Враг мой: Сокол для Феникса 2

Часть вторая

Предыстория

Богдан и Семидола

— Богдан, откуда ты все ведаешь? – сидя перед костром, ворочал угли Твердомир.

— Судьбу читаю, — глухо усмехнулся наставник, — скоро и ты сможешь. Скоро! Пройдёшь путь Воина, получишь силу, и в награду достанется тебе Феникс, — язык Расенов Тверд знал, как свой родной, но не всегда понимал, о чём именно речь – загадочная Феникс, культ иноверов.

— Хватит говорить загадками, Богдан, — насупился княжич, — лучше спать пошли. – Уж неделю почти без сна...

— Ступай, я позже, — кивнул отстранённо наставник.

Последнее время он чаще обычного погружался в медитацию. Тверд качнул с неудовольствием головой:

— Ты вообще когда-нибудь спишь?

— На том свете успеется, — очередная заумность наставника и взгляд в никуда.

Княжич скрылся в хижине, а Богдан так и остался сидеть перед костром. Глядел в россыпи углей и изо всех сил старался разглядеть судьбу мальчишки, которую скрывал чёрный туман. Нечистые силы... Ведьминские.

Вот только душа его воспарила к светлым облакам, как тёмная сила заставила её ухнуть в сырой, воняющий тиной овраг. Богдан попытался вернуться в тело, но тихий шёпот Семидолы: «Богдан, — пригвоздил Неруса к земле, — не спеши уходить, сказать чего хочу…»

— Что надобно, ведьма? Не напилась крови всего рода, мальчишку извести желаешь?

— Хочу! – не скрывала истинных желаний Семидола. — Мой сын должен жить, а не этот червяк. Убей его... – шелестела в сознании, ядом проникая в душу. — Убей его, иначе погибнешь сам! – угрозой мягкой, но от того не менее опасной. — Ты слаб перед моей силой… Слаб…

— Был бы слаб не вытащил княжича с того света. Не передать тебе его силу Казимиру. Ведаю, что ты натворила. Уж углядел в родовом плетении судеб один узел, куда ты все силы братьев Тверда направила.

Силы и правда начинали покидать. Богдан с трудом удерживался в невидимой битве супротив нечистого.

— Тверд светлый. И душа у него светлая. Придёт время, и именно княжич убьёт твоего сына. Не поменяешь ты эту судьбу, ведьма. Не управлять тебе нитями всех судеб…

— Кто глупость молвил, что не управлять? – расхохоталась ведьма. – Слаб мальчишка ещё! За счёт твоей ЖИВЫ бороться продолжает. Не станет тебя, не станет защитника! И погибнет светлая сила Тверда, так и не окрепнув.

— Ошибаешься, — остатками воли ещё цеплялся за Явь Богдан.

Злобный хохот был ему ответом:

— Не жить ни ему, ни тебе. Ты сам виноват! Отказался от Феникса... – рассеялся мерзкий голос. Богдан распахнул глаза, вглядываясь в сверкающие звёзды ночного неба. Тело пробивала дрожь, от пальцев ног до головы пробегались колючие волны онемения. Едва успел вернуться... до окоченения.

Ведьма! Что б её. Всё никак не унималась...

Поднялся кое-как с земли Богдан. Обвёл округу задумчиво глазами.

Скоро осень! А там и зима! Надо готовиться к переходу! Надо тренироваться больше! Надо успеть дать последние знания ученику. Тверд должен выжить в любом случае, даже ценой жизни Богдана!!!

Семидола очнулась на мягком ложе полюбовника, с коим провела уже не первую ночь. Нужный человек, полезный, да и любовник хороший. Что ещё женщине для счастья нужно? Ах, ну да... чтобы сын был рад и... княжил без проблем и помех. Потому в голове уже сидел чёткий план на дальнейшее.

Богдана во что бы то ни стало надобно изничтожить! Пока мальчишка слаб и молод. Не ведал, сколько в нём сокрыто тайной силы. Ежели причинить ему ещё большую боль... погорячится и наделает ошибок. Сам голову себе свернёт! Его лишь подтолкнуть к пропасти надобно!

Казимир – властитель земель Минский по праву перворождения!

Жаль, что Радомир мёртв... И не увидит дел рук её. А подыхая, так и не понял, за что пострадал его проклятый род.

Сам виноват! Предатель и изменник! Лжец!!!

Немного просила – всего-то любить ИХ сына. Побрезговал, предал... вот теперь пусть на том свете рыдает, глядя, как одна обиженная женщина изведёт весь его род и сделает Казимира властителем самых огромных земель. Уж распланировала всё... Не умела нитями судеб управлять? Богдан её недооценивает! Глупый... Уж давно она то творила. И потому теперь сын — истинный правитель! Её сын достоин наследовать!

Дело за малым – убить законнорождённого, и всё станет на свои места...

Глава 1

Настоящее

Любава Добродская

Сколько провисела во мраке – неведомо, а очнулась от неприятной тяжести, мерзкого дыхания нечистого рта в лицо и неприятно болезненного ощущения на груди, которую безжалостно мяли. Мужик рвано сопел, одной рукой тиская молодую, налитую девичью грудь, а другой копошась между телами, явно сражаясь с верёвкой и своими штанами.

Где-то недалеко билась в истерике Боянка, умоляя её не трогать, но ответом летел громкий смех. Визг Марфы лишь разорвал поволоку дурмана и тотчас оборвался. Вскоре сознание различило ещё звуки – ругань, глухие голоса, восхищение отобранным добром, скрежет металла, бряцанье оружия.

Любава через «не могу» повернула голову и увидела поодаль, в окружении нескольких трупов недвижимого, залитого кровью Иванко. Чувство ненависти накатило, как снежный ком. Ярость нагнеталась точно ураган. Княжна, разумев, что нет на ногах обуви, а стало быть, и ножик, который там хранила, тоже утерян, — уже собиралась укусить насильника. Вонзиться зубами в жилку на шее, выцарапать насильнику глаза, но... в миг оказалась свободной.

Непонимающе вытаращилась на мужика – на застывшие в недоумении светлые глаза, искажённый болью рот и струйку крови, медленно ползущую по подбородку, точно ленивая змея.

Ещё миг – и грузное тело разбойника с лёгкого толчка чужой руки ухнуло в сторону.

— Жива? – хриплый голос, а следом над Любавой навис молодой воин, от силы несколько вёсен вышедший из возраста парубка. И до того растерялась княжна, что толком и не разглядела его – лишь чётко запомнила пронзительно серые, точно грозовые тучи, глаза, да то, что смугл был и диковинно острижен, причёсан. И ежели б голоса не подал, решила, что дух лесной. На защиту доблести девичьей встал...

Больше ничего не сказал – его разбойники заметили. С трёх сторон набросились, а воин закружился в странном танце, орудуя длинным мечом и ножом, так лихо, что приворожил. Вроде и наш, русич, а вроде и нет – более гибкий. Не богатырь – в плечах не сажень, не грузен. А всё равно глаз было не отвести от литого тела, ловко уклоняющегося от ударов. Не брал нахрапом – действовал хитро, высчитывая скорость удара и работая на опережение. Залюбовалась Любава кровавым танцем, но истошные визги Боянки заставили вспомнить о подруге.

Любава огляделась в поисках боярышни: лес кругом, бородатые лица мужиков, а подруги не видать. Обшарила взглядом землю – и ножа нет. Пока поднималась, под руку камень попался. Встала на некрепкие ноги, прихватив с собой булыжник, судорожно стиснула его так, что пальцы заныли, решительно откинула за спину копну непослушных волос, — уж когда коса расплелась — не заметила, — и грозно направилась в кусты, где слышался вой Боянки.

Перед глазами лишь кровавая пелена, в голове лязг железа да крики.

Любава отважно смаргивала слёзы и упрямо шла на вопли подруги. Проломила кусты, а как увидела Кольневу, распластанную под разбойником, так и ощерилась зверем одичавшим. Завопила от бешенства, ярость нагнетая, да на грязного мужика, с приспущенными штанами и голым задом, камень и обрушила. Ещё раз и ещё... Била со всей дури – так, что мозги ошметками летели.

Боярышня, брыкающаяся, как дикая кошка, обмерла, увидав подругу. Зажмурилась сильно-сильно. Застыла в ожидании. Булыжник размозжил черепушку мужика, точно молоток сочную тыкву, а тело обмякло, придавив Боянку. Кровь вырвалась фонтаном из раны, забрызгав Любаву с головы и яро вздымающейся груди – до подола рваной рубахи. Края ворота бултыхались аж на плоском животе, белоснежные небольшие груди с алыми каплями вздымались в такт дыханию испуганно подрагивающей княжны.

Любава выпрямилась, всё ещё сжимая камень обеими руками.

Рассеянно смотрела на труп, но багровую пелену сморгнуть не могла. И до того плохо стало, что подкатила удушливая тошнота. Княжна торопливо приложила ладонь к горлу, откуда рвался наружу желчный ком, да едва подавила ядовитый спазм.

— Ну даёшь! – за спиной раздался хриплый голос. Любава с заторможенной порывистостью обернулась, занося камень для нового удара, но тотчас носом уткнулась в широкую грудь спасителя.

Испуганно вскинула глаза. А воин за запястье руку перехватил, мягко и твёрдо побудил пальцы разжать. Булыжник глухо шмякнулся на землю.

Любава и дышать забыла. Стояла как приколоченная, да слушала гулкий бой сердца. Али собственного, али мужского. Свирепого, мощного. А от воина исходил запах крови, пота и чего-то знакомого, до боли родного. Не то запах сосны, не то свежескошенной травы, не то жаркого солнца. А может на такие мысли навивал его диковинный вид.

— Тише, тише, — неумело успокоил, огладив голову княжны – едва касаясь спутанных, грязных волос, выбившихся из косы. — Так-то лучше! – осторожно приподнял её лицо за подбородок, заглядывая пасмурной серостью в самую душу. А Любава стояла истуканом и впитывала новые ощущения: тонула в беспробудной серости, и никак не могла вспомнить, где же видела эти глаза?

То ли страх ещё креп, то ли дурман запаха незнакомца, то ли его жар – но голова совсем не соображала, да и слабость накатывать начала. Тело мелко колотило, ноги подкашивались.

— А ты ничего – молодец, — продолжил воин, разглядывая её лицо: поворачивая в разные стороны. — За свояченицу в огонь, да в полымя. И чего не сбежала? – и тут же, не дав вразумительно ответить: — Ничего. Глаз цел – хорошо. Поболит чуть, заплывёт, но видеть будешь, — спаситель разорвал такой томительный плен объятий и ловко сорвал нетронутый лист подорожника. Обтёр о штаны и протянул: — На, приложи...

Любава в прострации приняла лист, только сейчас осознав, как раскалывалась голова, а видела цельно и правда лишь одним глазом.

А воин уже к Боянке поспешил. Спихнул с боярышни грузное тело разбойника. Хмуро мазнул глазами по голым ляжкам.

— Нормально всё, — Боянка, жалко всхлипнув, одёрнула подол грязной рубахи. – Не успел... — Приняла помощь молодца и вновь принялась слёзы глотать, потерянно оглядываться. — Говорила же я, — чеканила зубами обиду.

— Говорила... – удручённо кивнула Любава. — А где Марфа? – тотчас прислушалась к тишине.

Воин так плотно сжал губы, что желваки кожу сильно натянули. В глазах сталь блеснула:

— Близ повозки лежит. На меч напоролась.

— О, Великая Лада, — шумно выдохнула княжна упавшим голосом. Метнула виноватый взгляд на подругу и торопливо поплелась на поляну, где основная битва случилась. Брела меж телами, с горечью своих людей вычленяя, над каждым склоняясь и мысленно прося прощения, а как увидала челядину — упала пред ней на колени. Огладила восковое лицо с вытаращенными от ужаса и боли глазами, а затем медленно веки её смежила.

В безмолвном оцепенении посидела несколько секунд. Опять потерянно взглядом обшарила поляну, пока не наткнулась на окровавленного Иванко, неподвижно лежащего на спине.

Взвыла раненым зверем, да к нему поспешила. Много ран, и глубоких и мазанных, а самое страшное – нож – воткнутый в область сердца:

— Иванко, миленький, — лицо обхватила ладошками, вглядываясь в черты любимого. – Иванко! — трясла настойчиво, словно это могло его заставить очнуться. – Иванко!!! – наплевав на честь и кровь, что булькала из его рта, губами к его прижалась. – Иванко... – усеивала бледное лицо поцелуями и комкала рубаху, багровую от крови. — Прошу тебя, — обречённо склонила голову, лбом упираясь в грудь мужскую. — Что хочешь сделаю, только не умирай, — причитала, орошая слезами Митятича, пока не вразумила, что грудь его едва, но вздымалась.

— Люб, — рядом на колени упала Боянка, порывисто княжну обняла.

— Тихо! – рявкнула Любава, смахивая нежности подруги, будто не в себе. Пристально таращилась на Иванко и грудь его широкую.

Вздымается!

Не поверила глазам – сморгнула.

— Люб, — жалостливо протянула Боянка, — не сходи с ума.

— Да цыц ты, — отрезала княжна и припала ухом к груди Митятича.

Точно! Стучит, родненькое! Стучит!!!

— Жив! – взвизгнула, вцепившись в его плечи. – Жив! – выдохнула с таким облегчением, что больно в груди стало. – Жив! – сердце от счастья неровно скакало. – Жив, — прижала его голову к себе, вновь от слёз не в силах говорить. Зажмурилась. Так бы и сидела, если бы не голос незнакомца:

— Правильно, добей его! – холодно и ровно. — Слёзы, причитания, тряска...

— Сухарь бесчувственный! — огрызнулась Любава от праведного гнева.

— Я это переживу, — безлико. – А вот он... – кивок на Иванко... — Любовью таких ран не залечить.

— Что, и подорожник не поможет? – Любава сама удивилась своей язвительности.

— Ради «авось» можно и им мужика твоего облепить, но ежели хочешь попытаться выходить, вам бы до ведьмы аль лекарки добраться.

— Да где ж её взять? – вспыхнула Любава и покосилась на Кольневу.

— Когда бы это я кого выхаживала? – бурчала Боянка, неверяще шаря ладошками по Иванко. В глазах безмерное удивление и даже счастье.

— Ежели верно мыслю, недалече тут есть село, — вновь незнакомец молвил.

— Нельзя нам в село, — буркнула Кольнева, да взглядом угрюмым Любаве пригрозила.

— Тогда глубже, в лесу... на болоте живёт ведьма.

— Одно другого лучше, — поморщилась подруга. А Любава спешно раздумывала, какое из зол менее страшное.

— Боя, нам Митятича спасать надобно...

— Ночь на носу, — попыталась достучаться до здравомыслия княжны Боянка. – И как ты представляешь нам идти с таким бугаём раненым... и дороги, по сути, не ведая... да в кромешной темноте?

— Это да, не дотянет до лекарки, — согласился воин. – И до ведьмы... Его бы... чуток подлатать...

— Ты оглох? Не умеем мы врачевать! – негодовала праведно княжна. – Или хочешь проверить, помогут ли подорожники? — но затем проглотила очередную колючку, запоздало поняв, как неправа. Воин их спас. Помогал и сейчас... терпел её скверный характер, хотя не обязан. Да и вправе послать к лешему. — Прости, — виновато мотнула головой и на подругу глянула.

— Ничего, дело понятное, — кивнул незнакомец без обидняков. – И ты права, его врачевать надобно! – нахмурился. – Только умеешь аль нет – то неважно. Придётся! Здесь и сейчас!

Любава замялась. Смутно понимала, что нужно, но так ждала знающего совета.

— И ты поможешь? – уставилась пристально. С чего взяла, что мог он подсобить? С того, что выглядел диковинно, сражался – чудаковато... Кто ж ведал душу его иноверную?

— Твой мужик – тебе спасать.

Любава прищурилась, еле сдерживая гадость очередную.

— Ну же, что смотришь? — с упрёком воззрилась на княжну Боянка. Оно понятно, злилась, ведь по вине княжны поход затеяли. А стало быть, на разбойников попались тоже по её вине. – Учиться пора! – словно не она прислужница, кивнула Любаве. — Ищи в повозке, может, есть что. Не поверю, что Добродько Никифорович, этот старый, битый жизнью волк, в путь без снадобий и мазюк отправился.

Любава глянула на разгромленную повозку. Мда, нелегко придётся.

— Может, ты поможешь, а я пока... тут... – некрасиво сказанула. Самой тошно. Но врачевать совсем не её дело. Сплоховать жутко страшилась. Тут всё серьёзно... Как потом жить?

— Чем дольше мнётесь, тем меньше шанса спасти, — обронил воин, свои вещи наземь складывая, да в начале меч от крови обтирая, а потом уж и руки.

— Эх ты, — махнула недовольно Боянка, — любовь у неё...

Упрёк ясен, и цели достиг, Любава поплелась выискивать тряпицы. Правда, пока разгребала добро на предмет, что может пригодиться, воин близь Митятича разложился. Костёр разжёг. Мешок походный наземь, и принялся готовить какую-то мазюку. Кольнева уж успокоилась. Серьёзная и услужливая – ему торопливо подсобляла. То воды принесёт – из съестных запасов, то миску в повозке отыщет.

Вот так каждый своим делом и занялся. Любава не мешала, зато обошла всех убитых, собрала ценное, а тех, кто дальше был, кое-как приволокла.

К тому времени воин и Боя уже раны на Митятиче обработали. Нож из груди достали, прижгли... Запах палённой плоти въелся в рассудок, до тошноты голову кружа. Еле сдерживалась княжна. Не выкажет слабости! Потому мёртвых усердней таскала, добро собирала.

Любава как раз возле телеги остановилась, жадно воздух ртом хватая. Так утомилась, что едва на ногах стояла.

— Ты бы надела что другое, а то, — заминка. Зихао взгляд отвёл, — так любой, кого встретишь, на тебя глаз ложить будет. А то чего хуже, — мягко посмотрел, будто винился заранее, — насильничать вздумает, — и в руки впечатал сапожки чуть от грязи отряхнутые, их-то найти никак не могла. Всю поляну и место, где очнулась под разбойником, облазила: — Нож в одном из них, — пояснил сухо.

Любава кивнула благодарно.

Взгляд незнакомца совсем задумчив стал, скатился... А когда молодец медальон, что на груди Любавы висел, пальцем поддел, запоздало глянула на себя сверху вниз, да тотчас ахнула, разорванными краями рубахи притыкая срамоту – грудь оголённую, где рассматривал воин подарок Митятича.

Дёрнулась прочь, да поспешила с глаз его быстрее убежать. Сноровисто запасную одёжу из телеги достала. Да не рубахи женские, а мужские... Себе и Боянке. Штаны маленькие сыскала, уж с боярышней это продумали и запас взяли. Опосля подругу толкнула, и они с поляны отошли, быстро переоделись.

— Ого, — ахнула Любава, когда помогала косу собирать Боянке. – Умная, — в пальцах крутя нить жемчужную, которую проиграла в споре.

— А то, — хмыкнула боярышня. – Я же баба ушлая. Честь – она такая... Есть... нет! А жить хочется, а дабы выжить, деньги надобны.

— Пригодится, — согласилась Любава. – Хорошо, ежели на дело полезное...

— Спасение! Почему и нет? – легкомысленно дёрнула плечиком подруга.

На мужиков девицы не тянули совершенно, но на мелких отроков – ничего. Сослепу, да с первого, беглого взгляда и то, не всматриваясь пристально... смахивали.