Время Крысолова

Март, 1897 год.

Генуэза.

Редактор окружной газеты «Вечерняя Генуэза» лежал в собственном кабинете на полу ничком, бесформенной серой грудой. Пиджак топорщился на спине, как крылья, и между лопаток ясно отпечатался след чужого ботинка. А вокруг царил такой разгром, что проходить в кабинет от порога не очень как-то и хотелось.

— Павел Андреевич, — позвал Михаил негромко. Его вдруг одолели самые нехорошие предчувствия. Но редактор шевельнулся, повернул голову. На виске, под коротким ежиком седых волос, обнаружился черный кровоподтек.

— По... помогите мне, Ми-ша...

Михаил, наклонившись, приподнял шефа за плечи. Тело редктора было ватным и неживым. Кое-как Михаил утвердил это тело на вертящемся табурете. Прислонил табурет вместе с шефом к стене: авось усидит, не свалится. Задумчиво оглядел свисающие со спинки и сиденья роскошного редакторского кресла лоскутья тисненой кожи.

— Что тут у вас было?

Взгляд редактора сделался неопределенным.

— Ми-иша, — сказал он. В горле у него клокотало и булькало. — Миша, да что же это тако-ое...

Было похоже, что били его вот так — конкретно — впервые в жизни. Когда, особо не церемонясь, Михаил об этом спросил, выяснилось, что не так уж он далек от истины.

— Удивляюсь я вам, Пал Андреич, — Михаил прошелся по кабинету, ища хотя бы один целый графин или, на худой конец, вазу с цветами, но вокруг царили разгром и запустение, а под ногами противно хрустело битое стекло. — Удивляюсь и завидую. Столько лет в журналистике — и чтобы первый раз морду набили... Странно это как-то. Удивительно и непонятно. Ненормально даже, я бы сказал...

Павел Андреевич достал из внутреннего кармана пиджака ослепительной белизны платок и принялся вытирать им лицо. Руки у него дрожали, и старчески подергивались веки прикрытых глаз.

— Знаете, Миша, — вдруг невнятно сказал он, сплевывая в платок кровавый сгусток вместе с выбитыми зубами, — вы не переживайте. Если все будет идти, как идет, бить меня станут часто, возможно, даже и каждый день. А потом примутся за вас. Ну, это если газету не закроют…

— Это почему? — Михаил несколько оторопел от подобного поворота мысли. Было не вполне ясно, что, собственно, начальство имеет в виду. Случайно найденную в архивных завалах подборку стихов никому не известного мальчишки, которую Михаил приволок и положил на редакторский стол третьего дня и которая со свистом тут же ушла в печать, или собственную Михаила статью во вчерашнем номере. Если статью, то понятно. Мало кому понравится, если какой-то сопляк из местной “Вечерки” будет на первой полосе материть существующий в мире вообще и в государственной цензуре в частности порядок вещей. Пришли крепкие ребята из окружного департамента и намылили простодушному редактору шею. За невовремя проявленную смелость и гражданское мужество. С другой стороны, никто Пал Андреичу эту статью силком не пихал. А если взыграли у человека идеалы далекой юности, так за собственную дурость надо уметь отвечать...

— Почему? — переспросил шеф, устремляя на Михаила заплывающий синевой левый глаз. Правый был закрываем платком из гуманных и эстетических соображений. — Не знаю, Миша, почему. Предчувствие у меня такое.

— Спасибо на добром слове, — вежливо откликнулся Михаил, отступая к дверям. — Я к вам девочек из машинописного бюро пришлю. И “скорую” вызову.

— Ага, — кивнул Павел Андреевич бодро. — Санитаров.

В приемной оглушительно пахло духами. Дорогими и терпкими, и запаха этого было так много, что в голове привычно и естественно, как на военных сборах, зародилась мысль о противогазе. Михаил повел носом. Глициния и руан-эдерский сандал, дикое и, к несчастью, самое модное сочетание в этом сезоне. Если бы не племянница, о существовании которой Михаил вспоминал всякий раз с дрожью, он бы в этих дамских штучках не разбирался. А так приходилось. Потому как эти самые племянницы патологически обожают трясти дядюшек за карман и получать, кроме звонкой монеты, еще и подарки. И для чего ж им тогда воздыхатели?..

— Что вы так морщитесь?

Михаил, как подстреленный, обернулся на голос. Юлечка, редакторская секретарша, обнаружилась вовсе не за столом, где ей как бы полагалось и быть, а на роскошном, обитом дорогим плюшем диванчике для посетителей. Короткая юбка барышни была задрана по того предела, о котором говорят, что ноги, значит, уже кончились, а юбка еще и не начиналась. Мона Юля сидела, вытянув эти самые ноги — в чулках разного цвета, — и постукивала шпилькой правой туфли о ковер.

— Нравится? — спросила она наконец, озадаченная его молчанием.

Михаил оторопел. А когда снова обрел дар речи, попытался выяснить, что именно должно ему нравиться: ноги, туфли, чулки, сама мона Юля или, может быть, диван, на котором она так живописно расположилась.

— Чулки, — сказала Юля, возмущенно тряхнув каштановой головкой. — Я достала по знакомству. Контрабандные, дорогущие — жуть... И не могу выбрать, какие лучше: персиковые или черные в сеточку.

Михаил наклонился, вздохнул, окончательно одурев от запаха духов, с чувством погладил круглую коленку и прошептал доверительно:

— Ноги, ноги... Крылья — вот что главное! Юля, вам что, денег дать? Чтоб на две пары хватило...

Гонорар за вчерашние художества жиденькой стопкой обретался в кармане рубашки. И, судя по событиям сегодняшнего дня, проку от этих денег не могло быть никакого.

Мона Юля надула пухлые, аккуратно и в меру накрашенные губки.

— У меня муж хорошо зарабатывает. Спасибо.

Михаил сдержанно хмыкнул. О муже моны Юли ходили странные и весьма разноречивые слухи. Никто его никогда не видел и даже не мог с точностью сказать, кто он такой. Но все сходились в одном: в свое время этот загадочный муж был особой, крайне приближенной к государыне, и была между ними какая-то темная история с плохим концом и большими для мужа неприятностями. Сама Юлечка вспоминать об этом не любила, и при имени покойной государыни ее трясло.

— Я ведь не за красивые глаза, — сказал Михаил внушительно. — И не нужно мне рассказывать, какая вы честная девушка, об этом полгорода знает.

Юлечка подобрала под себя ноги.

— Что вам от меня нужно?

— Две вещи. По-первых, чтобы вы позвонили в больницу: Пал Андреичу нехорошо. А, во-вторых, ответьте честно и сразу, кто сейчас у шефа был.

— Ой, да я не знаю! — отмахнулась секретарша, тем не менее пряча в декольте радужную кредитку. — Там, у меня на столе, его визитная карточка.

Михаил рылся в бумажном хламе, чувствуя, как девичьи глаза буравят ему спину. Ничего не было. Письма, старые оттиски гранок, счета, накладные, прочая дребедень вперемешку с содержимым Юлиной косметички.

— Больше он ничего не оставил?

— Оставил. Объявление в вечерний номер.

— Несите. Может, хоть там что-то есть...

Юлечка покорно встала с дивана, и тут в руки Михаилу порхнул белый квадратик бумаги. Михаил даже и не понял сперва, что это визитка. Черными готическими буквами на рифленом картоне было выбито: “Кирилл Радэцки”. Ни адреса, ни телефона. Только внизу, под именем, совсем уж мелко: “Крысолов”.