Время вспять

Я хотел бы начать свой рассказ с самого начала, без лишних разговоров о том, где я и кто я. Эти дни запомнились мне навсегда...

В понедельник утром мне пришло сообщение на электронную почту по поводу эксперимента, в котором я хотел принять участие. Какие-то ученые создали препарат, который якобы может превращать человека в настоящий компьютер: логика и другие характеристики взлетают на максимум. Как раз для этого искали первого человека, который станет носителем этого вещества.

И нет, я не хотел стать подопытной крысой, да еще и умереть. Но уже были официальные заявления, что предварительные тесты прошли отлично и никаких проблем у испытуемых не возникало. Сам препарат был временным, по словам тех ученых, что мне его дали. В общем, в том сообщении говорилось, что я всё-таки прошел отбор. Я должен был стать первым человеком, на котором испытают этот препарат в «открытых условиях». То есть я мог со своей способностью ходить в общественных местах и спокойно рассказывать обо всем, что со мной происходит. По крайней мере, так было написано в обращении ко мне. Мне оставалось только прийти туда.

И вот я сидел уже там. Мне казалось, что время идет до ужаса долго... Я еще не знал, что такое «долго».

Часы шли медленно, тишина в коридоре нагнетала. Дверь наконец-то открылась. Выглянул доктор, который находился там целый час. Он позвал меня, сказав: «Заходите». В кабинете мы просто беседовали о моем состоянии. Лишь через полчаса разговоров и подписывания бумаг мы перешли к делу, при этом в течение этого времени в кабинет постоянно заходили другие люди и что-то приносили моему доктору. «Алексей» — было написано на бейдже его халата.

Он протянул мне бумагу и сказал полностью ознакомиться и поставить подпись в самом конце. Я пробежал глазами, но полностью читать не стал. Возможно, это и была ошибка. Я до сих пор пытаюсь вспомнить, что там было написано, прошло уже, наверное, лет двести... Ну ладно, не буду забегать вперед.

Как вы понимаете, моя подпись там осталась. На удивление, меня не стали никуда уводить, чтобы сделать укол. Мне просто протянули таблетку... Одна розовая капсула, как детская конфетка. Рядом стояла кружка с водой, я взял ее и выпил таблетку, запив водой. Врач попросил пока выйти из кабинета и зайти снова через час. Мне кажется, он знал. Я не верю, что он поставил такую временную рамку просто так...

Я помню, как впервые произошёл этот эффект. Через пять минут мне показалось, что время замедлилось. Я правда думал, что мне чудится или у меня просто кружится голова. Обычное действие — поднять руку — занимает обычно полсекунды, но для меня оно длилось ЦЕЛУЮ СЕКУНДУ!

Так я и просидел, по ощущениям, час. Время шло очень долго, люди ходили мимо туда-сюда, как куклы. Наконец я встал и зашел в кабинет. Врач удивился, как и я. Он сказал:

— Вы чего? Всего полчаса прошло.

Да, я понимаю, что время можно спутать, но это было не просто так. По ощущениям я и правда провел в коридоре целый час, а может быть, и больше. В конечном итоге врач меня отпустил, сказав, что это побочный эффект и что лекарство действует всего шесть часов, так что скоро всё должно закончиться. Также он дал мне номер телефона, на который я должен позвонить в случае чего.

Улица.

Метро.

Улица.

Подъезд.

Люди были заторможены, как и я. Я чувствовал себя уставшим и не мог даже быстро поднять руку или резко повернуться. Вот я уже дома. Я понял, что это правда. Я разбежался с тяжким трудом, время шло как во сне. Знаете, когда во сне пытаетесь бегать, всё происходит как в воде... Я быстро открыл телефон и начал смотреть математические примеры... Умнее я не стал, но реакция теперь и правда была запредельная. Чтобы убить время, я сел за книги. Я читал одну за другой, поглядывая на часы. Время шло уже чересчур медленно. Я прочитал более четырех книг по двести страниц. После первой книги время было 21:00, после второй — 21:20, после третьей — 21:30, и после последней — 21:35. Я за пять минут мог прочитать книгу размером в двести страниц полностью!

Но главное — когда я моргал, мои глаза закрывались на очень долгое время. Я ничего не видел секунды две, я считал секунды прежде, чем мои глаза откроются. Это стало невыносимо. Я сразу же схватил телефон и попытался набрать номер того доктора с визитки. На это у меня ушло уже минут двадцать субъективного времени. На часы я больше не смотрел. Звонок пошел, я ждал этого мучительно долго. Еще через минут двадцать я услышал: «Номер занят либо находится вне зоны действия сети, позвоните позже».

Мир поплыл. Я не знал, что делать, меня охватила безумная паника, я даже не мог моментально перевести взгляд с одного объекта на другой. Я бы мог подробно сейчас рассказать, как я выбежал на улицу, но скажу кратко: на это ушло три часа. Я начал плакать, мне было до безумия страшно. Весь мир был замедлен, люди почти не двигались, так же как и я — по одному шагу в десять минут. Я шел к метро, которое, к счастью, было недалеко от моего дома. Десять, двадцать, тридцать! Я шёл и шёл, и казалось, это никогда не закончится.

Наконец-то я дошел до метро. Подошвы отчаянно липли к асфальту, а в висках стучало назойливое эхо мегаполиса. Еще один шаг — и я на эскалаторе, еще один — и холодная подземка окутает меня, как спасение.

И в этот самый миг, на стыке двух миров — городского ада и подземного чистилища — в мою голову воткнулся раскаленный докрасна лом.

Это не был удар. Это было вторжение. Острая, абсолютно чужеродная боль, которая не пришла извне, а родилась внутри черепной коробки, разорвала ее изнутри и заставила мир погаснуть. Я инстинктивно, с силой, способной выдавить глазные яблоки, зажмурился.

Звучит как мгновение, да? Молниеносный спазм. Но это было не так.

Это длилось.

Сначала был чистый, животный шок. Белая вспышка в сознании. Потом пришло осознание, и с ним — волна тошнотворной, пульсирующей муки. Каждая пульсация была ударом молота по наковальне моего мозга. Я стоял, вцепившись в поручень, не в силах пошевелить ни единой мышцей, кроме тех, что сжимали веки. Время перестало быть линейным. Оно превратилось в вязкую, тягучую субстанцию, где одна секунда растягивалась в долгую, мучительную вечность.

Я измерял его тактами этой адской симфонии в своей голове.

Такт. Проходит десять минут.

Такт. Полчаса.

Такт. Целый час моей субъективной реальности я провел, запертый в темноте собственного черепа, с одной лишь всепоглощающей болью.

И когда ее тиски наконец-то чуть ослабли, я успел сделать лишь один короткий, прерывистый вдох. И понял, что падаю.

Это не было резким падением. Это было медленное, неотвратимое опрокидывание в бездну. Мое тело, онемевшее и непослушное, сложилось пополам и понеслось вниз по лестнице.

И началось худшее.

Представьте, что вы падаете и ударяетесь. Резкая, пронзительная боль, которая через секунду идет на спад, оставляя после себя ноющую. Так вот, у меня ничего не шло на спад. Каждый новый удар локтем, коленом, копчиком о бетонный выступ не приходил на смену предыдущему. Он наслаивался на него. Боль не сменялась, она суммировалась, умножалась, возводилась в квадрат.

Я не скатывался, я кувыркался в каше из собственных болевых сигналов, где уже невозможно было определить, где ребро, а где ключица. Это была одна сплошная, тотальная агония, растянувшаяся на два дня. Два дня, когда я существовал лишь как одно сплошное нервное окончание.

А потом... потом было пустое, безвоздушное пространство падения вниз. В шахту, в колодец, в ничто. Я летел. Или это длилось секунды, или...

Месяцы.

Три? Четыре?

Я совсем уже сбился со счету. В этой безвременной пустоте не было ничего, кроме падения и смутной памяти о боли, которая теперь казалась единственной формой существования.

Да... Вот так я проводил свое время... Не знаю, что мне даже делать и зачем я пытался как-то спастись в своей ситуации... Наверное, это просто людской страх.

Год... Два... Я добрался до лавочки, ползая по метро. Я слышал гул вокруг меня, очень громкий. Никто даже не хотел мне помочь, все шли по своим делам, не обращая внимания на меня. У меня уже были открыты глаза, теперь я их закрою через месяцев шесть. У меня было три этапа моргания. Первый этап — мои глаза открыты. Второй этап — мои глаза закрываются, я еще вижу мир, но хуже. И третий этап — глаза закрыты. На первых двух этапах я просто витаю в облаках, разговариваю сам с собой, прям как сейчас, просто рассуждаю, что мне делать, что я буду делать потом, спасусь я или сойду с ума в своем разуме... Скорее всего, так и будет. А когда мои глаза закрыты, приходит время сказок и других миров... Я придумываю, как бы я жил в другом мире, как сражался с драконом, как становился магом в Хогвартсе, как я становился настоящим правителем галактики, создавал новые технологии, как я проживал свою жизнь с детства и встретил свою первую любовь, я представлял, как моя семья могла бы выглядеть. Но, к сожалению, это были лишь фантазии.

И вот, скорее всего, мы сейчас уже подобрались к настоящему времени. Сколько времени уже прошло, я без понятия, наверное, лет двести...

Я уже думал, что мне делать. За всё это время я услышал уже два поезда. Возможно, я могу доползти до них... И лечь под рельсы. Наверное, это самый правильный вариант. Жить дальше с таким существованием уже просто невозможно. На самом деле я-то и ползу до рельс, или против рельс... время идёт так долго, что я не могу определить, откуда исходит звук. А люди — это твари. Я прополз и упал с лестницы, но никто даже не подошёл ко мне.

Возможно, если я лягу под поезд, легче мне не станет. Зная, сколько времени проходит для каких-либо действий, когда поезд на меня наедет, я буду умирать очень мучительно. Он будет разрезать меня с острой болью пополам — и руки, и ноги, и туловище. Я буду лежать и чувствовать это на протяжении лет десяти...

Был второй вариант — ждать докторов, которые когда-то меня спасут. По моим подсчётам, прошло уже часа два с того момента, как начался этот эксперимент, осталось часов четыре. Может, вы не понимаете, или я не понимаю... я не знаю, с кем разговариваю... Но жить так я больше не смогу, я уже на пределе. Так я себе говорю уже лет десять. Наверное, стоит прекратить цепляться за жизнь, когда я знаю, что обречён. Даже если меня вытащат, спасут, я больше не буду прежним. Я уже сломан. Все эти философские слова у меня были не тогда, когда я жил обычной жизнью, а только сейчас. Моя жизнь двадцатиоднолетнего человека уже закончилась.

...Мысль о рельсах стала единственной точкой опоры в этом бесконечном падении. Она была якорем, цепляющимся за дно реальности. Всё остальное — призрачные миры, рождавшиеся под сомкнутыми веками, разговоры с самим собой, растянутые на десятилетия монологи — всё это было побегом. Побегом от единственного оставшегося выбора.

Я начал движение.

Слово «пополз» — слишком стремительно. Оно подразумевает некий темп, последовательность действий. Здесь не было ничего подобного. Был титанический, растянутый на невообразимые сроки акт воли. Один сантиметр. За ним — другой.

Я измерял прогрессию не в метрах, а в смене зрительных образов, запечатлевшихся на сетчатке за «один этап» открытых глаз. Сначала — узор плитки на полу, каждая трещина в которой была изучена мной доскональнее, чем геолог изучает пласты земли. Потом — тень, отброшенная далёкой колонной. Она не двигалась. Или двигалась, но так медленно, что её смещение было заметно лишь по прошествии субъективных лет.

Мой разум, этот якобы «улучшенный компьютер», давно перестал быть помощником. Он превратился в орудие пытки. Он дробил каждое мгновение на бесконечное количество кадров, анализировал и препарировал каждую микроскопическую боль в каждом мускуле, каждый хруст сустава, каждый импульс от разодранной в кровь кожи. Я чувствовал, как подо мной, за миллиард лет моего путешествия по полу, образуется влажная полоса — след из пота, крови и, возможно, слёз, чьи молекулы испарялись с космической неторопливостью.

И вот край платформы. Этот рубеж, эта грань между относительно безопасным миром и небытием, казалась величайшей пропастью, которую мне предстояло преодолеть. Я свесил голову вниз, в тёмный провал тоннеля. Запах пыли, металла и масла ударил в ноздри — густой, тяжёлый, древний, как сам мир. В ушах, поверх вечного гула, я уловил новый звук — едва различимый, низкочастотный гул, нарастающий из глубины. Поезд. Он приближался. Не со скоростью поезда, а со скоростью геологической эпохи. Его гул был подобен движению ледника, медленно, неотвратимо заполняющего долину.

Последний рывок. Вернее, последнее решение, реализация которого заняла срок, сравнимый с жизнью цивилизации. Переместить центр тяжести. Перекатиться через край. Отпустить.

И я полетел. Вниз. Навстречу рельсам.

Падение с платформы длилось целую эпоху. Я успел пережить в нём всё. Первоначальный ужас невесомости. Спокойное, почти философское принятие. Затем — новую волну животного страха, когда бетонное полотно путей стало неумолимо приближаться, заполняя собой всё поле зрения. Я видел каждую щербинку на шпалах, каждое масляное пятно на стальном блеске рельса, на который мне было суждено приземлиться.

Удар.

Он не был единым событием. Он был процессом. Сначала — касание. Затем — медленное, неуклонное вдавливание тела в неумолимую твердь. Кости не хрустнули — они начали рассыпаться, как горная порода под чудовищным давлением, и этот процесс растянулся на годы. Боль, которую я ожидал, не была пиком, кульминацией. Она была фундаментом, основой, на которой теперь возводилось здание моих последних мгновений. Она была белой, горячей и абсолютной. Она была единственной истиной.

Я лежал, распластанный на рельсах, и чувствовал, как вибрация от приближающегося состава проходит сквозь всё моё существо. Она была подобна пульсу самой планеты — медленному, мощному, неудержимому. Гул нарастал, превращаясь в оглушительный рёв, который заполнил собой всё мироздание. Я не видел света прожекторов — я видел, как тьма впереди начинает медленно разогреваться до белого каления.

Первый контакт. Не колеса с телом, а потока энергии, идущего впереди многотонной массы. Он обжёг меня. И тогда время, этот мой мучительный спутник, сыграло со мной свою последнюю, самую изощрённую шутку. Оно не просто замедлилось. Оно остановилось. Застыло на самой острой кромке боли, на грани уничтожения.

Я больше не падал. Я больше не лежал. Я был. Я был болью. Я был страхом. Я был осознанием неизбежного, растянутым в бесконечность. Мир сузился до стального полотна подо мной, до нарастающего до немыслимых децибел гула и до всепоглощающего белого света, в котором не было ничего — ни образов, ни мыслей, только чистая, безобъектная агония.

И в этой бесконечности, в самом её сердце, промелькнула последняя, пронзительно ясная мысль, холодная, как капля утренней росы: «Они не превратили меня в компьютер. Они превратили меня в вечность. Вечность одного момента. Вечность между жизнью и смертью».

И я понял, что это — и есть мой эксперимент. Не шесть часов. Не двести лет. А навсегда. Застывший крик в безвременье. Последний наблюдатель, обречённый созерцать собственную гибель, которая никогда не наступит до конца.

Рёв стал единственной реальностью. Свет поглотил всё. И началась тишина.

Кажется, это конец моей истории.

Я чувствую что-то... Возможно, это боль... я не знаю...