Возвращение Деда Мороза

Декабрь 1918 года выдался на редкость точным. Мороз – крепкий, ровный, без оттепелей. Снег – пушистый, обильный, ложился чётко по графику, как предписывала многовековая традиция.

Дед Мороз, сидя в своей маленькой, вечно продуваемой всеми ветрами квартирке на окраине Петрограда, мог быть доволен: природный план выполнялся безупречно. Но радости в этом не было. Её выветрило из города вместе со старыми вывесками.

Он знал, что грядёт.

Чуял это по тому, как исчезали с рынков ёлки. Сначала их ставили в дальние углы, потом просто перестали привозить. Запах хвои и мандаринов сменился запахом дыма, керосина и железной решимости. Дед Мороз ждал. Он был мастером ожидания.

Пришли днём, когда серое небо налилось свинцовой тяжестью, предвещая новый снег.
Стучали чётко, без суеты. Не вломились – дали время открыть.

На пороге стояли трое. Двое молодых, в шинелях, с винтовками за спиной – просто форма, чтобы было понятно, что вопрос не бытовой. А между ними – человек в поношенной кожанке, с портфелем из грубой кожи. У него было усталое, незлое лицо бухгалтера, проводящего плановую ревизию.

– Гражданин… – Кожаный взглянул в бумагу, приколотую к папке. – Мороз. Мы к вам по поручению Комиссии по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и саботажем. Впустите, пожалуйста.

Дед Мороз молча отступил. Они вошли, оглядели скудную обстановку: кровать, стол, стул, полка с потрёпанными книгами, в углу – большой, видавший виды мешок из холстины.

Посох с причудливым набалдашником из морозного узора стоял у печки.

Кожаный поставил портфель на стол, расстегнул его.

– Будем кратки. На основании декрета Совнаркома об отделении церкви от государства и школы от церкви, а также циркуляра Наркомпроса за номером… – он назвал длинную цифру, – всякая популяризация религиозно-монархических праздников и связанных с ними персонажей прекращается. Вы попадаете под действие.

– Я не церковный, – тихо, но внятно сказал Дед Мороз. – И не монархический. Я… зимний.

– Зимний, – безразлично повторил кожаный, доставая бланк протокола. – Ваша деятельность классифицирована как «предрассудочная, эксплуататорская, направленная на отвлечение трудящихся масс от классовой борьбы». В частности, вы использовали образ «рождественского волхва» для…

– Я никогда не был волхвом, – перебил Дед Мороз, и в его голосе впервые зазвучала усталая обида. – Я дарил подарки детям. Всем. Не спрашивая, чьи они и из каких.

Кожаный посмотрел на него поверх очков. Взгляд был не злой, а деловой. Как у хирурга.

– В классовом обществе, гражданин, подарок «всем» – это подарок буржуазии. Ибо у пролетария нет ничего, и вы со своим мешком лишь подчёркиваете это неравенство, усыпляя его детей сказками. Это – идеологическая диверсия. Приступим к описи.

Один из красноармейцев взял посох.

– Предмет? – спросил кожаный, обмакивая перо в чернильницу.

– Посох, – сказал Дед Мороз.

– Назначение?

– Помощь в пути. И… чтобы узоры на окнах рисовать.

– Инструмент для создания мистических иллюзий, – бормоча, вывел кожаный. – Изъять. Вещдок номер один.

Красноармеец потрогал набалдашник – тот был ледяной на ощупь, он отдёрнул руку, удивлённый, но посох уже уносили к двери.

– Далее. Мешок.

– Там пусто, – сказал Дед Мороз. – Сезон как-то не задался...

Его вскрыли. Действительно, пусто. Но изнутри пахло мятой, яблоками, воском свечей и бесконечной детской радостью. Этот запах витал в комнате, как обвинение.

– Сам мешок – символ несознательного потребительства, – констатировал кожаный. – Опечатать. Вещдок номер два.

Наконец, они нашли на полке небольшой ларец. В нём лежали ёлочные игрушки: несколько шаров, покрытых потускневшей серебряной краской, звезда-верхушка, картонный ангел с оторванным крылом, стеклянная сосулька, завернутая в вату.

– Вот оно! – в голосе кожаного впервые прозвучало что-то, похожее на удовлетворение от хорошо выполненной работы. – Прямые материальные свидетельства. Ангелочки, звёздочки… Религиозная атрибутика в чистом виде. Изъять. Вещдоки номер три, четыре, пять…

Он аккуратно, почти бережно, укладывал хрупкие вещицы в коробку, застланную бумагой.

Когда опись закончили, кожаный разложил на столе три экземпляра протокола.

– Распишитесь, гражданин. В графе с пояснениями можете что-то указать, если хотите.

Дед Мороз посмотрел на бумагу. Чернила, которыми она была написана, казалось, ещё не высохли и отливали синевой зимнего неба. Водяные знаки на бумаге – серп и молот – выглядели тяжелыми, неповоротливыми. Он взял перо.

В графе «Пояснения» вывел медленно, с нажимом: «Я возвращаюсь с первым снегом. Всегда».

Кожаный прочитал, усмехнулся одной стороной рта.

– Поэтично. Но не по существу. Подпись здесь.

Дед Мороз подписался: «Мороз».

И тут кожаный задал последний, самый страшный вопрос. Негромко, деловито:

– А где ваша помощница? Так называемая… Снегурочка? По имеющимся сведениям, осуществляла подрывную деятельность среди молодёжи, пропагандируя пассивное, созерцательное отношение к природным явлениям.

Сердце Деда Мороза, веками равномерное и холодное, как лёд в глубине озера, дрогнуло и болезненно сжалось. Он увидел её – смеющуюся, в синей шубке, с косой, сверкающей, как утренний иней. Он представил, как эти люди в шинелях ведут её, а она смотрит по сторонам удивлёнными глазами, не понимая, в чём виновата.

Он соврал. Впервые за триста с лишним лет. Голос его прозвучал хрипло и неубедительно:

– Она… в отпуске. В деревне. У родных.

Говоря это, он почувствовал, как по его щекам, сквозь густую седую бороду, разливается жаркий, позорный румянец. Он покраснел. От стыда. От беспомощности. Оттого, что не смог защитить даже её.

Кожаный внимательно посмотрел на него, записал что-то в блокнот.

– Будем устанавливать. Распишитесь за получение копии протокола.

Когда они ушли, захватив посох, опечатав мешок и унеся ларец с игрушками, в комнате стало не просто пусто. Стало тихо. Не той умиротворённой зимней тишиной, что полна обещаний, а мёртвой, казённой тишиной закрытого дела.

На столе лежала серая бумажка – копия протокола. И отдельно – маленькая справка, выданная на его имя. Дед Мороз поднял её к глазам. Там было написано казённым почерком:

«Дана сия гражданину М.И. Морозу в том, что он более не является Дедом Морозом. Может быть использован на сезонных работах низкой квалификации. Печать. Подпись».

Он прочёл это ещё раз. Потом медленно подошёл к окну. Начинало смеркаться. С неба, скуповато, по-казённому, пошёл снег.

Последний снег этого декабря.

Первый снег следующего года.

«Я возвращаюсь с первым снегом. Всегда», – прошептал он слова, которые только что написал.
Но за окном уже была другая зима. Зима без имени.