, но реуб прекрасно понимал ее истинное состояние.
- Не беспокойся об этом, Ину-Бех, - наконец произнесла она ровным голосом. – Иди, ты свободен… Я сама решу, что делать с этим ярфом.
- Будь благословенна, госпожа, да не остынут стены твоего шатра, - с нарочитой вежливостью произнес реуб традиционные слова прощания и направился к выходу.
Отодвинув полог, он обернулся к архунше и, похлопав себя по груди, где под халатом был спрятан амулет, многозначительно и тихо произнес:
- Надеюсь, ни один паук меня теперь не укусит…
Страна венедов, избушка в лесу недалеко от Пеяросля, родного городища княжича Ланко. Ведунья Вейница (она же светлая эйджел социоинженер Валоз под прикрытием)
До сей поры Вейница особо не беспокоилась. Она знала, что с молодым князем все в порядке. Камень, что когда-то она подарила ему, помогал ей быть в курсе того, где находится молодой князь. При этом она не могла точно знать, что происходит с ним, но тем не менее была уверена в одном: Ланко жив и камень при нем. Если бы с ним случилось что-то нехорошее, ей немедленно стало бы известно об этом.
Это был не просто амулет… Никто бы никогда не догадался, что белый камень с розоватыми вкраплениями представляет собой псевдоживое кристаллическое существо, обладающее подобием разума. Созданный из уникального материала, который не встречается на этой планете, амулет этот мог при необходимости излучать импульсы, воздействующие на живых существ. По сути, это был маячок, привязанный к своему владельцу. В момент его передачи Вейница запечатлела Ланко как хозяина амулета и установила на камень определенную степень защиты. Это означало, что, попав в биополе постороннего человека, камень начнет генерировать опасное излучение, и оно в конце концов вынудит нового владельца избавиться от амулета, и одновременно с этим будет издавать сигнал тревоги, который тут же дойдет до мозга лесной ведуньи. Именно так и произошло, когда амулет оказался в руках Ину-Беха.
Когда-то существовал гораздо более мощный маяк, но Вейница избавилась от него, оставив себе только два так называемых «ключа»: малый (этот самый белый камень), и еще один, средний, способный усиливать сигнал, но пользоваться которым она избегала, дабы ее не засекли. Камень был настроен таким образом, чтобы никто, кроме нее, не мог улавливать передаваемые им сигналы. Собственно, даже в те давние времена, когда она еще существовала в теле Валоз и являлась одной из Наблюдателей, представители ее цивилизации уже почти не использовали маяки такого рода в работе. Они им были ни к чему. Ведь они научились наблюдать и управлять так, чтобы ничем не обнаруживать себя. А маяк, укомплектованный ключами, мог привлечь ненужное внимание тех, кто не имеет к Миссии Надзора никакого отношения… У этого устройства еще имелась куча самых разнообразных функций и свойств, разбираться в которых Вейница не пожелала (да и не смогла бы, ибо представители ее расы восприняли от Древних эту технологию в чисто утилитарном виде, без глубокого понимания основ); главным было сделать так, чтобы «ключи» и основное устройство находились подальше друг от друга. Ломать же такие вещи было крайне нежелательно – это могло обернуться нарушением энергетических полей, что, в свою очередь, грозило катаклизмами как местного, так и глобального значения…
В полдень Вейница услышала сигнал, свидетельствующий о том, что амулетом завладел кто-то другой – тот, чью сущность составляли злоба, ненависть и алчность вкупе с завистью, похотью и гордыней. Впрочем, волноваться было рано. Хозяином камня все равно оставался Ланко. Сохранение стабильного фона излучения амулета говорило о том, что он жив и даже не в опасности.
Оставалось только ждать. Вейница была убеждена, что камень так или иначе найдет способ вернуться к настоящему хозяину. Кристаллические существа, в отличие от биологических, крайне упрямы и всегда добиваются нужного результата.
Великие степи, стойбище клана Альбизар. Реуб (предводитель воинов) Ину-бех
На стойбище опустилась ночь. Ину-Бех, зная, что быстро не заснет, зажег масляную лампу и принялся уже в который раз разглядывать свой трофей. Он прокручивал в голове прошедший день и ухмылялся – все шло весьма неплохо, и ему даже удалось привести в замешательство эту дерзкую девчонку, архуншу. Это была хоть маленькая, но победа. А с таких побед и начинается путь к могуществу… Стоит лишь иметь смелость переступить определенную черту – и дальше все становится уже гораздо проще.
Ину-Бех похлопал себя по животу. Ужин был вкусный - и он съел целых три порции тушеной конины. Ничего, сейчас можно немного расслабиться: впереди зима, и необязательно держать себя в боевой форме. Зима – время для обдумывания планов… Хотя ему будет чем заняться. Он непременно сделает так, что Альбизар будет вынуждена согласиться стать его женой… Лишь бы не оплошать, все учесть и предусмотреть. Придется, правда, потерпеть и унижение – но оно будет кратковременным… Да и знать о нем, собственно, будет только он, ну и еще один человек… не считая саму архуншу, естественно. Но уж она-то будет молчать о своем позоре… А этот ярф к тому времени, скорее всего, будет уже мертв.
Постепенно мысли о будущем могуществе убаюкали Ину-Беха. Он затушил лампу и прикрыл глаза. Так он и заснул, сжимая в руке чужой амулет…
Страшный сон Ину Беха
Во сне реуб увидел странную, невозможную картину. Со всех сторон, куда ни кинь взор, вились струи черного дыма, поднимаясь ввысь, пятная бледно-голубое зимнее небо. Над заснеженной степью, будто вороны над падалью, кружили невиданные птицы – были они огромны и устрашающи. Птицы эти не имели перьев, вместо этого их тела укрывали железные панцири, тускло поблескивающие в лучах скупого солнца. Они не махали крыльями и двигались совершенно несвойственным птицам образом, будучи при этом чрезвычайно подвижными и стремительными. Несмотря на то, что у них не обнаруживались хищно разверстые клювы и алчно растопыренные когти, вид их был устрашающ и грозен.
«Что за чудо? – дивился реуб. - Птица не может не махать крыльями, иначе она упадет! Как же им удается держаться в воздухе, да еще и двигаться ловко и плавно? Не иначе как управляет ими сам Багдитар, Повелитель Тьмы…»
Реуб осмотрелся вокруг - и представившаяся взору картина наполнила его тоской и бессильной яростью. Он увидел, что клан его побежден, шатры повалены и смяты, а женщины и дети сбились в испуганную полураздетую толпу. В земле зияли громадные дыры - из них-то и поднимался этот мерзкий дым. Его воины лежали убитыми; те же, что выжили, стояли на коленях у ног своих победителей и молили о пощаде. Изумленно вглядывался Ину-Бех в фигуры тех, кто, возвышаясь над его поверженными соплеменниками, попирал ногами их Великую Степь – эти гордые и самоуверенные чужаки были совершенно не похожи на представителей знакомых реубу племен. Ростом с самых высоких ярфов, эти воины были с головы до пят закованы в странного вида доспехи из невиданного блестящего металла. И даже вместо лиц у них был металл - такой гладкий и отполированный, что в этих защитных масках отражалась вся степь, вместе с черным дымом и бледным небом, вместе со всей этой безнадежной картиной бесповоротного краха... Этих чужаков было немного - значительно меньше, чем уцелевших гиурских воинов, но они внушали ужас и почтение. При этом они никак не могли быть воинами темного войска Багдитара – у них не было ни рогов, ни хвостов, ни копыт - наоборот, они были подобны богам, сошедших на землю из заоблачных чертогов, и сияние славы исходило от них. Уж не эти ли огромные железные птицы доставили их сюда из заоблачных высей? И неужели они прибыли только для того, чтобы уничтожить великих Сынов Степи? О горе! Ради чего?!
Ину-Бех безотрывно смотрел на пришельцев, пытаясь понять их намерения – и вот двое из них, выделявшиеся среди прочих доспехами более светлого цвета, сняли свои шлемы. Реуб потрясенно разглядывал их лица, отмеченные знаком власти. Он не верил собственным глазам. Неужели один из них – женщина?! Так и есть – женщина, совсем юная, не старше Альбизар; у нее узкое нежное лицо, розовые губы, белые волосы ее острижены и ореолом обрамляют голову подобно сиянию. Второй – мужчина; суровый взгляд серых глаз, складка между бровей, жесткий изгиб рта, его поза – все говорит о том, что это опытный воин: такой, не поморщившись, движением брови обречет на гибель миллион Ину-Бехов… Черты этих двоих говорят о том, что они также принадлежат к племени ярфов… но в то же время они другие, они не совсем ярфы; и эта разница хоть и неуловима, но ощутима очень хорошо.
А рядом с ними… Ину-Бех заскрежетал зубами и сжал кулаки – только сейчас дошло до него, что там, рядом с этими двумя, словно их брат - проклятый цхул; даже в рабском рванье он выглядит как истинный коназ... И он, этот презренный червь, обнимает Альбизар, прильнувшую к его широкой груди…
«О великий Оудэ, чтоб мне ослепнуть! – шепчет Ину-Бех. – Немыслимо! Эти двое… так откровенно… так нагло… Нет! Я не потерплю этого! Я зарублю их немедленно!»
В безумном порыве злобы и ревности он хочет схватить рукоять меча, который все еще висит у него на поясе, но пальцы не повинуются, и лишь бессильно скользят по кожаной оплетке. Инку-Беху остается лишь наблюдать, как предводитель пришельцев и ничтожный ярф по-дружески беседуют. Наверняка те остальные закованные в стальные доспехи воины - тоже ярфы или, по крайней мере, их ближайшие родственники… которые взялись не пойми откуда… но они готовы защищать своих братьев, чего бы им это ни стоило… Реубу вдруг предстало со всей безнадежной ясностью, что с этого дня никто из гиуров не сможет больше нападать на селения ярфов, грабить их, уводить в полон и продавать в рабство. Отныне их защищает сила, способная внезапно разгромить становище любого, даже самого сильного клана… Не видать степным орлам ни власти, ни могущества. Не быть ему, Ину-Беху, багдархуном, не жить в белокаменном дворце…
Они одновременно устремили на него свои взгляды - Предводитель и молодой ярф.
- Ты, - сказал Предводитель громоподобным голосом, уперев свой перст в реуба, - мерзавец и гадкое животное, ты смел обрести власть над женщиной, которая предназначена совсем не тебе! Ты строил козни, чтобы завладеть властью… Кроме того, ты, противоестественная помесь гиены и свиньи, присвоил то, что тебе не принадлежит. По неписанным законам степи, все, что есть у раба или при нем, является собственностью его хозяина; а ты никогда не был хозяином этого человека. – Предводитель чуть повернул голову в сторону цхула, продолжая сжигать Ину-Беха огнем своим глаз. - Камень, который ты забрал у него, является частью его души, а брать такие вещи означает навлекать на себя проклятие… В силу тяжести предъявленных обвинений я могу вынести только один приговор. Да будет между вами поединок - и будете вы драться на мечах до тех пор, пока один из вас не умрет. К оружию!
Ину-Бех еще раз лапнул рукоять меча - и на этот раз пальцы повиновались. Но и у ярфа в руке откуда-то оказался длинный обоюдострый меч - его голубоватая сталь играла яркими бликами; казалось, что меч этот обладает душой, полной ярости и боевого задора. Противники приблизились друг к другу; мечи столкнулись, раздался холодный звон… солнце, мгновенной вспышкой отразившись в металле, рассыпалось на тысячи брызг… И Ину-Бех, холодея кишками, с обреченностью подумал, что преимуществом ярфа являются не только длинные руки и звериная сила, но и немалый опыт. В этот миг реуб отчетливо осознал, что недооценил противника, считая показателем то, что тот позволил пленить себя однажды… Еще один удар – и меч Ину-Беха, жалобно звеня, отлетел в сторону, а ярфский коназ, завершая движение своего оружия, вонзил его в брюхо реуба едва ли не по рукоять. Плясали голубые блики прямо перед выпученными глазами гиурского советника; меч, в который перетекала жизнь поверженного, пел песню торжества… Уже умирая, Ину-Бех увидел, как уцелевшие воины гиуров с радостью дают присягу новому предводителю – тому, в чьих серых глазах пляшут молнии, чей голос подобен раскатам грома... Они, дети степей, были готовы на все, чтобы, даже потерпев поражение, сохранить звание воинов, вместо того, чтобы становиться презренными рабами. И никто, никто из них даже не повернул головы в сторону его, их бывшего командира, в то время как он, издавая сдавленные хрипы и исходя кровавой пеной, корчился в агонии, пригвожденный к земле сияющим мечом…
Утро. Реуб (предводитель воинов) Ину-бех
Ину-Бех проснулся на рассвете, весь в холодном поту. Сердце билось у самого горла, рот был наполнен слюной; он судорожно сглатывал, шаря трясущимися руками по животу. Удивительно реалистичное ощущение обоюдоострого клинка внутри продолжало его преследовать и наяву. Он приподнял голову, поморгал, но это не помогло. С ним происходило что-то ужасное, необъяснимое. Дикая боль заставила скорчиться на своем ложе; он тяжело дышал, скрипя зубами: казалось, что все внутренности наматываются на невидимый меч, который медленно поворачивается.
«Что это?! Что со мной? – с ужасом думал Ину-Бех, едва сдерживая стоны. - Откуда этот страшный сон, это расстройство желудка? Я ведь ел вечером только мясо, которое готовили на моих глазах! Неужели переел? Видимо, третий кусок был лишним…»
Чудовищные боли становились все сильней, переходя в спазмы. Мучительные позывы немедленно освободить кишечник заставили реуба с резвостью молодого оленя вскочить с лежанки и кинуться к выходу. Но он не успел даже прикоснуться к пологу. Скорчившись посредине шатра и скуля от бессилия остановить происходящее, Ину-Бех чувствовал, как по ногам, бодро побулькивая, течет горячая зловонная жижа… Попытка пошевелиться и встать вызвала только еще одно бурное извержение.
Глотка реуба исторгла призыв к слугам:
- Табиба сюда, скорее табиба!
Ину-Беху казалось, что он кричит, но на самом деле с его губ слетал только едва слышный шепот. Однако слуги услышали - и засуетились. Кто-то вскочил на коня и помчался собирать к реубу знахарей и табибов, а другие бросились раздевать и подмывать своего господина… но все было бесполезно, потому что того скрутил новый приступ.
Тогда же и почти там же. Альбизар
Утром Альбизар проснулась с твердой решимостью навестить Белого Тигра. Солнце едва поднялось над горизонтом, но она знала, что работы по выделке войлока уже идут вовсю. Перебрав наряды, что хранились в большом сундуке, архунша выбрала лиловое платье из чудесного атласа. Рабыня помогла ей одеться.
- Сделай мне прическу, Эльрие, - сказала она, усаживаясь на пуфик.
- Госпожа… вы же знаете, что я не очень умею… - робко пролепетала рабыня, подходя к госпоже.
- Учись, Эльрие, - строго сказала архунша, - я и так слишком долго позволяла тебе просто закалывать мне косы. Но ты же понимаешь, что мне необходимо выглядеть соответственно моему положению. Так что, будучи моей рабыней, ты обязательно должна овладеть искусством делать красивые прически. Что если приедут важные гости или нам нужно будет посетить соседей? Мне что, придется тогда срочно выискивать в стойбище женщину, которая сможет уложить мне волосы соответствующим случаю образом? Это очень важно, Эльрие: обычаи следует соблюдать, а звать чужую рабыню или служанку ради такого пустяка крайне неприлично. Я отдала за тебя очень хорошие деньги, рассчитывая, что ты будешь добросовестно выполнять возложенные на тебя обязанности, совсем несложные и необременительные. Я же не заставляю тебя таскать тяжелые горшки! Поэтому не будь такой бестолковой, Эльрие. Архунская рабыня должна уметь обращаться с волосами. Овладеть этим искусством не так уж и сложно, как тебе кажется… Аюрдану, моя служанка, сама научилась этому - значит, и у тебя получится.
- Ваша служанка, госпожа? – спросила девушка. – А где она? Что с ней случилось?
- Ее ук… неважно, Эльрие. – Альбизар нахмурилась. Воспоминание об Аюрдану причиняло ей боль. Ей не хотелось говорить с этой новой рабыней о любимой служанке, а тем более обсуждать обстоятельства ее исчезновения. – Ее уже нет со мной, и тебе, помимо основных обязанностей, которые ты неплохо выполняешь, придется ее заменить еще и в том, что касается причесок. Поэтому много не разговаривай, а делай то, что тебе велят. Ясно?
- Ясно, госпожа… - произнесла рабыня. – Конечно, я постараюсь научиться, чтобы вы были довольны мной…
Эльрие начала с того, что расплела косу архунши, которую обычно заплетала ей на ночь. Взяв в руку гребень, принялась осторожно расчесывать волосы госпожи. Получалось неловко, она то и дело роняла гребень. Альбизар испытывала досаду, кроме того, в голове ее сидело навязчивое неприятное воспоминание о вчерашнем разговоре с реубом И отчего-то казалось ей, что встреча с Белым Тигром поможет ей хоть немного успокоиться. Только увидеть, как солнце играет в его золотых волосах, как в его глазах плещется яркая синева небес…
В это время рабыня слишком резко дернула расческу.
- Ты делаешь мне больно, Эльрие! – воскликнула Альбизар, оборачивая к рабыне гневный взгляд. - Почему ты каждый раз вырываешь у меня несколько волос?! Скоро твоими стараниями их у меня совсем не останется! Ты даже не можешь научиться просто расчесывать их? Будь поаккуратнее!
- Да, госпожа… простите… - пролепетала расстроенная девушка.
- И быстрее! Что ты все возишься? Хватит расчесывать, заплетай! Ладно, сделай как в тот раз, только по три косы заплети.
Кое-как Эльрие справилась, заплетя над висками госпожи по три тугие косы и украсив их концы нитками с бусинами. Слушая подсказки Альбизар, девушка внесла в прическу определенный изыск: оставила по одной косичке свисать по краям лица, четыре остальные отвела под ушами назад и переплела между собой, после чего подколола их рядом с первыми. Теперь с каждой стороны снова свисали по три косы, только самые ближние к лицу опускались ниже колен, следующие за ними – до бедер, и третья пара косичек ложилась кончиками точно на выпуклости грудей. Прическу увенчало подобранное в тон платью дауре.
Чтобы защититься от утренней сырости, Альбизар накинула зеленый халат с прорезными рукавами, перетянув его широким поясом. Оседлав Аричака, она направилась проведать пленника. Впрочем, для всех остальных это называлось «архунша лично контролирует состояние дел в стойбище».
Казначей, не в силах преодолеть тягу к самоутверждению, постоянно прикрикивал и ругался на ярфа. Послушать его – так этот раб все делал не так, в то время как получалось у того все лучше и ловчее. Огай-Садэр так увлекся, что не сразу заметил, что сама архунша оказала высокую честь, приехав взглянуть, как продвигается вверенная его попечению работа по заготовке войлока. И только когда все работающие, включая ярфа, склонились в низком поклоне, он, оглянувшись, узрел в пяти шагах о себя Альбизар, которая смотрела на него очень недовольными взглядом. Коротышка тут же подбежал к ней, выражая почтение подобострастными поклонами.
- Приветствую тебя, о светлейшая госпожа, да не погаснет божественный светильник над твоей головой! – заговорил он, обнажая в лисьей улыбке мелкие зубы. - Какая честь, что ты решила посетить нас! Вот, ты можешь убедиться, что сие богоугодное занятие продвигается достаточно быстро, что войлоки выходят справные, а рабы послушны и не ленивы… - И он не без самодовольства принялся перечислять, сколько и каких войлоков заготовлено на сегодня, сколько еще предполагается заготовить.
Альбизар слушала Огай-Садэра молча, внимательно глядя в сторону работников. Когда же казначей наконец удостоился ее взгляда, тот вдруг понял, что она чем-то чрезвычайно разгневана. Он осекся на полуслове и воззрился на архуншу в ожидании нагоняя, тщетно пытаясь сообразить, что именно вызвало ее недовольство.
- Почему этот раб бос? – грозно спросила она, кивком указывая на ярфа. - Отвечай, Огай-Садэр!
- Я… я не знаю… - растерялся коротышка; его глазки виновато забегали. – Он уже был без обуви, когда поступил в мое распоряжение…
- Почему ты не дал ему обувь или хотя бы не сообщил об этом мне?
Казначей несколько раз растерянно моргнул и пролепетал:
- Это же презренный ярф, госпожа…
- Этот мой раб, а я забочусь о своем имуществе! – произнесла Альбизар, глядя на Огай-Садэра прищуренными глазами. - Мне нужно, чтобы он сохранял свою работоспособность, я не могу допустить, чтобы он сдох от простуды – разве для этого мы привели его сюда, в наше стойбище?! Кроме того, не забывай, что он еще должен рассказать нам кое-что, и будет глупо позволить ему сдохнуть прежде, чем мы узнаем все, что нас интересует! Скоро земля станет совсем холодной. Немедленно найди для него обувь!
- Где ж я найду, госпожа? – жалобно проговорил коротышка. – У него слишком большая нога, ни одни сапоги не будут ему впору...
- Ты меня понял, Огай-Садэр! – вскинув голову, произнесла Альбизар. – Чтобы завтра он был уже обут.
- Я понял, госпожа… - Казначей смиренно склонил голову.
- И что-то я не заметила в нем неучтивости… - усмехнулась архунша. – Да и работает он хорошо, как я погляжу… Не правда ли, Огай-Садэр?
- Да, госпожа, верно, он очень хорошо работает! – подхватил тот, радуясь, что самый неприятный для него момент миновал. – Он катает отличные, ровные и плотные войлоки!
- Вот и не придирайся к нему, - сказала Альбизар.
И тут ее осенила одна мысль.
- Знаешь что, Огай-Садэр… - сказало она, - я заберу у тебя этого раба на некоторое время, возможно, до завтрашнего дня. Чтобы ты не ломал себе голову над тем, как снабдить его обувью, я, так уж и быть, сама об этом позабочусь. А ты продолжай выполнять свои обязанности, войлок сейчас – самое главное, необходимо успеть до того, как пойдут дожди… Скорее всего, завтра он вернется к своим обязанностям. А теперь иди скажи ему, что он пойдет со мной.
После этих слов архунши на душе у коротышки явно полегчало.
- Конечно, госпожа! Благодарю тебя! Воистину неиссякаемо милосердие твое!
Он еще пару раз поклонился, а затем, мелко семеня, поспешил сообщить ярфу о том, что отдает его в распоряжение архунши.
Когда он подошел и взглянул на Альбизар снизу вверх, предательский румянец вспыхнул на щеках архунши.
- Следуй за мной, - сказала она, стараясь не встречаться с ним глазами.
- Ты пойдешь за светлейшей госпожой, цхул! – перевел Огай-Садэр и робко добавил, обращаясь к Альбизар: - госпожа, а как же ты будешь с ним разговаривать?
- Не беспокойся об этом! – усмехнулась та. - Думаю, он не настолько глуп, чтобы я не смогла втолковать ему простейшие вещи!
Тогда же и там же, Ланко
Ланко старался идти настолько быстро, насколько позволяли цепи. Госпожа приноравливалась к скорости его шага. Она не оглядывалась: звон цепей позволял определить, не отстал ли он. Ланко впервые видел ее так близко; прежде расстояние между ними не превышало размаха плети. Теперь же, стоило вытянуть руку,и он мог бы прикоснуться к ней. Тонкая, гибкая, она горделиво восседала на своем жеребце. Ланко шел с левой стороны, чуть отставая; он мог видеть ее наполовину прикрытую пышным подолом ногу в голубых шароварах, обутую в короткий расшитый сапожок, руку, украшенную кольцами и браслетами, что сжимала поводья. Широкие рукава платья трепетали на ветру. Черные косы причудливо переплетались чуть ниже шеи и возвращались к вискам. Солнце бросало матовые блики на богатое одеяние – от этого она вся будто бы светилась… Однако некоторая напряженность все же чувствовалась в ней – в выпрямленной спине, подрагивающих локтях. Ее большие серьги качались по-особенному сегодня, выдавая и радость, и беспокойство. Он слышал разговор с надсмотрщиком, и был тронут заботой госпожи.
Она остановилась у небольшого шатра, явно принадлежащего кому-то из кыбашей. Немолодой мужчина, что сидел у входа, починяя упряжь, тут же оставил свое дело, поднялся и, чуть прихрамывая, подошел к архунше и с поклоном поприветствовал ее. При этом он бросил на Ланко быстрый проницательный взгляд, и венедский князь тотчас узнал его. Именно этот воин сумел накинуть на него аркан в том бою… Однако этот человек не производил неприятного впечатления, в отличие от большинства гиурских вельмож. Мудрость и большой жизненный опыт были начертаны на лице этого человека. Было видно, что он совсем не кичится своим подвигом, когда ему выпала честь спасти от верной смерти предводительницу клана.
- Почтенный Кыр-Баяз, дорогой учитель, - обратилась к нему госпожа, - я знаю, что ты очень запаслив, и у тебя наверняка найдется лишний кусок конской кожи… Не мог бы ты отдать его моему рабу, чтобы он пошил себе обувь? Ты видишь, он бос, а сейчас холодает. Не хотелось бы, чтобы он захворал или помер. Он отработает. Только скажи, в чем тебе нужно помочь – и после заготовки войлоков я отправлю его в твое распоряжение…
Пожилой гиур кивнул и смерил молодого мужчину внимательным взглядом. Затем зашел в шатер и вернулся, неся кусок дубленой кожи.
- Тут немного, - сказал он, - сапоги не сапоги, но, думаю, кое-что из этого можно выкроить… если постараться.
- Дай ему нож, - сказала архунша, - и, знаешь что, дорогой Кыр-Баяз, пусть он займется изготовлением обуви здесь, под твоим присмотром. Если что, подскажешь ему…
- Нож, госпожа? – переспросил тот с сомнением. - А ему не придет в голову начать им размахивать в моем направлении?
Архунша немного помолчала, очевидно, испытывая неловкость. Скользнула задумчивым взглядом по пленнику. Уж она-то не сомневалась, что тот будет смирным и благоразумным, но чтобы убедить в этом другого, требовались аргументы.
- Не думаю, Кыр-Баяз, что он станет так глупо себя вести, - наконец сказало она, - да и ты же видишь, что на нем цепи - это не позволит ему размахнуться…
- Ну хорошо, - после недолгого раздумья согласился тот. – В случае чего я и второй раз с ним вполне справлюсь… - Он усмехнулся. – Надеюсь, он до вечера управится… если только ему знакомо сапожное ремесло - у них, этих оседлых, коназы этим обычно не занимаются…
Архунша с облегчением вздохнула, а затем повернулась к Ланко и стала жестами объяснять, что нужно делать. Тот кивал в знак того, что ему все ясно. Если б она знала, что пленник прекрасно понимает каждое слово!
Ланко не хотел смущать ее, и потому старался не смотреть ей в глаза. Он любовался ее жестами, ее лицом, наблюдал, как порхают в воздухе ее маленькие ладони с тонкими, унизанными кольцами, пальчиками - ноготки их, покрашенные каким-то неведомым красителем, имели ярко-оранжевый цвет. Она была другой сейчас – не такой, как раньше, в присутствии своих воинов или других архунов. Впервые лицо ее не несло следов внутреннего напряжения, а было живым, естественным, и оттого бесконечно притягательным. Глаза у нее были не такими узкими, как у других степных женщин; а раскосость вкупе с четко очерченными скулами делала ее личико необычайно миловидным. Черные брови разлетались к вискам стремительными линиями, теряясь кончиками в подвесках головного убора. Губы ее маленького рта были цвета лесной земляники и напоминали по форме лук – и было это так непривычно взгляду венеда, что на эти губы хотелось смотреть и смотреть. А над ее верхней губой, справа, притаилась маленькая коричневая родинка, словно завершающая деталь при сотворении ее образа…
Когда госпожа закончила объяснения, Ланко сложил руки куполом на гиурский манер и поклонился ей в знак благодарности за заботу. Этот его жест произвел очень благоприятное впечатление и на нее, и на пожилого гиура – они обменялись одобрительными взглядами.
Сказав, что перед закатом заберет своего раба, архунша удалилась.
Ланко принялся за работу. Кыр-Баяз с расстояния пяти шагов наблюдал за ним со скептическим интересом, не сомневаясь, что тот испортит кожу. Где ж это видано, чтоб так изготовляли обувь (что бы это ни было: сапоги или тапочки)? Этот ярф сначала что-то чертил на куске кожи углем, затем вырезал две одинаковые фигуры, а после стал обрезать каждую фигуру по краю – но не ровными линиями, а какими-то резкими зигзагами, даже, можно сказать, бахромой, будто нарочно старался испортить добро. Однако старик соблюдал полную невозмутимость, лишь посмеиваясь про себя. В его глазах странные манипуляции светловолосого раба выглядели глупо. Если не умеет делать обувь – не брался бы! Ведь это далеко не простая наука… Но тот старательно вырезал свои зигзаги, и при этом имел такой уверенный вид, словно в конечном итоге непременно должно получиться нечто замечательное…
Однако Ланко очень хорошо представлял себе, что у него получится. Это дядька Горюн между делом научил его сапожному ремеслу – ведь когда-то, очень давно, наставник юного князя таким образом зарабатывал на жизнь. Потом, после плена, он, конечно же, не смог продолжать этим заниматься, поскольку тут требовались обе руки… Но тем не менее хорошо помнил все тонкости этого дела, и не преминул поделиться ими с молодым князем, который с удовольствием освоил основные премудрости этого дела. Ланко всегда старался учиться всему, что предлагала судьба, поскольку еще с детства усвоил, что лишних навыков не бывает.
Так что теперь для него не представляло никакого труда изготовить пару поршней для себя. Ланко воображал, как удивится пожилой гиур, увидев ладную и удобную обувь; а сейчас-то, вон, смотрит с усмешечкой, думая, что пожертвованный им кусок кожи пропал зазря…
Тогда же и там же. Реуб (предводитель воинов) Ину-бех
Ину-Бех ужасно страдал. Табибы ничем не могли ему помочь. Их снадобья не оказывали ровно никакого действия на самочувствие реуба, который погрузился в черную тоску из-за своего позорного недомогания: ни толченые лапки цикад, ни плавники змей-рыбы, ни сушеные семена конского щавеля не могли облегчить его мучений. Лишь на недолгое время отпускали его адские боли в животе, а потом все начиналось снова. В шатре стоял тяжелый смрад, и слуги не успевали обтирать совего господина. Ину-Бех с мрачным фатализмом уже готовился умереть от загадочного недуга, из всего клана почему-то поразившего только его.
Тогда же и там же. Альбизар
Естественно, в полдень архунше стало известно о том, что реуб занемог. Подробности его болезни заставили ее поморщиться. «Уж не связано ли это с тем, что проклятый пес завладел чужим амулетом? – подумалось ей. – Он поступил неосмотрительно в своей наглой самоуверенности – что ж, пусть теперь расплачивается за это…»
Перед закатом она, как и обещала, снова появилась возле шатра Кыр-Баяза. Ради уважения к пожилому наставнику она спешилась.
- Ну как, дорогой учитель, этот раб справился со своей задачей? – спросила она, и тут же поняла, что ответ ей не нужен.
С изумлением она смотрела на ноги Белого Тигра – он был обут. Причем обувь, что красовалась на нем, была весьма хороша, ей явно были присущи легкость и удобство, а также очевидное изящество. Ничего подобного Альбизар прежде не видела: над носком конская кожа была собрана ровными складками на шнурок, который затем с обеих сторон проходил сквозь кончики клиньев, обрамляющих ступню, по четыре с каждой стороны. Лишь последняя пара этих клиньев охватывала уже щиколотку, где и завязывался шнурок.
- Он очень быстро с этим разделался, - сказал Кыр-Баяз, явно впечатленный мастерством подопечного, - как по мне, то я думаю, что он сделал себе наилучшую обувь, которую только можно было выкроить из того куска… честно сказать, он меня сильно удивил и заставил изменить мнение о ярфских коназах… Да, смотри-ка, чем он занимался остаток дня, используя обрезки, что остались после работы...
Старик протянул ей причудливо сплетенный из тонких полосок кожи шнурок, оба конца которого сходились в удивительно гармоничную композицию в форме ромба, состоящую из множества невиданных узлов. По виду это не могло быть ничем иным, кроме как украшением на шею, своеобразным амулетом. Альбизар, взяв в руки это изделие, с удивлением разглядывала его. Она даже и предположить не могла, что подобное можно сплести из каких-то обрезков; это была довольно тонкая, искусная работа.
Невольно она посмотрела на Белого Тигра, показавшего себя с такой неожиданной стороны. Он был явно доволен - и своей обувью, и тем, что сплетенная им безделица понравилась госпоже. Приблизившись и поклонившись, стал показывать жестами, что она может забрать себе эту вещицу. Легкая улыбка проскользнула по ее лицу; она убрала подарок за полу халата.
- Спасибо, что присмотрел за ним, Кыр-Баяз, - поблагодарила Альбизар учителя.
- Ничего, это было несложно, - усмехнулся тот. – Это удивительно благоразумный ярф, и чем-то он мне даже нравится… Странно думать, Альбизар-муле, что когда-то он едва не убил тебя.
Альбизар почувствовала себя не вполне уютно. Все в ней восставало против утверждения, что этот мужчина мог лишить ее жизни.
- Дорогой Кыр-Баяз, - сказала она, желая перевести разговор на другую тему, - скажи, известно ли тебе, что Ину-Беха поразил странный недуг?
- Нет, не известно. А что случилось с досточтимым реубом? – спросил тот.
- О… - Альбизар поморщилась. – Болезнь его крайне неприятная, связанная с плохой работой желудка… Говорят, он даже не успел выбежать из шатра…
Кыр-Баяз покачал головой. Покосился на стоящего неподалеку ярфа.
- Знаешь что, дочка… - тихо произнес старик, - ты уж прости, что так называю тебя – но ты и вправду мне словно дочь - как раз поэтому я так сильно переживаю за тебя… Я хочу сказать тебе кое-что… про Ину-Беха…
- Да, дорогой учитель… Я слушаю тебя.
Альбизар чуть наклонила голову к Кыр-Баязу.
- Я очень давно хотел с тобой об этом поговорить… но все оттягивал, – начал тот. - Теперь же чувствую, что настала пора. Да и случай представился… Так вот… Я хочу предупредить, что Ину-Бех опасен для тебя. Он интриган и завистник. Твой дедушка (да упокоит его душу великий Оудэ) приблизил его к себе, но при этом не очень хорошо представлял, что это за человек. Мне известно, что он хочет стать архуном, а после этого затеять межклановую рознь, чтобы подмять под себя все население Степи… - В негромком голосе старика звучала тревога. Никто не мог слышать этого разговора, кроме ярфа; но тот, как считали эти двое, не понимал гиурской речи. – Не спрашивай, откуда у меня эти сведения. Мне сообщили об этом надежные люди. Он не говорит об этом напрямую, но его разговоры с Иль-Батуком, его верным сотником, ведут как раз к этому. Реуб пытается собрать вокруг себя тех, кто готов поддержать его. Среди воинов, к сожалению, есть такие, кто недоволен тем, что ими командует женщина…
Немного помолчав, Кыр-Баяз продолжил:
- Он пойдет на все, чтобы добиться своего – и неважно, что ему, в силу особенностей его натуры, никогда не стать багдархуном... Он пустит в ход все свое хитроумие, чтобы подавить тебя, взять над тобой верх. Это подлый и гнусный шакал; жаль, что покойный Ауз-Туглун не догадывался об этом… он доверял ему и был ему признателен за прошлые заслуги… считал его достойным и порядочным человеком. Твой дедушка хотел для тебя только добра – и потому прочил тебя ему в жены. И хоть тебе удалось завоевать высокий авторитет и доказать всем, что ты равна мужчинам, этот пес не оставит просто так своих планов. Так или иначе он вынудит тебя отказаться от звания воина и стать его женой… Так вот: будь начеку, Зари-оянэ… Тебе ни в коем случае нельзя стать супругой этого человека. Он погубит тебя. Понимаешь?
- Понимаю… - пролепетала Альбизар, несколько ошеломленная словами наставника, - я и не собираюсь… я никогда не выйду за него!
- Одна ошибка с твоей стороны – и он станет господствовать над тобой… Малейшая слабина – и он будет попирать ногами твое достоинство, шаг за шагом одерживая над тобой верх, - взволнованно говорил Кыр-Баяз.
- Что же мне делать? – тихонько воскликнула Альбизар. – Есть ли какой-нибудь способ избавиться от этого человека?
- Мне жаль, но пока я не вижу такого способа… - после недолгого раздумья ответил тот. - Реуб имеет слишком большое влияние в клане…
- О, дорогой учитель… - встревожено сказала Альбизар, - он уже слишком много себе позволяет… Он посмел забрать амулет у моего раба… вот у этого ярфа… - Она кивнула в сторону пленника. – И после не отдал его мне…
Она рассказала, как было дело.
- Что ж, - сказал Кыр-Баяз, - тут можно предположить, что болезнь досточтимого реуба вызвана как раз этим амулетом… - Он усмехнулся. – Пусть помучается, пока не догадается, в чем дело. По правде говоря, я первый раз слышу, что бывают такие сильные амулеты… но важно не это. А то, что когда-нибудь реубу полегчает, и он снова возьмется за свое… Он не оставит тебя в покое.
- Я знаю это, дорогой учитель… - горестно произнесла Альбизар. - Но есть ли выход?
- Выход… - медленно проговорил старик. – Дочка, мои слова не обрадуют тебя, но я все же должен их сказать… - Он вздохнул. – Ты хороший воин, но твое призвание в другом. Любая женщина должна быть женой и матерью, а это трудно совместить с долгом воина. Нашему клану не станет лучше, если ты решишь не связывать свою жизнь с мужчиной… Тогда, даже если тебе удастся сохранить стабильность, ты не оставишь потомства, и к власти может прийти кто-нибудь вроде Ину-Беха. Кроме того, жизнь без мужчины не одобряет великий Оудэ. Тело женщины должно вступать в соприкосновение с телом мужчины, должно принимать в себя семя, ибо создано оно для продолжения рода. Если же этого не происходит, то женщину начинают одолевать хвори и упадок разума… А еще хуже, если она, не силах преодолеть зов своего тела, начнет предаваться запретным забавам, ибо незамужняя женщина, переступившая порог зрелости – легкая добыча для Багдитара. Проклята навеки такая женщина, которая вступает в незаконные отношения, ибо любой, кто не является ее мужем или господином – чужак для нее, и пятнает она себя такой связью, и теряет достоинство свое, и доля ее – быть презираемой окружающими… Таков закон, дочка, и тебе следует крепко подумать об этом…
- То есть… - проговорила Альбизар дрогнувшим голосом, чувствуя, как предательский румянец заливает ее щеки, - ты хочешь сказать, Кыр-Баяз, что мне все же необходимо выйти замуж?
- Да, дочка, - кивнул старый воин, - трудно найти достойного мужа, но можно. Думаю, что будет даже неплохо, если ты выберешь кого-то из другого клана, главное, чтобы он был очень знатного рода. И тогда все затруднения разрешатся сами собой… - И только тут Кыр-Баяз заметил, как покраснело лицо архунши. - Однако я, кажется, смутил тебя своими разговорами о женском предназначении… - Он виновато улыбнулся и по-отечески погладил Альбизар по плечу. – Не смущайся, дочка, ведь я уже старик… Ты пока еще чистое дитя, но очень скоро женское заиграет в тебе… Поэтому послушай меня. Я с радостью помогу тебе, и, если ты только согласишься, сам поеду подыскивать тебе жениха…
- Спасибо, дорогой учитель… - тихо произнесла Альбизар. – Я подумаю над твоими словами… Обещаю… А сейчас мне нужно отвести этого раба к его жилищу. Ведь солнце садится, и мне еще нужно принимать отчеты о делах…
Альбизар вела пленника через становище, испытывая мучительное желание оглянуться на него. Но царское достоинство не позволяло ей этого сделать. Она намеренно старалась ехать самым медленным шагом, чтобы Белый Тигр мог идти как можно ближе к ней. Она знала, как он смотрит на нее – взгляд его, словно теплый солнечный луч, плавно скользил по ее фигуре. И все ее тело сладким трепетом отзывалось на эту невидимую ласку, не в силах преодолеть таинственного притяжения. Каждое движение его она улавливала каким-то непостижимым образом, словно в нем была растворена частичка ее сущности.
Но вместе с тем в голове Альбизар все время звучали слова Кыр-Баяза о необходимости замужества, и с горечью осознавала она неотвратимость своей злой судьбы.
«Конечно же, пусть он найдет мне жениха, - с грустью думала архунша, покусывая губы. – Пожалуй, и вправду надо выйти замуж поскорее. Но только сделаю я это только после того, как отпущу Белого Тигра… После зимовки, когда мы вернемся сюда, я устрою ему побег. Будет уже достаточно тепло – так что, если боги будут милостивы, он сможет добраться до своего поселения. А до того времени я придумаю, как лучше все устроить. Ах, как же плохо без Аюрдану! Была бы она рядом – возможно, мы бы уже что-нибудь придумали… Теперь же я никому не могу доверять. Эльрие никогда не сможет заменить милую Аюрдану!»
В этот предзакатный час все в становище занимались своими делами: женщины готовили ужин, мужчины, скрывшись от вечерней прохлады в шатрах, промывали желудок чаем, развлекая себя беседами или игрой в шош-огол. Почти никто не встретился на пути архунши. Когда до шатра пленника оставалось около пятидесяти шагов, Альбизар вдруг услышала голос Белого Тигра. В изумлении она застыла в седле, не смея поверить своим ушам: он произносил слова на гиурском языке! Они звучали негромко, но ясно и отчетливо.
- В свете красного солнца по бескрайней степи
Скачет грозная дева, словно призрак войны.
Ее платье алеет, ее меч обнажен,
Враг, что ненависть сеет, будет скоро сражен.
Кровь прольется на землю, будет смерть пировать,
Но ей нужно народ свой до конца защищать.
И наводит повсюду опасенье и страх
Ее звонкое имя, что у всех на устах.
Любой гиур сразу узнал бы строки из любимого народом эпоса «Муль-Газор». Но откуда ярфу известны эти слова?! Альбизар остановила коня и развернула его так, чтобы ей не пришлось при разговоре поворачивать голову. Некоторое время она внимательно смотрела на пленника, совершенно не зная, что сказать: ею все еще владело потрясение. Наконец ей удалось выговорить:
- Ты… ты знаешь наш язык?
- Да, светлейшая госпожа, - кивнул он.
- А почему ты раньше об этом не сказал? – хмурясь, растерянно проговорила архунша. Странно было общаться с ним вот так, напрямую. Странно было слышать от него гиурскую речь. Он довольно чисто выговаривал слова, лишь чуть смягчая их звучание.
- Виноват, светлейшая госпожа. – Он опустил голову. – Мне не хотелось вызывать лишние вопросы, ко мне и так был проявлен достаточно большой интерес. – Он посмотрел ей в лицо ясным взглядом и улыбнулся краешками губ.
- Ты скрыл это! – воскликнула Альбизар, все еще пребывая в растерянности. – Тебя следует наказать!
- Конечно… - промолвил он, продолжая смотреть ей в глаза; тень улыбки исчезла, лицо его посуровело. – Я твой раб, делай со мной все, что считаешь нужным… светлейшая госпожа.
Ей стало отчего-то неловко. Конечно же, она не собиралась наказывать его. Эти слова вылетели у нее непроизвольно, и теперь она чувствовала легкую вину за них, и в то же время сердилась на себя за это чувство. Какая может быть вина перед рабом? Она совершенно не знала, как теперь вести себя.
А он, устремив свой взгляд куда-то в сторону, мимо нее, опять стал произносить стихи из знаменитого эпоса:
- Мчится грозная дева по раздолью степей
Где живет ее племя, где все песни о ней.
И не ведает боли, не впускает печаль
Ее женское сердце, что заковано в сталь…
- Откуда… скажи, откуда ты знаешь это? – задыхаясь от волнения, произнесла Альбизар.
- Один человек научил меня, - ответил ярф, задумчиво глядя на то, как солнце неумолимо катится к земле.
- Что за человек? Ты был знаком с кем-то из гиуров? Расскажи мне…
Вместо ответа он посмотрел по сторонам, едва слышно вздохнул и сказал:
- Наверное, светлейшая госпожа, это не очень хорошо, что мы с тобой беседуем наедине…
И тут Альбизар словно очнулась. Она тоже огляделась – но вроде бы пока никто не обратил на них внимание. Тем не менее это могло случиться в любой момент.
- Да… - тихо сказала она, - ты прав… Но я хотела бы продолжить разговор с тобой… Я хочу спросить тебя кое о чем. – Она замялась. – Но не сейчас. Я никому не скажу, что ты можешь говорить на нашем языке, но обещай, что ты честно ответишь на мой вопрос.
- Я обещаю, светлейшая госпожа… - Он склонил голову в знак того, что готов во всем подчиняться ей.
Там же. Реуб (предводитель воинов) Ину-бех
Ину-Беху и на следующее утро не стало лучше; он был готов лучше умереть, чем выносить страдания, которые приносил ему позорный недуг. Он разогнал всех табибов, которые оказались бессильны перед загадочной хворью, и теперь лежал, обессиленный и бледный, с ввалившимися глазами. При нем был только верный слуга, реуб запретил пускать внутрь кого-либо еще.
Однако этот запрет не касался шабина – священнослужитель мог заходить в любое жилище без всякого приглашения или разрешения, и никто не посмел бы ему и слова сказать. Еще бы: шабин являлся могущественной фигурой в гиурском клане, он проводил священные обряды, совершал важные ритуалы, общался с духами и богами и обладал некой высшей мудростью, которая позволяла ему видеть то, что ускользало от остальных.
Вот и Ину-Беху даже в голову не пришло возразить, когда суровый шабин, обвешанный амулетами, в высоком головном уборе, с бубном и четками, вошел в его шатер. Реуб чувствовал себя умирающим и подумал, что тот пришел к его ложу, чтобы призвать духов, которые бы облегчили предсмертные мучения и после сопроводили душу на небеса.
Но шабин, вместо того, чтобы с порога начать читать молитвы, подошел в больному и присел на подставленный слугой валик. Он скользнул взглядом по телу страдальца, который лежал, скрючившись, и тихо стонал.
- Я услышал о твоей болезни и решил, что, возможно, смогу помочь , - произнес шабин, - тебе следовало сразу позвать меня. Уж если табибы не справились с хворью – значит, она вызвана порчей, не иначе.
Ину-Бех притих. Он внимательно слушал шабина, увидел в нем вдруг надежду на исцеление. Он был готов на все, лишь бы его перестали терзать ужасные спазмы, выворачивающие наизнанку все кишки.
- Помоги мне… - прохрипел он, протягивая руку к священнослужителю. – Сними… порчу…
- Столь сильная порча могла быть наведена только при помощи какого-нибудь заговоренного предмета, - сказал шабин. – Скажи, не попадала ли к тебе какая-либо чужая вещь? Если да, то немедленно покажи мне ее!
И в этот момент Ину-Бех отчетливо вспомнил свой давешний сон. Вспомнились и грозные слова странного воина из этого сна: «…ты присвоил то, что тебе не принадлежит… брать такие вещи означает навлекать на себя проклятие…»
Он мелко затрясся в волнении и принялся шарить вокруг себя.
- Да… - тихо бормотал он, - есть такая вещь… - Сейчас… сейчас… проклятый ярф… проклятый колдун… чтоб ему сдохнуть…
Вскоре камень был найден под подушкой. Ину-Бех протянул его шабину, но тот не спешил взять его в руки; прикрыв глаза, служитель культа медленно водил ладонью над амулетом, чуть шевеля губами. И когда наконец оноткрыл глаза, в них стоял ужас. Он отдернул руку от камня и с придыханием заговорил:
- О досточтимый реуб, в этом камне живет огромная сила! Это могущественный амулет с наложенным заклятием! Несомненно, твоя болезнь вызвана именно им!
- Что же делать? – прохрипел Ину-Бех, глядя на амулет так, словно это была ядовитая змея.
- Тебе следует немедленно вернуть его владельцу, - строго сказал шабин.
На несколько мгновений в шатре повисло напряженное молчание.
- А что если я просто избавлюсь от него? – спросил реуб. – Это поможет?
- Должен признаться, – зловещим голосом проговорил священнослужитель, – что я впервые встречаю амулет такой чудовищной силы. В нем заключен могучий дух… Откуда бы он ни взялся у тебя, о реуб, ты должен непременно вернуть его хозяину – только тогда порча отпустит тебя. И поторопись. Терпение духа, заключенного в этот камень, иссякает, и если ты просто выбросишь амулет или промедлишь еще немного, то умрешь с вывернутыми наизнанку кишками. И никто, даже я, не сможет тебе помочь. Лучше бы ты пригрел за пазухой степную гадюку, чем взял себе этот камень.
В шатре вновь воцарилась тишина. Ину-Бех с ужасом разглядывал лежащий на ладони камень ярфа, сильно жалея, что завладел им. Для него было немыслимо такое унижение: вызвать к себе пленника и вернуть отнятое, показав себя в столь жалком и омерзительном виде.
- Скажи, шабин… - наконец с надеждой тихо проговорил он, - могу ли я передать этот амулет через кого-то другого?
- Думаю, да, - ответил тот, - главное, чтобы он поскорей попал к хозяину – как только это случится, недуг отпустит тебя.
И тут новый приступ заставил Ину-Беха заскрипеть зубами. Холодный пот выступил на его лбу, кишки скрутило такой болью, что у него потемнело в глазах.
- Я понял… - с трудом проговорил он, - можешь идти, шабин… я… верну амулет…
Тогда же и там же. Альбизар
Альбизар почти не сомкнула глаз в эту ночь. Она все думала о своем разговоре с Белым Тигром, и осознание запретности происходящего между ними будоражило ее, маленькая тайна сближала их еще больше. Какая удача, что он знает гиурский язык! Теперь она непременно узнает, почему он не убил ее в том бою. А может быть, узнает о нем еще кое-что. Она представляла, как будет беседовать с ним напрямую, без свидетелей, наслаждаясь созерцанием его лица, следя за движением его губ, ловя его взгляд…
«Ведь в этом же нет ничего дурного… - уговаривала она себя, - да, он нравится мне, он очень красив и на него приятно смотреть, но ведь я никогда не позволю себе даже прикоснуться к нему! Я поговорю с ним, узнаю все, что хотела… А потом непременно скажу, что готова отпустить его следующей весной… то есть устроить побег… Вот только надо соблюдать осторожность… О, если кто-то узнает, что мы тайком ведем разговоры – страшно представить, что тогда будет… Но почему он открылся мне? И откуда он так хорошо знает наш эпос? Сколько вопросов… Надеюсь, скоро я смогу узнать на них ответы…»
При этом Альбизар не выпускала из рук плетеный кулон - подарок Белого Тигра. В темноте ее пальцы гладили витой шнурок, перебирали выпуклые узелки, и ей казалось, что в этой вещи запечатлена маленькая частичка души того, кто ее сотворил…
Когда на следующее утро Альбизар услышала от слуги Ину-Беха, что реуб смиренно просит ее о встрече, то немало удивилась. Что задумал мерзавец на этот раз? Неужели ему стало лучше, и он хочет в очередной раз продемонстрировать свое отношение к ней? Однако, как бы там ни было, она не могла проигнорировать просьбу своего вельможи, и немедленно отправилась к его шатру.
Она застала реуба в жалком состоянии. Он лежал, укрытый несколькими одеялами, руки его покоились на груди. Было удивительно, как изменила его болезнь за столь короткое время: он заметно осунулся и смотрел тусклым взглядом, напоминая подыхающего пса. В шатре стоял тяжкий смрад, и архунше пришлось сделать над собой усилие, чтобы не сморщить нос – приличия в любом случае необходимо было соблюдать.
Слуга остался на улице, так что в шатре были только они двое. Альбизар прошла к лежанке и присела на валик. Она не торопилась начать разговор, и лишь холодно смотрела на Ину-Беха.
Тот медленно произнес традиционное приветствие; было видно, что даже разговаривать ему тяжело.
- Ты звал меня, реуб – вот я пришла, - сказала Альбизар. – Ты хотел что-то сообщить мне – я тебя слушаю.
- Да… - тихо произнес тот, глядя на архуншу запавшими глазами, - я хотел сказать, что сожалею о своем поступке и приношу извинения. Вот… - Он протянул к ней руку и раскрыл ладонь – там лежал амулет Белого Тигра. – Возьми и отдай своему рабу этот бесполезный кусок камня. Мне он не нужен. Мной овладел айтар, когда я перечил тебе…
Альбизар усмехнулась про себя. Она не испытывала никакого опасения, будучи почему-то уверенной, что уж ей камень не причинит вреда. Кроме того, она вовсе не собиралась присваивать его.
«Значит, все-таки понял… Или, может, кто-то подсказал? - подумала она, бережно убирая амулет за пазуху. – Однако реуб лицемерит. Он не из тех, кто станет сожалеть о чем-либо. Впрочем, как бы там ни было, скоро Белый Тигр получит свой амулет назад, а Ину-Бех впредь будет осторожней с ним…»
- Я прощаю тебя, - произнесла она, вставая. – Выздоравливай, Ину-Бех. Пусть благословит тебя великий Оудэ…
У нее больше не было сил находиться рядом с этим человеком, от которого еще и исходил нехороший запах.
- Благодарю… Пусть милость небес пребывает с тобой, Альбизар-муле… - пробормотал реуб.
Направляясь к выходу, архунша уже не видела, какой злобой перекосило лицо Ину-Беха, как шевелились его губы, шепчущие неслышные проклятия вслед… Впрочем, это была всего лишь бессильная ярость человека, вынужденного сделать то, что делать ему совсем не хотелось.
Огай-Садэр был немало удивлен, когда утром увидел на ярфе обнову – это была обувь совершенно невиданного покроя, так что даже трудно было сообразить, как она сделана. Туфли не туфли, и уж точно не сапоги… Казначей не мог не признать, что обувь эта весьма хороша, легка и чрезвычайно удобна, и даже, пожалуй, может сгодиться и для зимы… если, конечно, сначала намотать на ногу полотно из войлока – ведь, в отличие от сапог, обувь эта позволяла легко менять размер, стоило лишь расслабить или затянуть шнурок. Словом, Огай-Садэр дивился и, будучи человеком практичным, уже подумывал о том, как бы убедить ярфа изготовить нечто подобное и для него… Впрочем, на все была воля госпожи, и самодеятельность могла быть сурово наказана, так что коротышка благоразумно решил, что в этом вопросе торопиться не следует, а там будет видно.
Не желая вновь опростоволоситься, Огай-Садэр, надзирая за работниками, то и дело поглядывал в ту сторону, откуда могла появиться архунша. И, как оказалось, не зря. Та явилась около полудня – и в этот раз казначей поприветствовал ее как надо.
- Пусть ярф подойдет ко мне, - сказала она.
Когда тот приблизился, она протянула ему амулет.
- Возьми свою вещь назад, - сказала Альбизар, - больше никто не посмеет забрать ее у тебя. Кроме меня, конечно; но мне ни к чему ни твой камень, ни что-либо еще. Ты и так принадлежишь мне полностью. Понятно тебе?
- Низкий, презренный раб! – приняв важный вид, стал воодушевленно переводить Огай-Садэр. – Возьми свою жалкую побрякушку – она не представляет никакой ценности. Ты не имеешь вообще ничего ценного, кроме собственной жизни, но и она также принадлежит мне, и я в любой момент могу отобрать ее у тебя. Ясно тебе, жалкий червь?
Альбизар увидела, как в глазах ярфа промелькнула усмешка – и догадалась, что его позабавило: видимо, перевод был не вполне точным. Он взял свой камень и склонился перед госпожой в поклоне, произнося слова благодарности. Затем надел амулет на шею и старательно завязал шнурок, который стал теперь несколько короче. Впрочем, это едва ли волновало его. Всем своим видом он показывал, что счастлив получить обратно дорогую ему вещь.
После выздоровления Ину-Бех, казалось, совершенно утратил интерес к пленнику. Он занимался своими делами, стараясь пореже попадаться на глаза предводительнице. Однако Альбизар оставалась начеку: в любой момент этот человек мог снова проявить свою низкую суть.
Тем не менее время шло, а реуб не делал попыток давить на архуншу, как это было свойственно ему раньше. И Альбизар всякий раз, вознося вечернюю молитву, благодарила великого Оудэ за спокойно прошедший день, когда у нее не было мучительной необходимости давать отпор Ину-Беху или принимать решения, против которых восставала вся ее сущность. И все оставшиеся до наступления холодов дни она наслаждалась покоем, ясной погодой и возможностью иногда проведывать своего пленника под предлогом наблюдения за изготовлением войлоков. Подаренное им плетеное украшение она спрятала в одну из своих шкатулок, но каждый день, перед тем, как лечь спать, доставала его и рассматривала – и тогда ей казалось, что сила Белого Тигра перетекает в нее через этот необычный амулет...
И вот, ровно в тот срок, что и предсказал шабин, теплый период осени закончился. Небо над степью заволокло темными тучами и с севера подул пронизывающий ветер, возвещая о том, что очень скоро придет пора покинуть летнее стойбище. По первому снегу гиуры должны были отправиться в путь. При этом следовало не упустить тот момент, когда снега будет еще не слишком много, чтобы животные могли идти, не увязая в нем.
Четыре дня с небольшими перерывами с неба сыпался колкий дождь, то и дело переходящий в снег. Гиуры готовили повозки к дальней дороге, скатывали циновки, одеяла, тюфяки, раскладывали по сундукам мелкие предметы домашнего обихода. И вот на утро третьего дня степь наконец побелела. Зима торжествовала победу: снег сыпал уверенно и густо.
Шабин вышел из своего шатра, воздел руки к небу и, прикрыв глаза, некоторое время стоял так, слегка покачиваясь. Завершив общение с богами, он оглядел собравшихся вокруг собратьев и возвестил, что пришло время сниматься с летней стоянки: снег уже не растает.
Великие степи, стойбище клана архуна Мун-Фардаза
Клан Мун-Фардаза, богатый и весьма многочисленный, имел обширные угодья на самом юге Степи. Его предводитель был умен, дальновиден и сведущ во многих делах. Воинам этого клана время от времени приходилось отражать набеги обитавших дальше к югу диких племен пустынных суяров, желавших захватить себе этот кусочек степи. Впрочем, у суяров было больше дерзости, чем силы, по сравнению с гиурами они были не столь хорошо вооружены, так что их нападения обычно не наносили клану большого урона. И даже в чем-то приносили пользу: у воинов была возможность отточить свои навыки в настоящих схватках.
Мун-Фардаз всегда чутко следил за тем, что происходит в Степи, какие царят настроения. Он много размышлял, и всякий раз неизбежно приходил к выводу, что степняков следует объединить – только тогда они будут настоящей силой, способной завоевывать новые земли и властвовать над другими народами. Говорят, что когда-то, лет двести назад, так и было… правда, недолго. Что послужило толчком к началу разъединения, осталось загадкой, но в итоге гиуры снова стали жить разрозненно, каким-то чудом сохраняя равновесие, заключавшееся в избегании межклановых конфликтов.
Мун-Фардаз понимал, что такое положение дел довольно зыбко. Стоит только появиться могущественному врагу, который решит пойти на них войной – и все благополучие тут же закончится. Если это случится, прольется много гиурской крови, а выживших враг обратит в своих рабов - и в итоге жители степи исчезнут как народ… Да ведь те же суяры, если их поддержат более цивилизованные соседи, могут представлять существенную угрозу. Также и ярфы могут вдруг решить покончить с гиурами – что если они объединятся своими княжествами и сами пойдут войной на Степь?
Последний набег Мун-Фардаз не поддержал. Он даже пытался отговорить других архунов от этой безнадежной затеи – но те не послушали его. Алчность толкала их на эту авантюру; много лет живя спокойной жизнью, они утратили здравомыслие. Они даже не избрали Большого Архуна на время похода! Как же они собирались воевать против ярфов, которые являются весьма опасными противниками? Что же это за набег, когда им никто не руководит, когда часть народа вообще отстранилась от этого мероприятия? Смешно – решения в походе принимались голосованием среди архунов… Что ж, итог вполне закономерен – они вернулись ни с чем, понеся существенные потери. Разве ж так вершатся дела? Безусловно, надо стремиться к тому, чтобы подмять под себя оседлые племена, но делать это нужно с умом, последовательно и целенаправленно, имея отчетливый план. Тут нельзя поддаваться низменным чувствам – таким, как алчность и гордыня; нет, здесь требуется расчет и жесткость, а главное, единство под сильным и волевым руководством.
Мун-Фардаз был еще довольно молод – ему не исполнилось и двадцати пяти лет. Но он чувствовал в себе великую силу. Разум его устремлялся в будущее, и он довольно четко представлял себе, как достигнуть могущества и процветания, создав в степи централизованное государство, которое будет являть собой несокрушимую силу. Причем он не просто размышлял, а кое-что и предпринимал для того, чтобы однажды, если это будет угодно Великому Оудэ, стать во главе всех гиуров. Он принимал в свой клан тех, кто бежал из родных стойбищ от самодурства или жестокости своих архунов, и неизменно находил этим людям применение, так что они всегда оставались довольны, отвечая преданностью и усиленными стараниями на благо клана. Среди соседей Мун-Фардаз пользовался огромным влиянием и уважением. Несколько архунов даже были ему очень сильно обязаны – когда-то он спас их от разорения. Мун-Фардаз поставил себя так, чтобы соседи прислушивались к его мнению и были солидарны с ним в его поступках и решениях. Впрочем, он не был столь наивным, чтобы целиком полагаться на кого-либо. Он знал, что только неограниченная сила и власть могут в значительной степени обеспечить преданность людей – так уж устроен этот мир.
Кроме ума, дальновидности и способности завоевывать авторитет среди равных, Мун-Фардаз обладал еще одним редкостным качеством – умением следовать собственным решениям даже в том случае, если они расходятся с общественным мнением. Он был человеком, который легко ломал традиции, причем делал это так, что никто не смел ему возразить или воспрепятствовать. Так, шесть лет тому назад он совершил немыслимое – женился на светловолосой женщине из чужого, враждебного народа…
Он сам украл эту девушку, когда с небольшим отрядом отправился исследовать западные границы Степи, вдоль которых располагались селения ярфов. Архуном тогда еще был его отец – правда, тот уже сильно болел, так что никто не сомневался, что очень скоро главенство над кланом примет его единственный сын, надежда и опора, позднее дитя после семи дочерей.
И вот – наследник привозит в становище голубоглазую чужачку и заявляет, что собирается сделать ее своей женой…
Естественно, поначалу старик пытался возражать.
«Сынок, почему ты хочешь непременно взять ее в жены? – говорил он. - У тебя уже есть две красавицы-жены. Если она так тебе нравится, ты ведь можешь взять ее наложницей. Нельзя нам жениться на белых женщинах!»
«Отец! – горячо отвечал Мун-Фардаз, почтенно склонившись перед родителем, - почему нельзя? Ведь нет такого закона, правда?»
«Это так, - соглашался старый архун, - но предания говорят, что такие женщины приносят беду… Что проклятие ожидает любого, кто заключит с женщиной из племени ярфов брачный союз… Что их потомки также будут прокляты…»
«Это все сказки, отец, - уверенно возразил на это Мун-Фардаз. – Где доказательства? Ты видел когда-нибудь своими глазами, чтобы это подтвердилось?»
«Нет, не видел, - покачал головой старик. – Но даже если пренебречь народной приметой, подумай: как это будет выглядеть в глазах людей? Ярфы – наши враги, мы презираем их и время от времени воюем с ними. Вечная мечта сынов степи – обратить в рабство гордый народ лесов, покорить их земли и заставить платить дань. И они знают это - и ненавидят нас в ответ, и мечтают изничтожить. Они считают нас грязными и дикими. Эта женщина, пусть даже и покорится тебе, никогда не будет принадлежать тебе всей душой. Кроме того, ее не примут в нашем клане, и это создаст тебе затруднения, подорвет авторитет, а ведь тебе править здесь после меня! И потом, как к ней отнесутся твои жены? Не сживут ли они ее со свету, ты же знаешь, какими могут быть женщины…»
«Пусть только попробуют! – мрачно усмехнулся Мун-Фардаз. – Думаю, отец, что я смогу управиться со своими женами. Я заставлю их уважать Яллудзай.»
«Как? – изумленно переспросил архун, - «Сладкоголосая Птичка»? Почему ты дал ей такое имя, сын мой?»
«Отец… - проникновенно произнес тот, - прежде чем увидеть ее там, в лесу, я услышал ее голос… Эти чистые звуки лились внутрь моей души, наполняя ее до краев чем-то необыкновенным, от чего у меня, кажется, даже сердце остановилось… я готов был умереть, слушая ее пение… - голос мужчины дрогнул. - О отец, я не ожидал от себя ничего подобного. Я был словно во власти колдовства. Тихо пробираясь меж деревьев, я пошел на этот дивный голос. А когда я увидел ее… Всю такую светлую, легкую и печальную – я будто бы воспарил над землей. Я сначала даже подумал, что это какая-то ярфская богиня грустит у дерева, вдали от людского поселения. Из ее глаз катились слезы. Она прижимала к груди свои белые руки… И пела… пела… И в этот момент я понял, что хочу слышать этот голос каждый день… И видеть ее… Прикасаться к ней… Весь мир померк в моих глазах в тот миг…»
Старый архун был поражен. Он не ожидал подобного от своего сурового и даже порой жесткого сына. И теперь только моргал да смущенно кряхтел, положительно не зная, что ответить.
Но Мун-Фардаз снова заговорил, теперь уже своим обычным решительным тоном:
«Словом, отец, я, даже не думая, просто схватил ее, перекинул через седло и… и вот я здесь и собираюсь на ней жениться, а иначе мне и жизнь не мила.»
Он смело посмотрел в глаза отцу.
«Ну хорошо, сынок… - пробормотал тот, почесывая подбородок, из которого торчал тоненький пучок пегих волос, - я понимаю тебя – ты еще так молод и горяч, а ярфские девицы весьма хороши собой и обладают поистине магическими чарами. Но ведь тебе должно быть известно, что эти белокожие девушки все сплошь порченые… Ты наверняка слышал, какой у этих ярфов дикий, чудовищный обычай: до брака они могут совокупляться сколько хотят и с кем хотят – что мужчины, что женщины. Это серьезное препятствие, сын мой. Ты – продолжатель царского рода, будущий архун, тебе не нужен такой ужасный позор – жениться на девице, которая уже впускала в себя множество мужчин! Это немыслимо! Если бы ты взял ее наложницей, это не имело бы особого значения, но твоя невеста обязана быть чистой. Ты не можешь не понимать этого.»
Мун-Фардаз немного помолчал; на его скулах ходили желваки. Непроизвольно он сжимал и разжимал кулаки, и наконец медленно произнес:
«Отец, он еще слишком молода… Я надеюсь, что она не успела стать порченой…»
Старый архун нашел в себе силы рассмеяться.
«Не надейся! Видно, что этот цветок расцвел не вчера. Она как раз в том возрасте, когда их женщины уже достаточно искушены в плотских утехах…»
И тут молодой мужчина вспыхнул.
«Не говори так, отец, ведь ты не можешь знать этого наверняка! – воскликнул он. - Я чувствую, что к этому нежному цветку еще никто не прикасался… Впрочем, это можно сей же час проверить! И если она не порченая – я женюсь на ней сразу же - слышишь, отец? Обещай, что в этом случае ты благословишь меня!»
«Хорошо, я обещаю», - легко согласился старик, уверенный в своей правоте.
Как же он был изумлен, когда приглашенные старухи, осмотрев девушку, сказали, что она нетронута… Мун-Фардаз торжествовал. И очень скоро Сладкоголосая Птичка стала его третьей женой - и ни увещевания шабина, ни укоризненные взгляды тетушек, ни перешептывания людей не оказали на него никакого действия. Свадьба состоялась по всем правилам.
Через год старый архун отправился в Жемчужную Обитель, и Мун-Фардаз занял его место.
Там же, супруга архуна Мун-Фардаза Яллудзай (она же венедка Беляна)
Яллудзай, любимая жена архуна, могла иметь все, что пожелает ее душа. Сундуки ее были наполнены самыми дорогими украшениями и прекраснейшими нарядами, на столе ее всегда стояли изысканные лакомства. Несколько рабынь прислуживали ей лично, слушаясь малейшего движения ее пальца. Приказы ее выполнялись беспрекословно и всяк склонялся перед ней в почтении. Одного не было у Яллудзай – счастья. Навсегда окаменело ее когда-то пылкое сердце, навеки похоронила она в памяти своей цветущие сады Пеяросля, бревенчатые стены домов, колосящиеся поля… И только одно помнила она удивительно ясно – лицо молодого княжича, с которым так и не сложилось.
Среди гиуров Беляна жила уже два года. За это время изучила она язык и нравы степняков, освоила их обычаи, а также привыкла к тому, что отныне у нее другое имя. Что ж еще оставалось ей делать, раз неумолимая судьба распорядилась таким жестоким образом? Никогда она больше не вернется в родное поселение. Жить ей теперь до самой смерти здесь, среди чужих, которые никогда не станут ей близки. Да, муж заставил своих людей относиться к ней с почтением, да только видела она, что никто здесь не любит и не принимает ее. Сама она, впрочем, тоже не особо стремилась сблизиться с кем-либо. Мун-Фардаз строго пригрозил другим своим женам, что если станут обижать ее, то будут строго наказаны, вплоть до развода. И две эти женщины, будучи внешне вполне с ней любезными, на самом деле ненавидели ее – за то, что только ее любил молодой архун самозабвенно и страстно. Ей доставались самые яркие драгоценности, самые пышные меха, самые богатые наряды, лишь с ней суровый господин становился удивительно ласков и покладист…
Каждый вечер Яллудзай услаждала слух супруга пением. Голос и вправду был у нее чудный: нежный и звонкий, точно колокольчик. Да только песни все были грустные… Петь веселые она отказывалась.
За два года Яллудзай могла бы уже забеременеть и родить, но этого не происходило. Молодой архун не особо тревожился, надеясь, что великий Оудэ непременно когда-нибудь пошлет ему ребенка от светловолосой супруги. И невдомек ему было, что Яллудзай не допускала даже и мысли, чтобы понести от гиура. Стоило ей только представить, что она родит узкоглазого ребенка-полукровку – и все в ней восставало против. Она уже заранее ненавидела своих детей, которые могли бы родиться у нее от нелюбимого, отвратительного ей человека, врага, который украл ее, увез на чужую сторону и взял в жены против ее воли. И потому каждый раз по весне собственноручно собирала она в степи травку, которая замыкает женское чрево, не дает ему оплодотвориться, - травкой такой пользовались все незамужние венедские девушки. Ее листья она заваривала кипятком и пила в определенные дни лунного цикла.
Так и жила Яллудзай, проводя дни свои праздно и уныло. Равнодушно встречала она мужа на брачном ложе, холодно принимала его подарки. Обида и черная тоска постепенно выжигали в душе ее все доброе и нежное. Словно тяжелая мрачная туча заволокла ее разум и с каждым днем пухла в нем, искажая все то, что когда-то было дорого. Ужасная несправедливость всего произошедшего толкала ее к мысли, что молодой княжич виноват во всех ее бедах. «Проклятый» - так называла она его теперь про себя. И тоже ненавидела – едва ли не сильнее, чем своего гиурского мужа. При мысли о Ланко она сжимала кулаки. «Княжествует там, наслаждается жизнью, поди, женился уже… - с горечью думала она, едва удерживая злые слезы, - а обо мне и думать позабыл… Словно бы и не было меня никогда… Сгинула, пропала, да и ладно… девок много. А мне-то за что страдать?! Ни матушку больше не увидеть, ни брата… Жить среди этого ужасного, дикого народа… Что за горькая доля! Лучше б мне умереть! Да ведь и умереть-то не дадут – все время я под присмотром… Будь они прокляты, гиуры поганые, и Мун-Фардаз вместе с ними, лиходей, мерзавец! Но самых великих несчастий я желаю Ланко… Я бы многое отдала, чтобы увидеть его крах, его мучения! Почему он не смог полюбить меня? Почему так капризно оказалось его сердце? Я любила его всегда, сколько себя помню, и ни разу взор мой не упал ни на кого другого. А теперь… все испоганено, все разрушено, разбито и втоптано в грязь! За что мне это? В чем я виновата? Не будет мне покоя, пока я знаю, что ходит он по земле и наслаждается жизнью, проклятый…»
Впрочем, Мун-Фардаза мало волновало то, что творится в душе у его супруги. Как и любой гиур, он полагал, что женские чувства и переживания – блажь, к которой не следует относиться серьезно. Он считал, что делает для своей голубоглазки все, чем только можно ублажить любимую жену. И при этом справедливо рассчитывал на ответную привязанность, хотя бы на благодарность. Ведь он не сделал ее своей рабыней-наложницей, не имеющей никаких прав… Нет, ради нее, под влиянием необычайно пылкого чувства, он бросил вызов обществу! Он женился на ней, сделал ее госпожой, перед которой все должны были склонять головы… А самое главное – это то, что ее будущие дети могли претендовать на архунский титул!
Что же касается того способа, при помощи которого он завладел этой девушкой, то тут он не чувствовал особой вины перед ней, вовсе не находя свой поступок зазорным. Ну и что с того, что украл! Он проявил ловкость и решительность. Среди степных племен кража невесты вообще была распространенным обычаем. Так поступали в тех случаях, когда родители девушки были заведомо против жениха. А порой и сама девушка даже не догадывалась о существовании пылкого поклонника… Считаться с женщинами у степняков было не принято. И потому, исходя из своих гиурских понятий, Мун-Фардаз полагал, что живется его Сладкоголосой Птичке более чем хорошо. Она во всем устраивала его: большую часть времени молчала, не сплетничала с подружками, не требовала новых нарядов, не пыталась вмешиваться в его дела. Словом, в ней он видел идеальную жену и не переставал хвалить себя за то, что не растерялся тогда в лесу. А наследник… Наследник обязательно будет, надо только стараться. И пусть обижаются другие жены, но, пока Яллудзай не забеременеет, они могут не рассчитывать на то, что он будет звать их на свое ложе чаще, чем раз в месяц…
Великие степи, клан архунши Альбизар, перекочевка на зимовку
Гоня впереди себя табуны лошадей, стада верблюдов, баранов и коз, уходили степняки на зимовку. Там, на берегах реки Кер-Багалы, круглый год проживала небольшая часть гиуров, обычно из самых бедных. К возвращению своих кланов они заранее должны были соорудить загоны, расчистить и приготовить места, где встанут шатры. Там, у подножия гор, зимние ветры не дули столь пронзительно, как в степи. А возле реки всегда было много растительности, которая служила строительным материалом, топливом, а также кормом для скота в зимнее время. При этом снежный покров в тех местах был намного ниже, чем в открытой степи, что позволяло животным легко добывать пропитание. Однако корм этот был довольно скуден, и до весны скот успевал изрядно отощать.
Путь к зимним стойбищам был неблизким. Насколько Ланко смог уловить из разговоров гиуров, идти предстояло тридцать три дня. Естественно, он, вместе с другими рабами, шел пешком позади повозок; замыкали же шествие несколько вооруженных всадников. По распоряжению архунши кандалы с пленника сняли. И те, что шли с ним бок о бок, завистливо косились на его ноги, обмотанные до колена войлочными полотнами – их надежно удерживал обвитый вокруг икры шнурок от поршней, клинья которых пришлось чуть расставить. Сразу становилось понятно, что этому ярфу тепло и удобно, в то время как у большинства рабов были довольно худые сапоги, поскольку господа обычно отдавали им свою обувь, когда та уже изнашивалась до изрядной степени. Снег шел почти беспрестанно, и идущие пешком ежились от ветра, поднимали воротники и натягивали шапки едва ли не на глаза; и только светловолосый мужчина, казалось, не чувствовал холода, хотя поверх тонкого изношенного кафтана на нем была надета лишь драная овечья безрукавка.
Ланко и вправду не мерз. Кровь его была слишком горяча для того, чтобы подобная погода, когда даже и мороза-то особого нет, доставляла неудобство. Напротив, он наслаждался, потому что любил это время, когда небеса заботливо укрывают засыпающую Мать-Землю белым одеялом, с тем, чтобы по весне она, отдохнувшая и набравшаяся сил, разразилась буйством трав и цветов… Снежинки падали на непокрытую голову молодого венедского князя, холодком щекотали шею и лицо, мгновенно тая на теплой коже. Иногда дерзкая снежинка садилась на его губы и сразу превращалась в капельку, которую он всякий раз слизывал, как когда-то в детстве. При этом он украдкой улыбался, вспоминая безмятежные детские годы в родном поселении.
Но чаще всего мысли о той золотой поре перетекали в тревогу, которую Ланко не всегда удавалось унять. «Как там отец? – думал он с беспокойством. - Здоров ли? Не сломила ли его весть о том, что я в плену у гиуров? Кто теперь встал во главе дружины в мое отсутствие? Скорее всего, отец назначил на эту должность Войко. Надеюсь, мои звереныши тоже в порядке… Не забывают ли их кормить? Ласкают ли? Ничего… Я вернусь. Так или иначе, но я постараюсь убежать. Только не хотелось бы доставлять неприятности госпоже. Она добра ко мне… Впрочем, скорее всего, это просто благодарность. Ведь только мы с ней знаем, что на самом деле произошло перед тем, как на меня накинули аркан…»
Мысли Ланко все время возвращались к архунше, о чем бы он ни думал. «Госпожа» - так называл он ее в своих мыслях, несмотря на то, что знал ее имя. Думы о ней стали привычными, они согревали сердце приятным теплом. На фоне туманного будущего, полного смутных угроз, образ прекрасной гиурки вселял надежду, что все произошедшее с ним не будет иметь печального завершения. Госпожа заботилась о нем, хоть и редко им доводилось видеться: она почти не выходила из своего шатра. Ланко все не мог забыть выражения ее лица, когда он вдруг начал читать ей отрывок из гиурского эпоса. Зачем он это сделал? Почему именно таким способом он дал ей понять, что владеет ее языком? Он не смог бы внятно это объяснить. Но при взгляде на нее в тот момент у него вдруг отчетливо всплыли в голове именно эти строчки о легендарной воительнице – и он произнес их. А произнеся, и сам был удивлен, что запомнил кое-что из того, что читал ему дядька Горюн, обучая гиурской речи. Она же была изумлена и растеряна. Она не знала, как себя дальше вести с ним. Да и Ланко тоже отчего-то почувствовал замешательство, точно незваным гостем вторгся в покои чужой души… Кроме того, следовало соблюдать осторожность, чтобы никто не понял, что происходит. И он закончил этот разговор, даже не сомневаясь, что она будет хранить тайну. Теперь им обоим надо было привыкнуть к мысли, что они могут общаться без посредников. Однако после того разговора возможностей для того, чтобы побеседовать наедине, больше не было. И Ланко надеялся, что по приходе в зимнее становище ситуация изменится.
Что же касается реуба, то тот вообще не появлялся в его поле зрения, за исключением тех моментов, когда нужно было отдавать распоряжения и контролировать слуг и рабов. Так происходило обычно во время переправ через реки. При этом Ланко заметил, что сам реуб старается не подходить к нему ближе, чем на двадцать шагов. Лишь издалека бросал тот на пленника исполненные ненавистью взгляды – венедский князь чувствовал их кожей, затылком. От этого человека исходила угроза. В мрачных закоулках своего разума он вынашивал подлые планы по достижению собственного могущества.
Уже после первой переправы Ланко понял, насколько отточены действия степняков в подобных обстоятельствах, и невольно восхитился. Видно было, что эти навыки отработаны десятками, если не сотнями, лет. Все происходило без суеты и лишних слов. Достигнув реки, рабы, слуги и чернь принимались деловито сооружать плоты из поваленных деревьев, всегда в обилии валявшихся у кромки воды. Также они собирали сухую траву, камыш, и связывали все это в снопы. После чего рабы раздевались и заводили запряженных в повозки лошадей в воду. Под края этих повозок, с которых даже не снималась поклажа, подкладывали множество снопов – и лошади, управляемые плывущими рядом и придерживающими их рабами, двигались вплавь к противоположному берегу, таща повозки за собой. Коз, баранов и верблюдов переправляли на плотах, которые также привязывали к лошадям.
Конечно же, Ланко принимал во всем этом самое активное участие. Быстро очищая деревья от лишних веток при помощи топорика, он ловко связывал их в крепкие, добротные плоты. У него это получалось гораздо быстрей, чем у любого другого. Правда, при этом над ним постоянно нависало по паре надсмотрщиков, которые, сидя в седлах, внимательно наблюдали за работой, покрикивая и угрожая плетью. Вместе с другими невольниками ему приходилось раздеваться и плыть в ледяной воде рядом с лошадью, успокаивая ее и направляя вперед, к другому берегу.
Когда до цели оставалось три дня, подули холодные ветры. Они грубо толкали в спину, словно заставляя поторопиться. Последний день перехода выдался морозным и ясным. Солнце, выйдя из-за кромки земли, залило ярким светом бескрайние степные просторы, и снег засиял и заискрился в его лучах подобно рассыпанным бриллиантам. И вдали, на горизонте, голубой каймой уже отчетливо вырисовывались горы, которые и являлись конечной целью путешествия.
Планета Новороссия (бывшая За-о-Дешт-4), бывшие владения клана «Горных круч», временная императорская резиденция, рабочий кабинет Е.И.В. Владимира Владимировича Шевцова
С момента основания Русской Галактической Империи прошел год. За это время сомкнувшейся вокруг императора и императрицы верхушке новорожденной Империи удалось в общих чертах подчинить себе обитающие на поверхности планеты светлые кланы и прорвать внешнюю блокаду за счет давших клятву верности темных кланов. Собственно, блокады как таковой и не было, был запрет Совета Кланов на посещение системы За-о-Дешт, без всяких санкций за его нарушение, и этим злостно пользовались как профессиональные контрабандисты, так и честные торговцы. Поэтому бывший барон (а ныне граф) де Турневиль уже несколько раз с дипломатическими миссиями посещал планету своего рождения.
И вот настало время, когда нулевой цикл имперского строительства завершился, и теперь предстояло двигаться к следующему этапу. Общество, собравшееся по этому поводу на совещание в императорском кабинете, оказалось весьма неоднородным. Помимо самого хозяина кабинета и его супруги, здесь присутствовали: Лиут-Ольга - аватар имперской маркграфини и личной императорской яхты «Багряные листья»; главнокомандующий гвардией и императорский наставник генерал-майор Виктор Данилович Седов, личный шеф-пилот Е.И.В. гвардии полковник Алексей Карпов, а также долговязая ученая-социоинженер светлая эйджел госпожа Настаз.
Как раз госпожа Настаз, недавно разродившаяся обычным для эйджел сереньким младенцем, и являлась главным действующим лицом на этой встрече. Когда-то давно, когда она была еще не имперской гражданкой первого класса, а членом миссии Наблюдателей на планете Склавения от клана «Шепот Тьмы», ей довелось поработать с тамошними обитателями. И теперь этот опыт должен был пригодиться ее новому великому клану. Сама Настаз не сомневалась, что, когда с организационными вопросами на Новороссии будет покончено, взгляд самого могущественного из хумансов рано или поздно обратится в сторону планеты, на которой эйджел некогда поселили дальних родственников будущих покорителей Вселенной. Ведь это так естественно – в поисках верности и поддержки обратиться к людям, наиболее родным по крови.
Впрочем, император Шевцов думал похожим образом. Прежде хумансовский контингент империи пополнялся в основном самотеком, за счет перевербованных наемников с Франконии и Тардана. И если о немногочисленных тарданцах шла слава как о хумансовском подобии темных эйджел, то за многочисленными франконцами, не отличающимися верностью слову, требовался неусыпный присмотр. Разумеется, со временем с помощью эйджел-социоинженеров из менталитета потомков средневековых европейцев удастся удалить пережитки темного прошлого, но сознательно лояльные граждане, помимо чистокровных русских, требовались Империи прямо сейчас. Кроме того, императору Шевцову было просто интересно, что представляют из себя эти родичи далеких предков, да и чисто по-человечески оставлять родню в небрежении было нехорошо.
- Итак, на повестке дня планета Склавения, - сказал он. - Уважаемая Настаз, дайте, пожалуйста, краткое описание.
Выпрямившись во весь свой могучий рост, светлая эйджел начала говорить:
- Склавения - планета так называемого земного типа. Сила тяжести - девяносто пять процентов стандартной, содержание кислорода - двадцать два с половиной процента, среднее атмосферное давление - девяносто семь килопаскалей. Терраформирование поверхности было произведено частично, для жизни хумансов приспособлен только один материк размером с вашу Северную Америку, остальные материки и островные гряды, за исключением ближайших к месту вселения, оставлены в первозданном виде: голые скалы, без всяких намеков на признаки жизни. Чтобы вся Склавения естественным путем стала пригодной для обитания, должны пройти миллионы лет. Спрямление оси вращения этой планеты производилось в ограниченных размерах, с целью смягчить годовую сезонность, а не устранить ее полностью, поэтому ни один светлый клан не избрал Склавению местом своего поселения. Мы, эйджел, предпочитаем теплый климат с отсутствием температурных колебаний, а то время, когда с неба падает этот ваш, как его, снег, кажется нам издевательством над здравым смыслом.
- Ну и зачем вам, эйджел, понадобилось терраформировать планету, на которой вы все равно не собирались жить? – со скепсисом спросил полковник Карпов.
Глядя на оппонента сверху вниз, ученая Настаз произнесла академическим тоном:
- Терраформирование Склавении было проведено консорциумом кланов светлых эйджел на основании лицензии, выданной Советом Кланов. Это место мы избрали в качестве лаборатории для социотехнологических исследований в области взаимодействия оседлых и кочевых народов хумансов. Оседлые народы, населяющие лесную и отчасти лесостепную зону обитаемого материка, представлены различными племенными разновидностями народа склавенов, переселенных туда около полутора тысяч ваших циклов назад, а их кочевые оппоненты являются потомками вымершего в материнском мире племени хунну. А эти подвиды хумансов привыкли жить в умеренно холодном переменном климате, и изменение климатических показателей сбило бы чистоту эксперимента. По большому счету, они даже не заметили Переселения, всего через несколько десятков циклов восстановив привычный образ жизни. Мы хотели сохранить склавенов и хунну в их исходном состоянии, чтобы иметь возможность увеличивать сумму своих знаний, не отправляясь для этого на запретный для нас Материнский мир.
- А зачем вам, эйджел, потребовалась такая лаборатория? – задал следующий вопрос генерал Седов. - Что вы хотели узнать, поселив людей на новой планете и манипулируя их поведением?
- Мы, эйджел, как светлые так и темные, - сказала Настаз, - считаем вас, хумансов, низшими существами, которых не коснулось облагораживающее влияние Древних. И в то же время мы боимся вашего ужасающего Потенциала, который, если дать ему волю, распространит вас по Вселенной, будто какую-то эпидемию - и тогда мы исчезнем, потому что Древние не смогли заложить в нас то, что вы сами взяли у природы. Мы боимся подтверждения того, что на самом деле это вы высшая форма развития разума, а вовсе не мы - и поэтому на всех подчиненных нам колонизатах предпринимаются тщательные меры по ограничению вашего развития. Едва какой-нибудь оседлый народ обретает такое благополучие, что начинает задумываться о следующем этапе развития, мы насылаем на него дикие кочевые орды, которые сжигают города, вытаптывают поля, а всех, кто не успел спрятаться, убивают или уводят в рабство. В настоящий момент степи Склавении снова беременны таким Великим Нашествием - я и мои коллеги готовили его по поручению наших матрон, пока нас не похитили вонючие скунсы из клана «Багряных листьев»…
Император Шевцов, слегка нахмурившись, строго сказал:
- Отныне никаких экспериментов и манипуляций над людьми - как отдельными личностями, так и целыми народами - не будет. Фербортен! Запрещено! А теперь, господа маркграфы и вы, госпожа Настаз, давайте поговорим по существу. Вы, Виктор Данилович, назначаетесь начальником экспедиции на Склавению, а также нашим полномочным послом. Госпожа Настаз… насколько мы понимаем, на этой планете ни у славян, ни у хунну не существует полноценных государственных образований, с которыми было бы возможно вступить в дипломатические отношения и привлечь их к союзу - подобно тому, как граф де Турневиль вовлекает в нашу орбиту королевства, великие герцогства и графства Франконии?
- Да, Ваше Могущество, - опустив глаза, ответила Настаз, - у обитающих в лесах склавенов в основном сохранилась родоплеменная структура, несущая в себе самые начальные зачатки государственности, а хунну разбиты на отдельные, зачастую враждующие между собой кланы, которые объединяются в Большую Орду только во время Великих нашествий. Потом, когда цель достигнута и земли оседлых народов разорены, эта орда сама собой, без всякого нашего участия, распадается на составные части, как волна, выбежавшая на берег.
- Как мы уже говорили, теперь с этим покончено, - сказал император. - И вы, многоуважаемая Настаз, теперь должны учиться созидать, а не разрушать. Я понимаю, что создание империи - это великий труд, но когда-то надо сделать первый шаг… Поэтому, в связи со всем вышесказанным, мы объявляем планету Склавения имперским протекторатом, а нашего учителя, наставника и главнокомандующего гвардией назначаем лордом-протектором этой планеты. Вы, многоуважаемая Настаз, будете главным научным консультантом экспедиции, ее шеф-пилотом назначается товарищ Карпов, а глубокоуважаемая Лиут станет кораблем-носителем экспедиции…
- Если я полечу в эту экспедицию, то как быть с моей должностью императорской яхты? – непроизвольно воскликнула Лиут-Ольга, непроизвольно перебив самого императора.
- Это очень важная миссия, моя дорогая, - сказала императрица, ободряюще посмотрев на Лиут-Ольгу, - не менее важная, чем быть нашей яхтой. Люди, живущие на той планете, являются нашими ближайшими родственниками, и принести к ним в дома покой и порядок входит в наши непосредственные императорские обязанности. А должность императорской яхты от тебя никуда не уйдет; еще наступит время, когда мы будем совершать на тебе официальные визиты.
- Да, Лиут, - подтвердил император, ничуть не рассердившийся на свою яхту за бестактность, - совершать этот вояж на «Несокрушимом» было бы опрометчиво, ибо он нужен нам здесь для обороны Новороссии. При этом ты пока единственный Корабль, которому Мы можем доверять чуть больше, чем полностью.
- Хорошо… - опустила глаза Лиут-Ольга, - я выполню ваше поручение в наилучшем виде, со всем комфортом доставлю экспедицию на Склавению, а потом в целости и сохранности верну обратно.
- Если по пути ты встретишь какой-нибудь воинственный клан, - сказал, подобрев, император, - то ни в коем случае не рискуй и не пытайся его победить. Используй свои последние модернизации в скорости и маневренности и уходи от погони. Помни: в свой военной ипостаси ты равна всего лишь патрульному корвету, а не тяжелому крейсеру, и тем более не линкору. Так что встреча в бою с серьезным противником тебе категорически противопоказана…
Тут императорский наставник с легкой усмешкой спросил:
- Владимир Владимирович, мы полетим в эту миссию вчетвером, или ты все-таки соблаговолишь выделить нам силовое обеспечение?
- А я думал, это и так понятно, - пожал плечами император, - гвардейского батальона штурмовой пехоты, с которым ты брал здешнюю орбитальную станцию, для этого задания, думаю, будет достаточно. Госпожа Настаз, какими силами на Склавении располагают ваши Наблюдатели?
- Гнездо Наблюдателей расположено в горной долине на южном побережье обитаемого материка, - сказала Настаз. - Персонал – небольшое количество эйджел низкого ранга, и до сотни наемников, в основном тарданцы. Именно они составляют обслугу торговых караванов, которые поставляют кочевникам оружие и другие нужные вещи, обменивая их на пленников, мозгам которых суждено стать управляющими элементами в наших машинах…
- Какая мерзость! - воскликнула императрица Виктория, передернув плечами. – Никак не могу к этому привыкнуть… Я надеюсь, что всех замешанных в подобном настигнет рука имперских законов, карающих как за незаконное лишение свободы, так и за продажу людей, находящихся в беспомощном состоянии, и нанесение им необратимых телесных повреждений.
- В первую очередь, устанавливая протекторат, мы должны на корню пресечь подобную практику и освободить всех рабов, - сказал император. - Но если кто-то из кочевников не внемлет нашему внушению и продолжит обращать себе подобных в рабство, на него должна обрушиться ярость нашего закона. Виктор Данилович, я разрешаю оторвать тебе столько неумных голов степных удальцов, сколько потребуется для того, чтобы прежний образ жизни навсегда канул в лету. Но сверх этого ты должен соблюдать меру и проявлять милосердие, независимо от того, кто перед тобой находится: представитель народа склавенов, хунну, наемник-тарданец или захваченная твоими людьми светлая эйджел. Я тебя хорошо знаю, а потому рассчитываю, что ты будешь весьма умерен в применении насилия, ибо воины хунну нужны нам не меньше таких же воинов славян.
- В таком случае я возьму с собой сводный батальон, состоящий из двух рот, - сказал генерал Седов, - первая рота - ветеранская, с еще земной выучкой, составленная из участников второй чеченской кампании и войны трех восьмерок, а вторая… с личным составом из захваченных нами на станции бой-девиц. В таком случае противостояние с наемниками и вовсе может обойтись без крови, потому что те, лишь завидев на горизонте эти живые танки, предпочтут сложить оружие без боя, чем испытать судьбу и быть разорванными на части.
- Виктор Данилович, - император Шевцов приподнял бровь, - а разве этот весьма специфический контингент уже годен для того, чтобы пускать его в настоящее дело? Насколько я помню, по первоначальным оценкам, их готовность к бою должна наступить только на третий-четвертый год обучения. И, кроме того, вы не опасаетесь, что это обоюдоострое оружие? А вдруг тамошние эйджел сумеют получить доступ к управляющим чипам этих бой-девиц и таким образом перехватят у вас контроль за этим подразделением?
- Об управляющих чипах и их нейтрализации мы подумали первым делом, - хмыкнул императорский наставник, - потому что в принципе не признаем никого подчинения за пределами обычной воинской дисциплины. Наши ученые-медики нашли способ безопасной и необратимой блокировки этих устройств. Больше никто и никогда не сможет навязать нашим бойцам свою волю таким противоестественным образом. Что касается второго, то есть первого, вопроса, то обучение и воспитание пошло гораздо быстрее потому, что у этих девушек сохранились все необходимые в армейской жизни рефлексы. То, чему обычно учат новобранцев в первый год службы, у этих особ уже намертво вбито в подсознание. Я бы сказал, что нам сейчас приходится совершать обратный процесс – превращая этих бой-девиц из идеальных солдат в обычных людей. Разумеется, «обычных» с поправкой на их происхождение и весь предыдущий анамнез.
- Ну и как, Виктор Данилович, у вас что-нибудь получается? - спросил император.
- Как рядовые бойцы они уже почти идеальны, но на сержанта не тянет ни одна, не говоря об офицерском составе, - ответил генерал Седов. - Да и в жены я никого бы из них не взял. С виду гора мышц, даже смотреть страшно, а внутри наивная, будто маленькая девочка, которой сказки слушать, а не идти в бой во славу Империи. Впрочем, я думаю, что приобретение простого жизненного опыта - дело времени, и участие в этой не столько боевой, сколько демонстрационной, миссии будет последним экзаменом перед переводом этих дам в боевой состав.
Император задумчиво произнес:
- Мы, честно говоря, вообще сомневаемся, что женщинам, даже таким экзотически-могучим, место в боевом составе штурмовой пехоты. Давая поручение организовать программу реабилитации, мы лишь имели в виду вернуть этим несчастным искалеченным женщинам человеческое достоинство, чтобы они сами смогли найти свое место в жизни.
- Могу заверить, что эти девушки действительно нашли свое место, - снова усмехнулся генерал Седов, - и оно как раз в боевом составе. Заблокировав чипы, мы оказали им наивысшее доверие, и теперь они готовы разбиться в лепешку, лишь бы его оправдать. Кроме того, на поверхности Новороссии нами был примучен один клан-питомник, который, помимо обычных рабочих модификаций сибх и горхов, выращивал на продажу таких вот женщин-суперсолдат. Поверьте моему опыту, товарищи: фора, которую нам дал «Несокрушимый», быстро сойдет на нет, ибо рано или поздно против нас ополчится вся система Кланов, и этот корабль не сможет оказываться сразу во всех местах. И тогда, чтобы противостоять этой неимоверной громаде цивилизации Кланов, нам потребуются лучшие пилоты и тактики из темных эйджел, лучшие инженеры и техники из серых, лучшие медики и социоинженеры из светлых… А также лучшие бойцы штурмовой пехоты, которыми могут быть только бой-девицы хуман-горхского гибрида. Нашим парням, как их ни тренируй, не достичь и половины их эффективности.
- Виктор Данилович, а как же с цивилизацией эйджел справился первый неоримский император Феликс Максимус? - спросил полковник Карпов. – Ведь, если верить рассказам Кандида, он следовал прямо противоположной тактике, и все равно победил…
И тут вместо генерала Седова неожиданно заговорила императрица Виктория:
- За Феликсом Максимусом стоял целый флот, взбунтовавшийся против императора старой римской империи, и до миллиона колонистов первоначального состава. Да и потом, когда он захватил свой Примус, переселенцы со Старой Земли к нему повалили миллионами, только успевай отгребать. Нам такая роскошь недоступна, все свое мы привезли с собой, да и не хочется идти по стопам этого маньяка и организовывать геноцид. Когда эту планету завоевывал Феликс Максимус, он залил ее кровью. Солдаты неоримлян в религиозном раже убивали даже милых безвредных и безответных сибх. Во время нашей операции, от начала и до конца, погибло только несколько десятков существ, и причиной их смерти стала не какая-то особая жестокость с нашей стороны, а ослиное упрямство их матрон. Забудьте про неоримлян: кроме «Несокрушимого», они не оставили нам никакого наследства, и идти их путями для нас подобно смерти.
- Да, все правильно, - после некоторого размышления произнес император Шевцов, - нам действительно понадобятся лучшие из лучших во всех областях деятельности, и воительницы штурмовой пехоты не исключение, а, быть может, самая яркая демонстрация правила. А посему, поскольку эти девицы не знали ни отца, ни матери, их приемными родителями в этом беспокойном мире будем мы с императрицей. Любая из них, закончившая полный курс подготовки и приписанная к боевому составу, если столкнется с несправедливостью по отношению к себе, сможет всегда обратиться к нам напрямую, чтобы получить помощь и утешение.
- О да, дорогой, - сказала императрица Виктория своему супругу, - ты это отлично придумал… но все же позволь тебя поправить. Нашими приемными дочерьми будущие воительницы должны становиться с рождения, ибо как раз в детском возрасте их будет преследовать большинство несправедливостей. Это именно маленьким девочкам надо дарить подарки, холить и лелеять, и в то же время наставлять их, чтобы они не ленились, трудились над собой, стараясь стать полезными членами общества. И своей благосклонности мы должны лишать как раз тех из них, кто проигнорирует это наше наставление и не сумеет сдать экзамен о переводе в боевой состав.
- Хорошо, дорогая, - подтвердил император, слегка улыбнувшись и кивнув супруге. - Быть по сему! А теперь давайте вернемся к нашей экспедиции на Склавению. Еще раз повторю вам, Виктор Данилович: будьте осторожны в применении насилия, ориентируйтесь не на голос крови, а на чувство справедливости. Кочевники в своей массе могут показаться вам жестокими насильниками и убийцами, но не поддавайтесь на это предубеждение и попытайтесь разглядеть в них людей под масками раскосых дикарей. Я еще не знаю, для чего, но чувствую, что они тоже однажды пригодятся нашей Империи. И лишь только если вы увидите, что Орда пошла в поход на славянских землепашцев - вот тогда, не останавливаясь ни перед чем, сначала прекратите смертоубийство, и только потом разбирайтесь, кто был прав, а кто виноват. И возьмите с собой тактика темных эйджел - например, ту же бывшую матрону Зейнал. Думаю, для нее это тоже будет своего рода экзамен. Я очень жалею, что не могу разорваться на части и отправиться с вами, потому что мое присутствие необходимо здесь.
- Да, - подтвердила императрица Виктория, - мой супруг прав, но даже в пылу боев старайтесь щадить женщин и детей… Особенно детей, ведь они ни в чем не виноваты. Если в ходе наведения окончательного порядка кто-то из тамошних маленьких хунну осиротеет, то мы с супругом готовы стать им отцом и матерью. Впрочем, это касается и сирот из числа славян. Нет на этом свете более верных бойцов, чем сироты, которым повезло обрести новую семью и дом.
- Все верно, дорогая! - сказал император. - Ступайте, Виктор Данилович, и вы, товарищи маркграфы… Мы с супругой надеемся, что вы обязательно вернетесь с победой.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги