Возвышение Главка 1: Укоры мёртвых предков

Деревня стояла в долине между каменных хребтов. Солнце уходило быстро, и вместе с ним менялся воздух. Днём жизнь текла ровно: пахали землю, доили коз, чинили крыши. Дети смеялись, мужчины спорили, женщины переговаривались через заборы. Но с последним лучом с улиц уходил шум. Люди расходились по домам, глухо задвигая тяжёлые засовы. Тогда появлялись они. Это были прадеды, деды, бабки, отцы, матери — те, кто ушёл из жизни, но остался. Остался, чтобы напоминать, как надо жить.

Тёмные фигуры в длинных плащах с капюшонами. Они выходили из-за камней, из тумана, поднимались от реки. Их узнавали по походке, по фигуре под складками ткани. Они не могли войти в дом, но подходили к самым стенам, к окнам, к калиткам и начинали говорить. Их голоса были ровными, спокойными, лишёнными всякой горячности, но с укоризной. Слова текли медленно и вязко, как смола.

— Зарич, ты не занёс дров в дом для матери. После заката это делать нельзя. Нехорошо.

— Дочь, ты забыла кашу с изюмом к празднику цветения. Разве можно так, ведь всегда её готовили.

— Жена, ты плохо меня оплакала. Слёз было мало. Лицо мало расцарапала, крови почти не было.

В этих словах не было злобы. Но было нечто неприятное: бесконечный, методичный укор, которому невозможно противостоять. Они были мёртвой памятью раз и навсегда установленных обычаев.

Главк был молод и широкоплеч. Он любил Ианту и хотел взять её в жёны. Днём они сидели на пригорке, весело смеялись и много говорили. Но вечером к его воротам приходил отец, уже давно умерший.

— Рано тебе, сынок. Подожди год. Ианта должна носить траур по своим родителям. Так делали всегда. Мы все ждали, и ты подожди. Год быстро пройдёт, не позорь род.

Сначала Главк молчал. Потом стал отвечать сквозь зубы:

— Я не хочу ждать. Мы любим друг друга и хотим быть вместе.

Отец качал головой, и его капюшон колыхался.

— Не горячись, остынь. Ты же знаешь, как заведено. Ты опозоришь себя и нас. Не делай так.

Однажды Главк сказал Ианте:

— Мы через неделю сыграем свадьбу. Пусть говорят, что хотят.

Она испугалась.

— Так нельзя. Предки будут против.

— Они ничего не могут, только пустые слова.

— Но кто пойдёт против слов предков? — Ианта взволновано посмотрела ему в глаза.

Главк ласково сжал её руку.

— Я пойду.

Слух разошёлся быстро. В деревне заговорили, старики качали головами. Ночью во двор Главка пришло несколько тёмных фигур. Они встали у забора, безликие и укоризненно качающие головами.

— Сын, — начал умерший отец. — Не спеши, нельзя. Надо ждать год, так исстари заведено. Мы все ждали, и ты должен ждать. Так правильно.

— Ты поступаешь недостойно, — подхватили другие голоса, монотонные и ровные. — Зачем идти против обычая? Одумайся. Разве хочешь жить во грехе? Разве так делали прежде?

Голоса лились один за другим, как вода, точащая камень.

Но Главк поднял голову и сказал:

— Завтра будет свадьба. Мы так решили.

На следующий день деревня работала молча. На Главка и Ианту бросали любопытные взгляды. Кто сочувственные, кто осуждающие. Но никто не пытался отговорить. Зачем, для этого есть умершие предки, они обязательно скажут, как велят обычаи. Свадебный обряд прошёл скромно, было только несколько ближайших друзей. Остальные предпочли не раздражать предков.

Вечером в доме Главка и Ианты горела одна свеча. На столе — хлеб, молоко, сыр. Он и Ианта сидели рядом. Уже как муж и жена.

Когда тьма легла на улицы, во двор снова вошли фигуры. Их было ещё больше.

— Сын, ты поступил плохо. Это стыдно, нехорошо нарушать обычаи предков.

— Девочка, послушай. Свадьба должна быть в правильное время, не дело нарушать траур по родителям. Ты идёшь против установленного порядка.

Главк взял Ианту за руку.

— Она теперь моя жена, — сказал он. — Уймитесь, никакие слова не изменят этого. Обряд проведён, и он нерушим.

Фигуры не ушли. Они стояли всю ночь, стыдили, уговаривали, повторяли одно и то же. Их ровные, бесстрастные голоса заполняли двор, просачивались в щели дома.

Но самое тяжкое началось потом. Не только к дому Главка и Ианты приходили фигуры умерших предков. В ту ночь усопшие пришли к каждому жителю деревни.

К старику Рану явился его отец и долго высказывал тихое, монотонное недовольство:

— Сын, ты же видел, что творится. Ты старший в роду. Почему не поговорил с Главком? Это твой долг. Почему не остановил? Твоё молчание — знак одобрения. Это безответственно.

К соседу Сагису, который жил через дорогу, пришла его покойная мать. Она упрекала его в том, что он не вышел и не выразил своего порицания, не показал пример другим.

— Ты видел нарушение и промолчал. Значит, ты с ним согласен. Наш род всегда чтил обычаи и никогда не мирился с таким безобразием.

И так у каждого двора. Никто не избежал упрёков. Всех живых корили за то, что они не помешали, не осудили, не отговорили, дали нарушить установленный порядок. И от этих укоров не было спасения.

Наутро, когда тени растаяли, деревня была уже другой. На Главка и Ианту смотрели зло, раздражённо. Они стали причиной ночных нотаций для всех. Из-за их своеволия каждый житель выслушал от своих предков горькие, монотонные упрёки в собственной слабости и безответственности.

Старик Ран, встретив Главка у колодца, не просто отвернулся. Он буркнул, глядя куда-то в сторону:

— Из-за твоего упрямства мой отец читает мне наставления. Спасибо, парень, удружил.

Больше с ними никто не заговаривал. Дорогу переходили, завидя их издалека. Даже дети, наученные родителями, сторонились их дома.

Главк сидел на крыльце и молчал. Ианта была в доме, обхватив голову руками, но слова находили её и там. Они текли без конца, без изменения интонации. Но теперь к голосам мёртвых добавилось ледяное молчание живых, и оно было ещё, во стократ тяжелее.

Предки не уходили. И не уйдут ещё долго. А солнце всё так же садилось за хребет, и тьма наполнялась их бесстрастными, укоряющими фигурами. Казалось, сама деревня стояла не для живых, а для мёртвых. Чтобы был кто-то, кто будет вечно напоминать о правилах. И карать за их нарушение не гневом, а тихими нескончаемыми упрёками.