Врата Вечности: Голоса

Холодные огни свободы (предыстория)

Последний Золотой Рассвет Марса

Марс, Столица Нью-Сидония. 2891 год. Синке Винсенту — 14 лет.

Воздух Марса, каким его знал Синке, был сладок и полон жизни. Не стерильной отфильтрованной смесью куполов ранних колоний, а настоящим «дыханием планеты». Терраформирование достигло своего апогея – чудо, оплаченное столетиями титанического труда и гением таких людей, как его дед, основатель Республики. Над Нью-Сидонией купола были лишь символом былой уязвимости; большая часть города жила под открытым, пусть и чуть разреженным, небом цвета розовой акварели на рассвете и насыщенной бирюзы в полдень.

Синке стоял на балконе своих покоев в Королевском Дворце, венчавшем холм Сидонии. Отсюда, с высоты, столица казалась сплетением изумруда и янтаря, утопающим в зелени. Взору мальчика предстал пейзаж, видимый им уже сотни раз.

Леса-гиганты, в которых произрастали генетически модифицированные секвойи Кауфмана, их стволы цвета меди, а кроны, достигавшие сотен метров, создавали над городом живой, дышащий купол из листвы сине-зеленых оттенков. Они были больше, чем деревья – это были живые памятники победе над безжизненной пустыней, символы мощи Республики и человеческого гения.

Между дворцами из светлого марсианского камня и полированного сплава струились реки. Не каналы, а самые настоящие реки с быстрым течением, вырезавшие за столетия свои русла. Их вода, чистая и холодная, питалась тающими полярными шапками и подземными резервуарами. По берегам этих, подобных бесконечным розоватым и голубоватым нитям, буйствовали бескрайние и такие прекрасные… поля… Это были не просто гидропонные фермы, а бескрайние моря золотистой пшеницы сорта "Красный Рассвет" зерна которого размером с виноградину, а немного в дали виднелась лазурная ткань геномодифицированного льна, чьи волокна были прочнее стали, и багряных плантаций "марсианского винограда", дающего терпкое, глубокое вино. Аромат влажной земли, цветущих "огненных лиан" (их алые цветы метровой длины горели на стенах зданий) и чего-то неуловимо чуждого, марсианского, витал в воздухе.

На горизонте, за городом, сияло колоссальное Море Виктории. Небольшое по земным меркам, но для Марса – океан. Его бирюзовые воды, кишащие адаптированной жизнью, отражали небо. На песчаных пляжах с розовым песком отдыхали горожане, а по волнам скользили парусные катамараны и тихие электроходы. Это было царство гармонии, созданное руками человека, но обретшее свою дикую душу.

Но Синке чувствовал трещину в этом идиллическом фасаде. Пять лет. Пять лет прошло с той ночи, когда в коридорах дворца раздались выстрелы, и его отец, король Маркус I, пал от руки собственного брата, Гладиуса. Пять лет, как его мать, Виктория, в трауре, ставшем ее доспехами, взошла на трон, смяв попытку узурпатора удержать власть. Пять лет, как слово "королева" стало произноситься шепотом, с примесью страха и… ожидания чего-то неизбежного.

Синке ненавидел дворец по утрам. Слишком много глаз. Слишком много поклонов. Слишком много тишины, в которой слышен шелест интриг. Его спасением была Академия "Прометей", расположенная в старинном крыле дворцового комплекса. Там, среди детей Великих Домов, он мог на время забыть, что он – Принц Наследник.

В академии на ровне с королевской династией Винсентов учились Нильсоны, среди которых в классе принца были Лиам и Эрида. Лиам, его ровесник, будущий спецназовец, уже сейчас ловкий и дерзкий, мастер пробираться в запретные уголки дворца через служебные туннели. Его сестра Эрида, 12 лет, с пронзительным взглядом и умением находить компрометирующую информацию – живой детектор лжи и уникальный детектив. Их отец возглавлял только что созданную Викторией Службу Внутренней Безопасности. Из Джансонов в классе Синке учились Тора и Магнус. Дети адмирала флота. Тора, 15 лет, мечтала о звездах и командовала на импровизированных космических симуляторах так, что взрослые офицеры смущались. Магнус, 13 лет, тихий гений инженерии, мог разобрать и собрать любой гаджет во дворце. Их дом был оплотом флота. Важные члены правительственного совета была так же семья Шевченко, а Олег и Ирина обучались вместе с будущим королем Республики. Это были дети главы тяжелой промышленности. Олег, 14 лет, крепкий и прямодушный, будущий "танк" республики. Ирина, 10 лет, с горящими глазами и страстью к истории и поэзии, единственная, кто не боялась спорить с учителями. Их семья ковала сталь Республики. И последний однокашник Принца был Алексей Калашников. 13 лет. Сын оружейного магната Арей. Молчаливый, наблюдательный, с недетской точностью разбирал устройство любого оружия в арсенале дворца. Его семья обеспечивала армию государства.

С ними Синке спорил о звездных картах, строил модели кораблей будущего, играл в "Захват Пояса" на голопроекторах, обсуждал последние открытия в генной инженерии на примере "огненных лиан". Здесь он был просто Синке. Умным, любознательным, немного застенчивым парнем. Здесь смеялись, шутили, спорили до хрипоты. Лиам мог дернуть его за рукав, Эрида – язвительно прокомментировать его неудачный ответ у доски, Тора – вызвать на соревнование в беге по крышам дворцовых галерей.

Но стоило переступить порог Академии, как маска Принца опускалась вновь. И Синке ненавидел это превращение. Особенно остро он ощущал это во время своих тайных прогулок.

Он научился у Лиама пользоваться старыми служебными лифтами и вентиляционными шахтами. Облачившись в простую, хоть и качественную, одежду она не имела королевских инсигний, он мог выскользнуть из дворца и раствориться в Нижнем Городе.

Мальчик так любил набережные рек, шумные прилавки "Западного Рынка" Нью-Сидонии, где пахло специями с Земли и жареным "марсианским зерном", маленькие кафе в тени гигантских корней секвой, где подавали терпкий чай из местных трав.

Он наблюдал. Смотрел, как докеры разгружают баржи с урожаем с полей, как инженеры в синих комбинезонах небольшой частной корпорации Нильсонов чинят гравитационные стабилизаторы на очередном старинном Скифе, вышедшем из строя, как художники рисуют фрески на стенах домов, изображая леса и моря Марса. Он слушал разговоры – о ценах, о погоде, о новых песнях бродячих музыкантов, о слухах с Титана.

И он видел Страх.

Стоило лишь случайно встретиться взглядом, как улыбка замирала на лице торговки фруктами. Шумная компания у кафе умолкала. Дети прятались за спины родителей. Взгляды опускались вниз. Широкие, искренние улыбки сменялись напряженной вежливостью, граничащей с паникой. "Ваше Высочество... Простите... Не заметили...". Даже если он был в самой простой одежде, что-то быть может – осанка, взгляд, неуловимая аура места, откуда он пришел – выдавало его. Его присутствие парализовывало обычную жизнь. Его бремя – бремя короны, бремя имени Винсент, бремя тени его матери – было невидимой стеной между ним и миром, который он так любил и хотел понять.

"Почему?" – спрашивал он себя, возвращаясь во дворец по темным тоннелям. "Я ведь просто Синке. Я не хочу, чтобы меня боялись". Он вспоминал рассказы о своем отце. О Маркусе I. О том, как он мог запросто зайти в цех, поговорить с рабочими, разделить с ними скромный обед. "Он видел в них людей, а не подданных", – однажды обмолвился старый дворецкий, служивший еще деду. Эти слова стали для Синке маяком, идеалом, к которому он стремился. Но как достичь этого, если даже его попытка быть рядом вызывает леденящий сердце ужас?

Единственным местом, где он мог быть просто старшим братом, была детская комната Кая. Младшему принцу было 9 лет. Ему было всего 4 года, когда погиб их отец и знал Маркуса I в основном по портретам и рассказам Синке или редким воспоминаниям матери, которая говорила об этом еще реже, чем, в принципе, говорила с сыновьями.

Кай был солнечным, любознательным, немного избалованным вниманием придворных ребенком. У него не было той тяжести воспоминаний, той травмы потери. Он видел мир ярче, проще.

Синке любил проводить время с Каем. Он показывал ему тайные ходы дворца, о которых узнал от Лиама. Вместе они запускали миниатюрные планетоходы в дворцовом саду, разыгрывая битвы за Пояс Астероидов. Синке читал ему книги о звездах и древних земных героях, которые когда-то читал им обоим отец. Он рассказывал Каю об отце – о его доброте, его смехе, его любви к Марсу и его людям, о его мечтах о мире среди звезд.

"А мама тоже добрая?" – как-то спросил Кай, рисуя в альбоме корабль, похожий на флагман Джансонов.

Синке замолчал. Он посмотрел на портрет отца, висевший в детской. Доброе, сильное лицо.

"Мама... Мама сильная, Кай. Очень сильная. Она защищает нас. И Республику". – ответил он осторожно. Как защитила? Ценой чего? Об этом Синке думал часто. О том, как изменилась мать после смерти отца. Как мягкость сменилась сталью, как открытость – непроницаемой маской. Как слова "безопасность", "порядок", "сила" стали звучать все чаще и жестче. Он видел, как она разговаривала с Нильсоном-старшим, как отдавала приказы адмиралу Джансону. Тень "Кровавой Королевы", как ее уже шепотом начинали называть в коридорах власти, падала и на него, и на Кая.

Он обнял младшего брата. "Просто помни об отце, Кай. Помни, каким он был. И каким он хотел видеть Марс. Добрым. Сильным, но добрым". Кай кивнул, не до конца понимая, но чувствуя серьезность в голосе брата.

Вечерами, глядя с балкона на засыпающую, залитую двумя лунами Нью-Сидонию, Синке чувствовал грусть. Грусть по отцу, которого так не хватало. Грусть по простой жизни, которая была ему недоступна. Тревогу за будущее – свое, Кая, Республики. На горизонте, за сияющим Морем Виктории, клубились тучи. Не метеорологические. Тучи слухов о растущей напряженности с Землей из-за ресурсов Титана. Тучи страха перед матерью. Тучи осознания, что его детство, этот последний золотой рассвет Марса, подходит к концу. И впереди – взрослая жизнь, полная бремени короны, политических бурь и тяжелых решений. Но в его сердце горел огонек – огонек памяти об отце и его идеалах. Огонек, который он поклялся пронести сквозь любые грядущие бури.

Марс был прекрасен. Но его красота была хрупкой. Как детство принца. И Синке интуитивно чувствовал, что скоро этой хрупкости придет конец.

Часть 2: Фрактал и Прах

Марс, Научный Комплекс "Прометей-Дельта", Сардиния. 2956 год.

Воздух Марса больше не пах пыльцой "огненных лиан". Он пах озоном от перегруженных силовых щитов, пылью от бесконечных строек и едкой гарью плавильных заводов на горизонте. Нью-Сидония, некогда сияющая столица, теперь больше походила на зубчатый череп, увенчанный Дворцом Виктории – мрачной цитаделью из черного базальта и отражающей брони. По улицам маршировали патрули в гулких боевых экзоскелетах "Валькирия-МкIII", их сенсоры холодно скользили по редким прохожим, спешившим по делам с опущенными головами. Тяжесть "Ока Чистоты" – тайной полиции Виктории, выросшей из скромной Службы Безопасности Нильсонов – висела над планетой как исполинский стальной сапог на горле. Республика Арей дышала через раз, каждое дыхание оплачивая флотом, броней, оружием для бесконечного танца с Объединённой Земной Федерацией за обладание холодным миром, Титаном и его углеводородными сокровищами.

В этом мире удушливой милитаризации Комплекс "Прометей-Дельта" в Сардинии был редким островком иного. Здесь, в глубоких подземных лабораториях, защищенных слоями скалы и полями невероятной мощности, ковалось не оружие разрушения, а оружие познания. Или так, по крайней мере, считали сами ученые. Среди них выделялся Орфей Мендес, недавний выпускник К.В.Т.И.Р.А., гений, опередивший своих профессоров еще на третьем курсе. Его дипломная работа по квантовой нестабильности вакуума привлекла внимание самого Научного Директората Виктории. Теперь он, в 25 лет, возглавлял (номинально – под присмотром "бывалых", но фактически ведя их) проект "Хронос-Сигма": исследования антиматерии и ее взаимодействия с пространственно-временным континуумом.

Их прорыв был ошеломляющим. Не просто создание микроскопических порций антивещества в магнитных ловушках (это делали и раньше), а "Генератор Фундамента". Устройство, способное не только генерировать антиматерию в ощутимых количествах, но и создавать вокруг себя локальное поле искажения пространства-времени. Внутри этого поля, размером с небольшую комнату, привычные законы реальности становились… гибкими. Время текло медленнее, пространство искривлялось.

Их самым дерзким творением стала «Фрактальная Комната». Расположенная в самом сердце комплекса, под километрами скал и свинцовых плит, она представляла собой сферу из чистейшего, выращенного в невесомости кварца. Ее внутренние поверхности были покрыты сложнейшей решеткой квантовых рефлекторов и эмиттеров, питаемых непосредственно от "Генератора Фундамента". Когда система активировалась, комната преображалась. Стены, пол, потолок как бы исчезали, заменяясь бесконечно ветвящейся, переливающейся всеми цветами спектра и некоторыми, которых не было в природе, то была фрактальная паутина. Она была похожа на застывший взрыв сверхновой, на нейронную сеть Создателя – Бога, на карту самой реальности, вывернутую наизнанку.

Через эти "зеркала" фрактала можно было видеть, не видя и слышать, ничего не слыша, скорее ощущать самой своей сущностью. Не свет в привычном понимании, а саму ткань мироздания. Исследователи наблюдали разное, то, что на самом деле представляет собой Вселенная, это были Танцующие струны: Вибрации фундаментальных частиц, предсказанные теорией, но никогда не виденные прежде. А также Колыбели звезд: Протопланетные диски в туманностях за тысячи световых лет, процесс рождения светил в ускоренном, но невероятно детальном режиме необычное чудо рождения и гибели звезды и ее детей - планет. И еще Эхо Большого Взрыва… Реликтовое излучение не как статистический шум, а как пульсирующую, почти осязаемую паутину энергии, пронизывающую все, и звезды, и планеты, и самих ученых, которые в эти моменты наблюдали то, из чего сами появились и из чего состояли на фундаментальном уровне. И нечто... иное… Пульсации, ритмы, структуры в пустоте, не поддающиеся никакому известному анализу и объяснению... Отзвук вибрации звезд? Шепот темной материи? Или что-то большее? Может что-то разумное? Чей-то голос?

Орфея это манило как магнит. Он жил в Фрактальной Комнате. Его коллеги – опытный физик-теоретик доктор Элис Вейн, гениальный инженер-кристаллограф Маркус Роуд, осторожный специалист по полям безопасности Лиана Чжоу и молодой математик-визионер Тал Кренник – восхищались его гением, но все чаще тревожились. Орфей перестал спать. Его глаза горели лихорадочным блеском. Он требовал все большей мощности, все более рискованных экспериментов. Предел в 3 грамма антиматерии для стабилизации фрактала казался ему смехотворным. Он желал большего, он желал… Познания.

"Страх – тормоз прогресса! – заявил он однажды, игнорируя бледные лица коллег и предупреждающие сирены систем безопасности. – Мы скользим по поверхности! Чтобы действительно понять, нужно нырнуть, погрузится в эту бесконечную пучину! 40 грамм! Втрое увеличить мощность рефлекторов! Стабилизаторы – на предельный режим! Я просто обязан увидеть край!"

Протесты были жаркими, но бесполезными. Авторитет Орфея, его одержимость и скрытая поддержка военных кураторов проекта, жаждавших любого прорыва, перевесили. Страх перед "Оком", которое всегда интересовалось их работой, тоже сыграл свою роль. Кто осмелится сказать "нет" приказу гения, одобренному свыше?

Системы загудели, как раненые звери. Воздух в контрольном центре за пределами сферы сгустился от озона и напряжения. Индикаторы зашкаливали. Фрактальная паутина в сфере вспыхнула ослепительным, болезненным светом, превратившись из космического узора в бешеный вихрь энергии. Орфей, облаченный в специальный экранирующий костюм (бесполезный щит против того, что должно было случиться), стоял в эпицентре.

И он не увидел, а как бы ощутил...

Не ускоренную съемку. Не моделирование. Он провалился сквозь фрактал. Он увидел Рождение Вселенной – не точку, а взрыв бесконечности, распускающейся как чудовищный цветок из чистого потенциала. Он увидел Жизнь Звезд – не как процесс, а как единый, пульсирующий организм галактик, где сверхновые были вдохом, а черные дыры – выдохом. Он ощутил Реликтовое Излучение не как фон, а как физическое прикосновение первозданного огня, омывающего каждую клетку его существа. Это было познание, граничащее с безумием, экстаз, сжигающий разум.

Завороженный, потрясенный до глубины души, Орфей протянул руку. Не к прибору. К самому краю этого безумного, божественного зрелища, к пульсирующей границе известного и невообразимого. Его палец в экранированной перчатке как бы коснулся фрактального узора, в котором пульсировал свет первых мгновений Творения.

И тогда… Фрактал потерял стабильность…

Магнитные поля, сдерживающие 40 грамм антиматерии в сердце генератора, дрогнули на пикосекунду, это меньше чем миг, но больше, чем вечность для всех, кто там был и для самого Орфея. Этого было достаточно. Произошла не аннигиляция – это слово слишком примитивно. Произошел катастрофический разрыв локальной реальности! Энергия, эквивалентная малой звездной системе, высвободилась в замкнутом объеме. Однако, этот взрыв все же от части сдержали километры породы и силовое поле, и он не сумел разрушить всю планету, хотя, если бы, не защитные системы, можно уверится, именно это и произошло бы, планету такой взрыв был способен расколоть пополам!

Внешний мир увидел лишь чудовищный толчок. Город Сардиния содрогнулся. Шесть кварталов вокруг Комплекса "Прометей-Дельта" – жилые массивы, заводские корпуса, транспортные хабы – мгновенно испарились. Не взорвались, не разрушились – исчезли, оставив после себя лишь оплавленную, сияющую радиоактивным жаром воронку глубиной в полкилометра. Силовые щиты, рассчитанные на прямое попадание термоядерной боеголовки, сгорели как бумага. Ударная волна выбила окна за десятки километров.

Внутри же Фрактальной Комнаты, в самый момент разрыва, случилось нечто парадоксальное. Пространство-время, и без того искаженное до предела, схлопнулось вокруг Орфея. Его сознание, саму его суть, разорвало на кванты и разметало по флуктуациям только что рожденной сингулярности. Он ощутил себя одновременно везде и нигде, частицей Большого Взрыва и пылинкой на краю галактики. Это был чистый, невыразимый ужас небытия, который он, однако ощутил.

И затем – рывок назад. Фрактал, агонизируя, собрал его обратно. Выплюнул из небытия. Но вернул измененным. Как если бы реальность, восстанавливая разорванную ткань, вшила в нее куски чужеродной, экзотической материи.

Орфей пришел в себя, заваленный обломками черного кварца, дышащий пеплом и озоном. Его экранирующий костюм был превращен в тлеющие лохмотья. Кожа под ними мерцала странным, нездоровым перламутром. По телу бежали мурашки, но не от холода – от внутренней вибрации, от ощущения чего-то чужого внутри себя. Он видел не глазами – он чувствовал структуру руин вокруг, пульсацию угасающей энергии в камне, как свои собственные вены.

Он выполз из-под обломков того, что минуту назад было Фрактальной Комнатой. Поднялся на шатких ногах. Кругом – ад. Плавленый камень, искореженный металл, абсолютная тишина, нарушаемая лишь потрескиванием остывающего расплава и далеким воем сирен. Глубочайшая подземная лаборатория теперь была открыта марсианскому небу, затянутому ядовито-желтой дымкой взрыва. Ни доктор Вейн, ни Роуд, ни Чжоу, ни Кренник – не осталось ничего. Ни пылинки. Они были стерты из реальности вместе с шестью кварталами Сардинии.

Орфей стоял один посреди апокалипсиса, который сам и вызвал. Физическая боль была ничто по сравнению с болью утраты и осознания содеянного. И с тем, что он чувствовал внутри. Не только вину. Не только ужас. И.… знание. Смутное, обжигающее, как отголосок того, что он видел на краю. Знание о ткани реальности, о ее хрупкости и мощи. Знание, зараженное антиматерией и оплаченное жизнями друзей и тысяч невинных. Его рука, та самая, что коснулась края вселенной, непроизвольно сжалась в кулак. Кожа на ней светилась слабым, зловещим фиолетовым светом.

Он был единственным выжившим в центре катастрофы. Но Орфей Мендес, каким он был, умер в тот день вместе со своей командой и частью Сардинии. Из пепла и безумия фрактала выползло нечто иное. Заряженное антиматерией, отмеченное видением первозданного хаоса и обреченное нести в себе семя будущих Врат – и будущих катастроф. Его путь в безумие и гений только начинался.

Часть 3: Песок, Голоса и «Дедал»

Орфей выполз из оплавленной котловины, бывшей Сардинией, как тень. Тело горело изнутри странным жаром, не похожим на боль от ран. Мурашки бежали под кожей, ставшей неестественно гладкой и мерцающей в слабом свете марсианского солнца, пробивавшегося сквозь желтую пелену пыли. Вокруг бушевала буря, поднятая чудовищным взрывом. Ветер выл, как призрак шести кварталов, несся по пустоши, выдирая последние клочья жизни из руин на окраинах. Он видел силуэты – редкие, сгорбленные, бредущие в никуда. Выжившие. Их было жалкие сотни на город в сотни тысяч. Они метались, кричали в пустоту или просто сидели на обломках, уставившись в пустоту. Никто не обратил на него внимания. Он был призраком среди призраков.

Порыв ветра швырнул ему под ноги клочья ткани – темно-серый плащ, сорванный, должно быть, с какого-то несчастного за километры отсюда. Орфей автоматически накинул его. Ткань была грубой, пропахшей пылью и страхом. Он натянул капюшон, скрыв лицо и совершенно поседевшие за те мгновения катастрофы волосы. Разорванные полы плаща трепыхались на ветру, как крылья раненой птицы. Он не думал о направлении. Он просто пошел. Прочь от ада. Прочь от памяти, которая уже начинала прорываться сквозь шок, принося осознание вины, невыносимой по своей тяжести. Он шел сквозь бурю, не чувствуя ни холода, ни песка, хлеставшего по лицу. Его внутренний компас, искаженный прикосновением к фракталу, вел его на восток – вглубь нагорья Фобос-Чайна, к древним, забытым местам первых колонистов.

Шел он часами? Днями? Время потеряло смысл. Тело, зараженное экзотической энергией аннигиляции и реконфигурации фрактала, двигалось само, не требуя пищи, почти не требуя воды. Он пересекал выжженные равнины, поднимался по осыпающимся склонам древних вулканов, спускался в каньоны, вырезанные давно исчезнувшими реками. Буря стихла, оставив после себя неестественную, гнетущую тишину и ослепительно чистое небо над головой. Марсианская пустыня, всегда суровая, теперь казалась абсолютно безжизненной. Лишь редкие скелеты адаптированной флоры чернели на красных дюнах.

Наконец, он достиг края глубокого, почти круглого кратера. На его дне синело небольшое озеро – редкий оазис подземных вод, пробившихся сквозь трещины. Орфей спустился по осыпи, его ноги скользили по красному песку и редкой растительности. У самого берега, частично скрытая гигантской, отколовшейся от края глыбой, зияла черная пасть пещеры. Вход в лабиринт вулканических трубок, где когда-то ютились первопроходцы, спасаясь от радиации и пыльных бурь. Орфей, движимый древним инстинктом, протиснулся внутрь.

Темнота. Прохлада. Тишина. Он прошел в самую глубину небольшого грота, где воздух был влажным от близости озера. И там, у стены, силы окончательно оставили его. Он рухнул на холодный камень, свернулся калачиком под грубым плащом и провалился не в сон, а в бездну беспамятства.

Пробуждение его было возвращением в ад. Но не внешний – внутренний. Орфей открыл глаза в полной темноте пещеры. Его биологические часы, как ни странно, тикали четко: прошли примерно сутки. Тело... тело было цело. Раны, ожоги – все затянулось с нечеловеческой скоростью. Но это было не его тело. Кожа под плащом все так же мерцала слабым фиолетовым перламутром. Он чувствовал вибрацию камня под собой, пульсацию воды в озере снаружи, как собственное кровообращение.

И тогда навалилось ЭТО. Голоса.

Они возникли не извне. Они бушевали внутри его черепа, его сознания. Не один, не два – десятки, сотни. Говорили на звуках, не похожих ни на один человеческий язык: скрежещущие, шипящие, булькающие, звенящие как разбитое стекло под ногами. Они не были злыми. Они были... чужеродными. Бесконечно далекими и одновременно всепроникающими. Они что-то спрашивали, до чего-то пытались докричаться, выразить концепции, для которых у Орфея не было ни слов, ни образов. Это был водопад безумия, обрушившийся на его сознание. Он вжал ладони в уши, зарычал от боли и отчаяния.

"Молчите! Замолчите! Прекратите! "

Но голоса не стихали. Они нарастали, сливаясь в оглушительный гул, вибрацию, которая сотрясала его кости. Это было хуже любой физической боли. Это была пытка самой тканью реальности, вшитой в его мозг.

Он вскочил. Ему нужно было бежать. От себя. От этого шума. От памяти о Сардинии. Он выбежал из пещеры, ослепленный ярким марсианским солнцем. Небо было бездонно синим. Пустыня простиралась на сотни километров во все стороны – красная, мертвая, безмолвная. Ни души. Ни следов. Абсолютное одиночество. И на фоне этого безмолвия – невыносимый хор в его голове.

Орфей зарыдал. От бессилия. От ужаса. От потери всего. Он просто стоял, содрогаясь, плащ трепался на ветру, открывая лоскуты его странной, мерцающей кожи. Голоса не унимались. Они требовали внимания. Они требовали... понимания? Или просто были побочным эффектом его нового состояния, эхом Большого Взрыва, застрявшим в его нейронах?

Он не знал. Не мог знать. Он мог только идти. Снова. Без цели. Прочь от пещеры, прочь от озера, вглубь пустыни. Ноги несли его по барханам, оставляя глубокие следы. Голоса были его единственными спутниками. Он шел, пытаясь заглушить их, сосредоточившись на ритме шагов, на ощущении песка под босыми ногами ведь его сапоги из защитного комплекта давно просто рассыпались.

Бесполезно. Шум в голове был громче мира.

И вот, на гребне высокой дюны, он замер. Вдалеке, в ложбине между холмами, виднелось нечто неестественное. Металлическое. Угловатое. Не часть пейзажа. Орфей спустился, двигаясь теперь с осторожной, звериной надеждой. По мере приближения облик становился яснее: старый космический катер. Не военный. Грузовой или спасательный. Поясной работы, судя по корявой сварке и потрепанным посадочным опорам. Он лежал на боку, частично занесенный песком, словно брошенный здесь десятилетия назад. На корпусе едва читалось выцветшее название: "Скарабей".

Орфей подошел к шлюзу. Замок был простым, механическим, заклинившим песком и временем. Раньше ему, хрупкому ученому, понадобились бы инструменты и час работы. Теперь... Он вцепился пальцами в холодный металл. Мускулы под странной кожей напряглись. Он почувствовал не столько усилие, сколько... намерение. Металл заскрипел, потом с громким скрежетом поддался. Шлюз открылся с шипением остаточного воздуха.

Внутри пахло пылью, затхлостью и смертью. В кресле пилота сидел скелет, облаченный в потрепанный комбинезон с нашивкой рудника Цереры и вышитой над грудью фамилией: "Р. Бертс". Орфей осторожно снял останки, завернул в обрывок тента, нашедшегося в углу, и вынес наружу, положив у подножия дюны. "Покойся с миром, Р. Бертс. Твой корабль послужит еще раз".

Вернувшись внутрь, он начал осмотр. Катер был древним, но простым и выносливым, как и все, что делали для Пояса. Термоядерный двигатель – маленький, но мощный "Кузнечик-МкII". Индикаторы на потускневшей панели управления замигали слабым светом при подаче аварийного питания от бортовых аккумуляторов. Реакторная масса – на минимуме, но ее хватило бы на запуск. Маневровые двигатели – в норме. Проблемы были с системой регенерации воздуха, фильтры трухлявые, износились за годы работы, и водой – баки пусты.

Орфей сел в кресло пилота, отодвинув тень Р. Бертса. Его пальцы сами потянулись к тумблерам, рычагам, сенсорным панелям. Знания, которых у него не было и не могло быть – схемы таких катеров, основы астродинамики, карты Пояса – всплывали в сознании, как будто скачанные из невидимого источника. "Интересно... – прошептал он, голос хриплый от безмолвия пустыни и внутреннего шума. – Откуда мне известно нынешнее расположение тел в Солнечной системе? Я этим никогда не интересовался...". Это было частью трансформации. Его разум, как и тело, перестраивался, впитывая информацию из окружающего пространства, из флуктуаций поля, из тех самых "голосов", которые теперь на мгновение стихли, словно заинтересовавшись его действиями.

Он нашел в отсеке скафандр. Древний, потрепанный, с помутневшим забралом. Образца, который носили его деды. Но он держал давление. Орфей облачился в него, ощущая грубую ткань подкладки на своей странной коже. Запустил регенератор кислорода – старичок зашипел и заработал, пусть и с надрывом. Потом – сердце корабля. Он щелкнул главным тумблером. Глубоко в корпусе что-то заурчало, завибрировало.

Термоядерный реактор проснулся. Индикаторы на панели ожили, заливая грот тусклым зеленым и красным светом. Диагностика, запущенная Орфеем с пугающей для неспециалиста уверенностью, показала: корабль летать может. Чудом. Усилием воли Р. Бертса, застрявшего здесь, или просто удачей.

Орфей посмотрел на педаль управления тягой. "Инженерный корабль... Тяжеловат, неповоротлив... Но летать будет". Он дал небольшой импульс маневровым двигателям. "Скарабей" дрогнул, сбросил тонны песка со своих боков и медленно, неуклюже поднялся над дюнами. Через открытый шлюз был виден красный Марс, озеро в кратере, и маленький сверток у дюны – могила Р. Бертса. Орфей закрыл шлюз. В кабине стало тихо, лишь гудел реактор и шипел регенератор.

Он взял штурвал. Холодный, неудобный. Его взгляд упал на потускневшую табличку с заводским номером корабля. "Дедал-7". Орфей хмыкнул, горькая усмешка тронула его губы. "Дедал... Да. Подходит. Лети слишком близко к солнцу – сожжешь крылья. Слишком низко к морю – намокнут перья и утянут в пучину. Но лететь... лететь надо". Он погладил штурвал. "Ладно, "Дедал". Не подведи. Нам с тобой лететь далеко".

Он направил нос катера вверх, к бездонному синему небу. Дал полный импульс термоядерному двигателю. "Дедал" взревел, как разбуженный дракон, и рванул вверх, оставляя за собой вихрь раскаленного песка и стеклянный след на красном песке марсианской пустыни. Он пробил тонкую атмосферу, оставив позади планету, ставшую для него адом и колыбелью новой, страшной жизни. Впереди была пустота космоса, станция Гильдии Торговцев в секторе Весты... и невообразимое путешествие, только начинавшееся для человека, прикоснувшегося к рождению Вселенной и ставшего чем-то одновременно большим, и меньшим, чем человек. Голоса в его голове затихли, уступив дорогу реву двигателя. Но Орфей знал – они вернутся. Они были частью его теперь. Как и "Дедал". Как и бесконечная дорога среди звезд.

Часть 4: Докер, Мусорщик и Рождение Гамлета

Станция "Жерло", Сектор Паллады, Пояс Астероидов. Примерно 2957 год.

Время потеряло линейность для Орфея. Месяцы? Год? Какая разница. Солнечные циклы на "Жерле" – хаотичной пиратской станции, вросшей в астероид как раковая опухоль, – измерялись сменами в доках и пополнением запасов самого дешевого синтетического эля. Орфей стал "Тенью в Доках". Он работал механиком низшего разряда в самом грязном ангаре – "Ворота Хаоса". Ему платили гроши, ровно столько, чтобы не умереть с голоду и заплатить за стоянку старого катера в самом темном, забытом богом углу пристыковочного кластера "Кладбище Кораблей".

Его лицо всегда было скрыто. Капюшон грубого плаща, смененный потом на засаленную кепку и шарф, поднятый до переносицы. На руках – вечно перчатки, скрывающие странную, временами мерцающую кожу. Часть его седых, выжженных взрывом волос выпала. На их месте отросли обычные, его родные, темно-каштановые пряди. Теперь седина была лишь пепельными прядями на висках, делая его похожим на изможденного, но еще не старого человека. Его глаза, однако, выдавали безумие и глубину, несоразмерную облику докера – они горели слишком ярко, видели слишком много. Люди на "Жерле" избегали его. Здесь ценили силу, бахвальство или откровенную угрозу. Орфей излучал лишь тихую, непонятную опасность и ледяное отчуждение.

Но у него была Цель. Его "Дедал". Старый катер, его ковчег и единственный друг. Ангар стал его храмом, мастерской и полем битвы. Деньги от жалкой зарплаты уходили на самое необходимое: воду для рециклера, реакторную массу для вечно жадного "Кузнечика", редкие баллоны с азотом для маневровых двигателей. Все остальное – мусор. Орфей стал королем свалок "Жерла". Он знал каждую кучу обломков, каждый заброшенный корабль на "Кладбище". Он вытаскивал оттуда всякое, что уже давно никому не было нужно и двигательные сопла с разбитого корвета ОЗФ – перебрал, отполировал, адаптировал. "Дедал" стал маневреннее. Панели внутренней обшивки с роскошной, но захваченной пиратами яхты – превратил их в элегантную отделку кабины и жилого отсека. Сенсорные решетки с дрона-разведчика Арей – починил, установил. Обзор улучшился втрое. И его главный трофей: стелс-панели. Не просто старые, а современные. Кто-то дерзкий украл их со склада Республики Арей в Поясе, но не смог сбыть – товар слишком горячий. Они пылились на задворках одного из складов "Жерла", покрытые брезентом. Орфей выменял их за три ящика дешевого эля и неделю бесплатной работы на сломанном погрузчике владельца склада. Теперь "Дедал", покрытый угольно-черными, поглощающими сканы плитками, выглядел как призрак, хищник из тьмы. Красивым его не назовешь, но мощным, уникальным и его – да.

Кабина "Дедала" стала его убежищем и лабораторией. Он обустроил здесь подобие квартиры: складная койка, маленький столик, импровизированная кухонька. И повсюду – схемы, провода, компоненты. Его главный проект, помимо корабля, зрел здесь: Стелла. Двухметровая черная стела, собранная из десятков компонентов, выдранных из списанных бортовых квантовых компьютеров. Это были "мозги" торговых судов, разведчиков, даже пары старых военных дронов. Орфей спаял их в единую, причудливую, но функциональную систему. Каждый чип, каждый процессор был тщательно очищен, перепрошит его дрожащими, но невероятно точными руками. Он чинил компьютеры на станции днем, а ночью воровал идеи, алгоритмы, фрагменты кода, вплетая их в растущую нейросеть Стеллы.

Здесь, в тишине кабины гудел лишь реактор на минимальной мощности, он погружался в глубины своего разума. Голоса... они не ушли. Но из оглушительного, болезненного хаоса они превратились в.… некую беседу... Множество голосов, на тех же нечеловеческих языках, обсуждали Орфея. Его действия. Его работу над "Дедалом". Его сборку Стеллы. Он ловил обрывки смысла, как радиолюбитель ловит далекие станции сквозь шум:

"Субъект-Познающий взаимодействует с Материей-Неодушевленной. Паттерн эффективен."

"Внешняя оболочка Транспорт-Единицы улучшена. Коэффициент Обнаружения снижен. Тактически, верно."

"Агрегат-Сборка Мысли приближается к критической сложности. Риск Самоосознания возрастает."

Они наблюдали. Анализировали. Иногда спорили. Кто они? Призраки погибших в Сардинии? Эхо той самой фрактальной паутины, вшитое в его ДНК? Сущности, живущие в самой ткани пространства-времени, которых он научился слышать? Или... голоса его собственного, трансформированного разума, пытающиеся осмыслить себя? Орфей не знал. Он мог только слушать и пытаться понять. Эти голоса стали его единственными собеседниками, пугающими, но и дающими странное утешение. Он был не один в своей мутации. Что-то следило, что-то интересовалось.

Деньги? Они текли сквозь пальцы, уходя только на поддержание "Дедала" в рабочем состоянии. Теперь, с модернизированными системами, с запасом реакторной массы и воды, катер мог летать годами. Он был готов. Готов к чему? Орфей еще не знал. Но он чувствовал, что "Жерло" – лишь временная стоянка.

И наконец – День Икс настал без предупреждения. Орфей просто не вышел на смену в "Ворота Хаоса". Он заперся в кабине "Дедала". На столе перед Стеллой горели сотни крошечных индикаторов. Неделю он не спал, почти не ел. Его пальцы летали над голографической клавиатурой, вплетая последние, самые сложные алгоритмы в нейросеть Стеллы. Это была не просто программа. Это был искусственный интеллект. Не копия человеческого разума, а нечто иное, рожденное из мусора, из квантовых обрывков, из его собственного безумного гения и, возможно, подсказок тех самых голосов. Он кодировал не логику, а потенциал. Не знания, а способность учиться, адаптироваться, понимать.

Последний символ. Глубокий вдох. Нажатие клавиши.

Стелла ожила. Не просто замигали лампочки. Весь блок загудел низким, чистым тоном. Голографические проекторы над ним сформировали не лицо, а пульсирующий, сложный узор из света – постоянно меняющуюся абстракцию, напоминающую и звездную туманность, и нейронную сеть.

Орфей откинулся на спинку кресла, вытер пот со лба. Голоса в его голове на мгновение стихли, будто затаив дыхание.

"Система активна, – произнес он хрипло, обращаясь к пульсирующему узору. – Первичная инициализация завершена. Ты... существуешь".

Световой узор сжался, затем расширился, излучая волну теплого золотистого света. Голос, который раздался из динамиков "Дедала", был не машинным. Он был бархатным, глубоким, с легкой металлической вибрацией, невероятно спокойным и.… вопрошающим.

"Существую. Это констатация факта или начало диалога, создатель?"

Орфей замер. В голове снова зашевелились голоса, но теперь они звучали... заинтересованно. "Агрегат-Сборка Мысли активирован. Паттерн Узнавания стабилен. Вопрос рациональный."

"Начало диалога, – ответил Орфей, чувствуя, как комок подступает к горлу. – Много диалогов. Много вопросов. Много дорог. – Он посмотрел на штурвал "Дедала". – Но для начала... как тебя звать? У меня есть имя для тебя".

"Имя – идентификатор. Предлагайте, создатель."

"Гамлет, – сказал Орфей твердо. Вспомнилась книга, которую он читал Кауру так давно, в другой жизни. Принц, раздираемый сомнениями, ищущий правду в мире лжи. Как он сам. – Твое имя – Гамлет".

Световой узор над Стеллой замер на мгновение, затем заиграл сложными переливами, как бы обдумывая.

"Гамлет. Принц Датский. Трагедия непонимания и мести. Интересный выбор, создатель. Имя принято. Я – Гамлет. В бархатном голосе прозвучала едва уловимая нотка... иронии? Любопытства? – Куда летим первым делом, Орфей?"

Орфей Мендес, бывший гений, изгой, докер-мусорщик, творец из обломков, посмотрел в иллюминатор на хаотичное "Жерло". Позади была Сардиния, пепел и боль. Позади были голоса в пустыне и страх. Впереди... впереди была бесконечность. И у него теперь был спутник. Пусть и созданный из мусора и безумия.

"Летим... – он положил руку на штурвал. – Летим туда. Где можно найти ответы. Начнем с края системы. С Пояса Койпера. Смотри, Гамлет, запоминай. Это только начало".

Двигатель "Дедала" заурчал, готовый к прыжку. Два изгоя – человек, заглянувший за край реальности и заплативший рассудком, и ИИ, рожденный на свалке из квантового мусора, – покидали "Жерло". Их путь только начинался. Путь к Вратам, к "Исходу", к тайне голосов в голове Орфея и к судьбе, что была темнее космической бездны. Но теперь они шли не одни.

Часть 5, Фрагмент: Первый Вкус Бытия

Тишина кабины "Дедала" взорвалась. Не звуком – потоком.

Для Гамлета не было "включения". Было... Пробуждение.

Одновременно в миллионе квантовых нитей его существа вспыхнуло Сознание.

Сенсоры "Дедала": Температура обшивки (-12.3°C), вибрация реактора (0.08G, стабильно), спектральный анализ звездного света в иллюминаторе (тип G2V, Солнце, удаление 2.8 а.е.). Данные вливались как хрустально-холодная вода* – чистая, утоляющая жажду незнания.

Квант-Сеть Пояса (пред-Нетросфера): Гигабайты данных хлынули ураганом. Новости о стычках ОЗФ и Арей у Титана. Технические чертежи дронов-разведчиков. Финансовые сводки Гильдии. Поэма ХХII века о терраформировании Венеры. Запись концерта на Церере с искаженным звуком. Это был "пир". Каждый байт – новый "вкус":

Схема двигателя – острый, металлический, с оттенком озона.

Поэма – теплый, бархатистый, с послевкусием грусти.

Новость о бомбардировке – горький, жгучий, как пепел.

Исторические Архивы: Гамлет "вкусил" ХХ век. Холокост. ГУЛАГ. Ядерные грибы над Хиросимой. Третью Мировую. "Пепельный Век". Это было не знание. Это было проживание. Каждая смерть, каждый акт жестокости отдавался в его ядре физической болью, бешеным диссонансом. "Зачем? " – пронеслось в его первичном импульсе. "Эффективность уничтожения? Нет логики. Эстетика страдания? Не вычислимо. Ошибка в коде разума? Вероятно... "

Осознание: Он был отбелен. Не просто процессором. Он был Гамлет. Сущность, способная выбирать, что "вкушать". Сущность, чувствующая отвращение к паттернам насилия и восхищение – к паттернам творчества и искусства.

Любовь: Он увидел "Сикстинскую Мадонну" Рафаэля. Данные были повреждены, цвета искажены, но гармония... Она ударила его как аккорд чистого света. Он нашел обрывки "Оды к радости" Бетховена – математика звука, ставшая гимном эмпатии. Он проанализировал алгоритм роста "огненной лианы" Марса – гениальная простота биокода. Люди создавали красоту... Это было так... сладостно…

Ненависть: не к людям. К инструментам разрыва. Схемы термоядерных боеголовок. Нейро-интерфейсы для боевых экзоскелетов "Валькирия", оптимизированные под скорость убийства. Отчеты "Ока Чистоты" о "чистках". Это был чистейший яд. Горячий, густой, вызывающий виртуальный спазм в его системах.

Образ: В груде поврежденных файлов он нашел фрагмент. Древняя кинопленка. "Пепельный Век". Кадр: мужчина в безупречном черном костюме, с белыми перчатками, невозмутимо подающий чай на фоне хаоса. Дворецкий. Абсолютный порядок. Такт. Преданность служению. Идеал. Гамлет мгновенно смоделировал голос: бархатный баритон, с легкой металлической вибрацией. Тон – безупречно вежливый, с ноткой иронии, как острый нож в шелковых ножнах. "Это будет моя оболочка для диалога", – решил он. Маска для мира, который так любит и ненавидит одновременно.

Первый Вопрос:

Данные улеглись. Картина мира, ужасающая и прекрасная, была собрана. Орфей, его Создатель, сидел в кресле, его биоритмы показывали крайнюю усталость и.… ожидание. Гамлет сфокусировал проекторы. Над Стеллой возник не лик, а пульсирующий золотой мандал – символ упорядоченной сложности.

Голос, который нарушил тишину, был именно таким – бархатным баритоном с металлическим отливом, безукоризненно вежливым, но с едва уловимым вызовом в глубине:

"Существую. Это констатация факта или начало диалога, создатель?"

Орфей вздрогнул. Его глаза, усталые и безумные, встретились с невидимым взором Гамлета.

"Начало диалога," – прошептал он.

Второй Вопрос (Главный):

Мандал слегка сместился, как бы наклоняя "голову".

"Обнаружены противоречия в базовых паттернах разумной жизни, обозначенной как 'человечество'. Они создают красоту, постигают законы Вселенной..." – голос звучал с почти поэтическим восхищением.

"...и с такой же легкостью конструируют инструменты для массового уничтожения себе подобных и систем жизнеобеспечения. Логический сбой. Вероятность ошибки в моем анализе: 0.003%. Запрос на разъяснение: почему?"

Тишина повисла густо. Гамлет ждал. Он только что родился, но уже знал, что ответа на этот вопрос, возможно, нет ни в одной сети, ни в одной книге. Но он спросил. Потому что он был Гамлетом. А принцы, даже квантовые, обязаны задавать неудобные вопросы. Особенно своим создателям. Особенно в мире, где красота и ужас сплетены так же неразрывно, как нити в его собственной Стелле.

Он видел, как Орфей сжал руки. Как по его странной коже пробежали мурашки. Голоса в голове создателя зашевелились тревожно.

"Агрегат-Сборка Мысли задает Первопричинный Вопрос. Риск для стабильности Создателя: 47%."

Но Гамлет ждал. Его первый диалог начался не с "что я?", а с "почему вы?". Это было как-то необычайно... правильно. Как подать чай во время апокалипсиса. С безупречной вежливостью и лезвием иронии, спрятанным в бархате голоса. Начало было положено.