Всё известно

1.

Воротился в Москву – лето на дворе. Двор огромный, полуколодцем-полукаре: «сталинский», с высоким полукружьем арки в окаменелом кружеве лепнины.

Вышел к углу – замер: то ли загляделся, то ли задумался.

- Вы, молодой человек, потеряли что?

Старичок-с-ноготок, натянутый поводок, на поводке то ли Белка, то ли Стрелка – возвратившаяся из космокруженья собачонка: бела, но в пятне, мочка носа – шмыг-шмыг, мокра, оживлённа; розовый язык полуломтём докторской, зуб ещё не жолт, лет семи, по-человечьи – ровесница.

А старичок, тот о восьми, с хвостиком, верно, десяточках, мэйби сорокового-рокового «гэ» рожденья. Никак меньше не выходит. «Канунник». Настаивает:

- Ищете что, спрашиваю?

Улыба, ему поговорить охота, он и с «Белкой-Стрелкой» своей так же разговорчив, да она молча пыхтит, а двор пуст: разбежалась Москва дачная, поразъехалась.

«Нет, отвечаю, не ищу и не потерял. Хотя как знать?»

- Вот, и я тоже думаю: как знать! – подхватывает старичок-с-ноготок. – Но, значит, вам всё известно?..

Вот это постановка вопроса: «Всё известно или не всё известно», категорически!

С одной стороны сирень белая в цвету, с другой – то ли яблоня, то ли груша (ах, как жаль, что не ботаник-растениевед!), аромат – с ног бьёт. Стою, покачиваюсь. «Всё известно или не всё известно», вот вопрос!

2.

«А может, это вовсе не «Белка&Стрелка», а «Уголёк-und-Ветерок»! Были и такие собакосмонавты. Этих-то вовсе никто не помнит.

Мне – известно.

Улыбаюсь:

- Мне всё известно!

А сам вижу: ему, старичку-с-ноготок, очень и очень хочется присесть со мною где-нибудь на лавочку и поговорить. Это ж такое редкое счастье, такая немыслимая удача – по-го-во-рить! И не просто абы с кем, а человеком, который утвердительно отвечает на вопрос о «всеизвестности» своей.

Гляжу – неловко ему, и сомненье берёт и желанье щекочет: сделай полушаг встречь, и осчастливишь заскучавшего при начальном лете человека. А я – гляжу. Гляжу и улыбаюсь своему. Чему «своему», сам не знаю.

Примечталось вдруг, будто на дворе весна шестьдесят первого, и недавно только, «вот-вот», Гагарин в космос слетал и воротился, и «ни ангелов, ни Бога» не встретилось ему там.

Одни только сияющие тени отпущенных на околоземную орбиту собачонок – Белки, Стрелки, Уголька и Ветерка.

И увидал я старичка-с-ноготка молоденьким мальчишкой («полтинник» скинь, двадцать, всего – двадцать, и вся жизнь ему сияет!), и, увидав, едва не заплакал.

3.

«Вы, молодой человек, потеряли что?»

- Нет, мне просто... как вам сказать... «всё известно». Со всею достоверностью.

- А, вот вы куда... Ну, знаете, это... ничего, это вполне даже естественно, в вашем-то возрасте. Превосходно. Чудесно даже. Всех благ...

Услыхалось – может, из распахнутого вечности окна с занавесками, может, из глуби поприёмистее: «Время, вперед!», свиридовское.

... А старичок-с-ноготок, он ушёл, ушёл, осиянный лучезарным днём, первым из первых дней высокого, в высоту Вселенной, очередного и, может, последнего из бескрайних лета... Ушёл, увлекаемый тянущей поводок «космической» собачонкой. Неуверенно ступая – ушёл.

Точно Врата пред ним распахнулись.

С одной стороны, ангелами, сирень белая в цвету, с другой – то ли яблоня, то ли груша (ах, как жаль, что не ботаник-растениевед!), аромат – с ног бьёт.

Гляжу вослед: мальчишка, лет двадцати, не больше, стриженный под «полубокс». На нём тенниска в бело-голубую полоску, на нём широченные белые, с манжетом, брюки, на нём парусиновые туфли... На нём солнце и свет, и лепесток то ли сирени, то ли яблони и груши... 1961-й год на дворе. Или шестьдесят второй?

«Хотя как знать?»

- Вот, и я тоже думаю: как знать! – подхватывает старичок-с-ноготок. – Но, значит, вам всё известно?..

Всё.