Все дороги ведут...

– Ждан, Ждан, Жда-а-а-ан! Смотри, что мне матушка подарила!

Девочка подбежала к сидящему на пне ауке и сунула ему под нос расшитый платочек.

С птицами с хвостом трёхцветным, да с яблочками наливными, как настоящие.

– Красиво.

– А я тебе яблочко принесла, и пряник медовый.

Она радостно сунула ему в ладоши небольшой узелок.

Со стороны аука выглядел простым мальчишкой. Одетый бедно, но в чистеньком, и на подоле заплатка. Даже родимое пятно на лбу его не портило. Коль не знать, что нечисть, так мимо и пройдёшь: уж глаза лесной дух отводить-то научился за столько лет. Опыта набрался, жизни-нежизни попробовал, и хоть и остался внешне ребёнок-ребёнком, да всё одно поумнее да понятливее, чем всамделишные сверстники.

Оттого и интересно с ним было Зимаве. Оттого и сбегала она к нему в лес от матушки да друзей-сорванцов.

Потому как всегда Ждан её встречал радостно. С кузовком спелых, сладких ягод из самой чаще лесной, да с новой историей, что интереснее любой матушкиной сказки. И рассказывал так, что перед глазами настоящие картины вставали, будто магия какая нечистая. Да только не было там ни магии, ни чуда – просто рассказывал Ждан обстоятельно, как взрослый. И рассказывал не сказки-небылицы, а то что в самом деле было.

– Не хватятся ли тебя?

Ждан аккуратно сложил платочек, прежде чем вернуть его девочке, да посмотрел строго-строго, будто папенька. Но Зимава только хихикнула – не вязалось с детским лицом ауки серьёзное выражение.

– Матушка к гостям готовится. Говорят, за сестрой сегодня сваты приедут. Из самого Берёзового! Весь день не до меня им будет – готовится надо. А братья на ярмарку поехали, а меня – не взя-а-али! – она обиженно надула щёки. – Но они обещали, что расскажут всё-всё, что видели там. И, коль получится, подарок привезут.

– Ох, Зимава, Зимава. Лучше б матушке пошла помогать. Да сестру обняла. А то ведь уедет она, не свидитесь долго.

– Ой, – девочка отмахнулась.

Поправила свой сарафан, поясок повыше подтянула и села на бревно рядышком, снизу вверх в глаза другу своему заглянула.

– Жда-ан! А расскажи, как ты аукой стал.

– Так ведь слышала ты. Почитай, вчера сотый раз был, как слышала.

– Ну Жда-ан! Ну расскажи-и!

Мальчишка вздохнул. Помялся для виду ещё пару минут, но сдался. Он всегда сдавался. Слишком уж доброй была Зимава. Простой, открытой и улыбчивой. Казалось порой Ждану, что будь у него в человечью бытность такая подруга, то и не стал бы он аукой. Не дала бы она его в обиду, усовестила б забияк, и его самого – пожалела.

– Ну, слушай…

– … и был то Ловчий. А после в деревню мы пошли…

– Ой!

Зимава оглянулась на небо, приобретшее розовые всполохи, и подскочила с бревна.

– Мне домой пора. Матушка ругаться будет, коли опять опоздаю!

– А платок? – крик ауки догнал её уже на окраине опушки.

– Схорони, потом заберу.

Девочка лишь отмахнулась. Подхватила подол, да помчалась быстрее, мысленно вознося мольбы богам, дабы матушка не гневилась, да отец не осерчал. А то ведь день к вечеру уж клонится, а она только-только домой возвращается.

Да и гулянием по лесу не отговорится, на братьев не кивнуть.

При том, виновной Зимава себя не считала. Больше тревожилась, чтобы не наказали – тогда она Ждана с седмицу не увидит, и словечка ему передать не сможет, потому как показывается аука лишь ей единственной из всей деревни.

Любимая тропка деревенских вела напрямик к окраине, но Зимава её не любила. Ей больше нравилась тропинка в стороне. Более тёмная, более узкая, будто огороженная двумя колючими кустами акции. Ждан говорил, что ведёт эта тропинка ровнёхонько к озеру, что Омутом зовётся, оттого и не любят её. И самой Зимаве строго-настрого запрещал ходить туда.

Деревенские тропинку ту недолюбливали, чуть не проклятой считали. И знать не знали, что через два шага кусты раздаются в стороны, открывая солнечную дорожку.

Протиснувшись сквозь акацию, девочка привычно себе пообещала, что отберёт у старшего брата ножик и в следующий раз, как к Ждану пойдёт, все колючки пообрежет.

Потирая поцарапанную веткой щёку, Зимава неторопливо направилась к деревне. Пройти дворами, да подойти к дому совсем с другой стороны, а матушке сказать, что до прудочка бегала, на лягушат посмотреть.

В деревне было непривычно тихо. Даже собак не слышно, но Зимава не обратила внимания. Она смотрела лишь на распряжённую телегу подле родного дома. Однако, колесо у телеги было приметное, как и покрывало. Да и сапоги брата старшего виднелись – на телеге той он и лежал. И сердце радостно забилось в предвкушении историй и подарков от братьев.

Не дойдя до первого дома на улице, девочка пригнулась и юркнула на зады. Пройти дворами, да выбежать сразу подле дома. Матушке небось не до Зимавы сейчас, и можно будет сказать, что давненько уж вернулась, просто в горнице пряталась. Кукол вязала для Весняны, а то ведь в самом деле один Перун ведает, когда свидятся.

Повеселев, Зимава остановилась у задней калитки. Замешкалась, услышав чужие, незнакомые мужские голоса. Выдохнула, расслабляясь, поняв, что то наверно те самые загадочные сваты, которых с утра ждали.

– Лучше б в Медовый Яр поехали. Там богатств-то поболе будет.

Зимава искренне оскорбилась. Неведомый сват не только пренебрежительно о её деревне отозвался, так ещё и плюнуть посмел. Да на её-то дворе! Ух, как она матушке… Нет, лучше сразу отцу расскажет, и выгонит он этих гостей взашей. Не нужны Весняне такие родственники, невоспитанные да невежливые, законов гостеприимства не знающие!

– Да погоди, Буян. Не бузи. Почитай закончили уж тут. Тридцать девок, ладных да непорченных – хорошее богатство. Да и мальцы… Хороший товар. А в Медовом и воинов поболе будет, да и оружие они держат получше. Да и староста поосторожнее будет.

– Да прав ты, прав. Эт я так…

Замерла Зимава, ушам своим не веря. Выглянула из-за калитки и как дышать забыла, увидав лежащего на траве отца, с торчащей из груди стрелой. За углом дома подол платья матери виднелся, щедро пропитавшийся вишнёвым взваром, и совсем тошно стало.

Она со злостью поглядела на спины двух мужиков, что не стесняясь шарили по столу, приготовленному для гостей. Вот только и по улице другие ходили. Большие, незнакомые, в стёганых куртках, не предназначенных для нынешней жары, с бородами косматыми и глазами дикими. И топоры в их руках блестели хищно… Кровью.

Дыхание сбилось, и слышно стало и разговоры чужие. И тихий плач женский. И конское ржание с понуканием. Лишь собак слышно не было.

Зимава стояла, не зная, куда податься. Хотелось броситься к отцу, к матери… Братьев отыскать. К сестре, чей голос отдалённо слышался. Но чужаков было много. Очень много. И смотрели они по сторонам ой недобро.

На конёк крыши, прямо перед глазами Зимавы, опустился ворон. Крупный, со светлым яблочком в клюве, и взглянул на девочку своим умным взглядом. По-человечески совсем глянул.

Каркнул, теряя добычу, и на Зимаву упало яблоко… Только не фрукт, а глаз. По руке липким холодом мазнуло да к ногам упало, белесым зрачком на неё уставившись.

Широко распахнув глаза, хватанула девочка воздуха ртом и поспешно его ладонями зажала, боясь что услышат. Услышат, найдут, поймают, в клетку как других посадят и увезут незнамо куда.

Взгляд устремился к лежащим на траве двора родным, но наткнулся на взгляд чужой.

Заметили её.

– Гляди, Буян…

Что именно скажет чужак, Зимава ждать не стала.

Пригнувшись, опрометью бросилась прочь от двора. Подобрав длинный подол и оглядываясь по сторонам. Перуну молясь, чтобы не попасться. Макошь прося уберечь. Трояна заклиная помочь.

А по деревне волной шёл гомон. Девчонку замечали. Радовались, кхекали что-то разудалое.

Как псы, загоняющие зайчонка.

Большие, тренированные… Против одной маленькой Зимавы.

Не помня себя, она домчалась до заветной тропки, протиснулась сквозь акаций, хваля всех известных богов за то, насколько дорожка эта узкая, а кусты-превратники колючие. Зимава даже не остановилась.

Не услышала, как замедлились мужики, осматривая неудобный проход.

И как до Ждана домчалась не запомнила.

В себя пришла, лишь голос ауки услышав.

– Зимава? Неужто матушка так заругала?

– Ма… Ма… Ма…. – губы задрожали, в груди холодом мазнуло. – Ма-а-атушка…

Осев на землю, Зимава разрыдалась.

Поняла вдруг, что не взвар по подолу матери разлился. И брат на телеге лежал не по лености своей. Да и отец…

Ждан не торопил. Не подходил даже. Сидел в стороне, взгляд неловко отведя, и просто ждал. Не знал он, как помочь своей подруге.

Зимава слёзы по щекам размазала и тихо рассказала всё, как было.

Что лиходеи в деревню пришли под видом сватов. Взрослых убили, детей да девушек – в клети согнали, в дома вторглись да всё ценное наглой рукой своей загребли. Не ведая при том ни стыда, ни жалости.

Повисла тишина. Над лесом медленно сгустилась ночь.

А Зимава так и сидела на полянке с аукой, переживая своё горе.

– Не гоже тебе в лесу ночевать, – заметил Ждан. – Пойдём. Проведу тебя до Медового Яра. Там добрые люди, они помогут тебя. Приютят.

– Нет. В деревню я свою вернусь. Узелок соберу. Кинжал брата, пару сарафанов. Не побирушка я и дом у меня есть!

Аука покачал головой и замер, прислушиваясь к чему-то. Да и Зимава почуяла, что неладное что-то.

Небо всполохами заревыми осветилось.

Не сговариваясь, помчались дети к выходу из леса.

И остановились, глядя на жаркое пламя, что жадно глотало деревенские дома целиком. На деревья, что чуть в стороне, усыпанные воронами, что ожидали своего пира. Да на остов сломанной телеги посреди дороги. К счастью, без лошади.

– Туда идти опасно, – с сожалением покачал головой Ждан. – Пойдём. Я отведу тебя…

– Нет, Ждан. Не пойду я в Медовый Яр.

– А куда? В костёр? Вслед за родителями да братьями?

Зимава упрямо мотнула головой да посильнее стиснула в руке заветный платочек, матерью подаренный.

– В Ловчие пойду. Не дело нечисти такой по дорогам ходить.