Всё выше!..

1

Октябрь 1939 года выдался в Москве ясным и холодным. Синоптики талдычили по радио о низком антициклоне, а на городских газонах каждое утро марлевым покрывалом расстилался иней. И хотя сейчас, в полдень, небо сияло золотом и лазурью, то было сияние надменное, неблагожелательное. Николай Скрябин слегка поежился, усаживаясь в кресло пилота и подгоняя его высоту под свой далеко не маленький рост. Кабина истребителя И-16 была открытой, с сиденьем из листового дюралюминия, и даже на земле в ней пробивал озноб. Ни лётная куртка, ни шлем, ни перчатки тепла не прибавляли. Николай поерзал в кресле, пытаясь найти удобную позу, и зашелкнул на груди пряжку привязных ремней.

– Не передумали лететь, товарищ Скрябин? – подал голос аэродромный механик, который маялся возле самолета, внизу; Николаю показалось, что вопрос этот ему задали из какой-то немыслимой дали.

Он покачал головой, но потом понял: механик при всем желании увидеть этого не сможет. И-16 был самолетом компактным: всего шести метров в длину и с размахом крыльев в девять метров. Однако высота его составляла три с четвертью метра. И неясно было, сумеет ли механик разглядеть пилота, сидящего за плексигласовым козырьком кабины.

– Не передумал! – крикнул Скрябин, а потом быстро проверил все бортовые приборы и скомандовал: – От винта!..

Мотор затарахтел, пропеллер закрутился мельничным колесом, а затем лопасти его пропали из виду – слились в полупрозрачном коловращении. И уже через несколько минут шасси истребителя оторвалось от взлётно-посадочной полосы Центрального аэродрома имени Фрунзе. С высоты лётное поле напоминало огромный серый конверт с загнутыми углами.

Скрябин потянул за рычаг тросового подъёмника, чтобы убрать стойки с колесами. Вот только – ничего не произошло: рычаг прокрутился вхолостую. Как будто был фальшивым, бутафорским. Чего-то подобного Николай ожидал, это правда, но – не с первых же мгновений полёта!..

– Вот и начинается балаган... – пробормотал он и даже усмехнулся одним уголком губ; однако перед глазами у него всё засверкало переливами, и замелькали какие-то красноватые искры – будто взметнувшиеся в воздух угольки.

В свое время сам Валерий Чкалов едва-едва сумел привести в действие заклинивший механизм шасси такой же машины: И-16. Так что вполне мог разбиться еще за несколько лет до своей реальной гибели – в декабре прошлого, 1938 года. Николай Скрябин, старший лейтенант госбезопасности, об этом знал. Он много чего знал – хотя бы по роду своей деятельности. Но одна вещь ему точно оставалась неведома: чем завершится его нынешняя авантюра с полётом на маленьком истребителе. Авантюра, которая даже по его собственным меркам далеко выходила за рамки разумного риска.

Скрябин сделал медленный выдох и снова потянул за рычаг подъёмника – как мог, плавно. На миг ему показалось, что и на сей раз приспособление не сработает – что шасси истребителя по какой-то причине "законтрено", как это называют пилоты. И по шее у Скрябина потекла струйка пота, забежала под воротник лётной куртки. Но – нет: раздалось шуршащее "в-в-в-жух!", которого не заглушил даже ровный рокот работающего авиационного мотора, и тросы наконец-то втянули колесные стойки под брюхо самолёта. Старший лейтенант госбезопасности перевел дух, откинулся на спинку кресла, и только тут понял: до этого он так сильно наклонялся вперёд, что привязные ремни до рези впились ему в плечи и в грудь.

– Ну, всё, – пробормотал он, – я взлетел – считай, полдела сделано.

Он не раскаивался в том, что решил подняться в воздух – вообще не имел привычки раскаиваться в принятых решениях. Но ощущал себя так, словно был фехтовальщиком, которому перед поединком вручили сломанную пополам рапиру.

Пока его самолёт набирал высоту, Скрябину казалось, будто город под ним утрачивает материальность. Желтые кроны деревьев, кровли домов с дымящимися вытяжными трубами, кубики газетных киосков, серые ленты мостовых, по которым разномастными жуками ползли автомобили – всё это выглядело, словно растекающиеся мазки масляной краски на полотне, подрамником которому служила стальная окантовка плексигласового козырька истребителя. А очки-консервы, которые Скрябину пришлось надеть, лишь усиливали ощущение, что осеннюю Москву он видит не воочию, а как бы глядя на неё сквозь смотровое отверстие камеры-обскуры.

Впрочем, это ощущение нереальности старший лейтенант госбезопасности приписал взвинченности собственных нервов. И быстро отринул – стоило ему только увидеть на некотором отдалении посёлок Сокол и троллейбусный круг подле него. Николай хорошо помнил: четыре с половиной года назад, в мае 1935-го, именно там, в сосновой рощице возле троллейбусного круга, рухнул и сгорел вместе с экипажем и пассажирами гигантский авиалайнер "Максим Горький" – взлетевший во время авиационного парада с аэродрома имени Фрунзе, что располагался на бывшем Ходынском поле. Николай снова поежился и даже передернул плечами: в тот злополучный майский день он и сам, тогда – студент первого курса юридического факультета МГУ, присутствовал на аэродроме. Так что катастрофу, известие о которой потрясло всю Москву, видел воочию.

И, едва только у Скрябина возникло в голове это слово: Ходынка, как его И-16 весь будто напрягся, подобно льду на реке перед самым началом ледохода. А потом как-то натужно, длинно вздрогнул – как вздрагивает самка крупного млекопитающего, исторгая из себя детеныша. Подобное сравнение, быть может, и не представлялось уместным – для крылатой-то машины! Но в том, что машина эта выпустила наружу нечто, Николай Скрябин убедился почти тотчас.

Управление истребителем осуществлялось при помощи ручки и педалей, а не штурвала. И вплоть до того момента, как Николай вспомнил о судьбе "Горького" и о Ходынской давке, механизмы самолёта вполне добросовестно его слушались. Заминку с шасси в расчет можно было не принимать. Но после того, как по фюзеляжу самолёта пробежала судорога, две вещи случились одновременно.

Во-первых, в голове у Николая со странной отчётливостью, прямо как из репродуктора, зазвучал мужской голос – раскатистый баритон:

– Если тебе нужна будет помощь – только попроси!

А, во-вторых, вопреки воле Николая, который отнюдь не планировал совершать подобный маневр, маленький истребитель начал вдруг сам собой снижаться. Да не просто снижаться – И-16 стал уходить в пике с нарастающим углом! Как будто некий второй пилот вдруг взял, да и перехватил у Скрябина управление самолетом. Напрасно Николай, цедя сквозь зубы ругательства, тянул ручку управления на себя. Напрасно пытался развернуть самолёт – хоть это и было чревато уходом в "бочку". Маленький истребитель несся к земле, а в голове у старшего лейтенанта госбезопасности издевательским рефреном звучало: "Только попроси, только попроси..."

Николай Скрябин понимал: если самолёт сорвется из отвесного пикирования в штопор, его собственные шансы на выживание сведутся почти к нулю. Но, по крайней мере, понимание этого было вещью естественной, не отдававшей какой-либо чертовщиной. Ею – чертовщиной – отдавало другое. Скрябин сделал одно открытие, когда изо всех сил тянул на себя ручку управления своего маленького истребителя-моноплана. И открытие это напугало его посильнее, чем тот факт, что ручка управления застыла, как стальной костыль, до половины вмурованный в кирпичную стену.

Почему именно она застыла, сомневаться не приходилось: второй пилот, вырвавшийся из утробы самолета, блокировал её. Но это оказалось далеко не всё. Николай обнаружил, что сами его руки, которым отказывается подчиняться чертов самолёт, претерпевают ужасающее преображение: становятся прозрачными, словно стеклянный пузырь, раздуваемый стеклодувом. Поначалу, когда Скрябин только-только свое открытие сделал, невидимость охватывала только кисти его рук, затянутые в перчатки. Но затем очень быстро она поднялась до локтей и поползла себе дальше, к плечам.

Да, Николай решительно не желал погибать – глупо было бы желать этого в двадцать с небольшим лет! Но в равной степени не желал он и исчезать – вот так, обратясь в человека-невидимку. Не такого, правда, как у Герберта Уэллса – это следовало признать. Тот бедолага становился невидимым, только когда раздевался донага. А вот руки Николая Скрябина теряли зримый вид вместе с перчатками и рукавами его лётной куртки. При этом руки свои Николай по-прежнему ощущал. И почувствовал, как их пронзила резкая боль, когда он в очередной раз рванул на себя ручку управления. Но железяка и на миллиметр не подвинулась. Зато сам самолёт снова дернулся, завибрировал, а потом начал вращаться в воздухе.

И-16 получил от пилотов добродушное прозвище "ишачок". Но самому Николаю гораздо больше нравилось другое прозвание маленького истребителя: "ястребок". И теперь Скрябину даже не нужно было смотреть на приборы, чтобы понять: эта бесстрашная птичка сорвалась в штопор на высоте не более пятисот метров от земли.

"Мария Селеста", – ни к селу, ни к городу мелькнуло у Николая в голове.

И тотчас же солнце, которое до этого момента сплошным потоком изливало с небес яично-желтый свет, вдруг ушло за невесть откуда выплывшую тучу. А самого Николая, словно воздушным потоком, отбросило на сутки назад, когда у него состоялся на Лубянке конфиденциальный разговор с его шефом: руководителем проекта "Ярополк" – сверхсекретного подразделения в составе НКВД СССР. На это подразделение возлагалось расследование особых дел, не имевших никакого права на существование в Союзе ССР: дел с паранормальной подоплекой и сверхъестественным душком. И Николай Скрябин уже больше четырёх лет был одним из охотников за нечистью – как именовали участников проекта немногие осведомленные сотрудники Главного управления госбезопасности, в которое "Ярополк" формально входил.

2

– Вы ведь знаете историю "Марии Селесты"? – спросил Николая его шеф, Валентин Сергеевич Резонов: личность примечательная в той же степени, что и загадочная. Одни считали его простым хранителем реликвий проекта, а другие – чуть ли не колдуном и вызывателем демонов; и первые, и вторые, впрочем, ошибались.

Скрябин, сидевший в кабинете руководителя проекта на одном из посетительских стульев, при этом вопросе позволил себе хмыкнуть и глянуть на шефа с иронией. Вряд ли в какой-либо другой структуре НКВД, кроме "Ярополка", подчиненным сошли бы с рук подобные вольности.

– Разумеется, Валентин Сергеевич, я эту историю знаю, – сказал Николай. – "Мария Селеста", или – "Мария Небесная", была американским парусным судном, которое в 1872 году обнаружили брошенным близ Гибралтара. Ни капитана, вместе с которым путешествовали его жена и дочь, ни команды на борту не оказалось. Судно просто дрейфовало по морям, по волнам. И всё на нем выглядело так, будто все обитатели только-только его покинули. Версий случившегося выдвигали много, но ни одну из них я бы убедительной не назвал.

– А если бы я вам сказал, что судьбу "Марии Селесты" повторил самолет? Что некое воздушное судно вернулось в аэропорт, не имея на борту никого?

– Ну, уж это исключено! – Николай так резко мотнул головой, что его густые черные волосы растрепались, словно их взлохматил ветер. – Лететь без пилота самолёт, пожалуй что, сможет. Но подняться в воздух, а тем паче приземлиться – нет! Если бы пилот, скажем, выпрыгнул из кабины с парашютом, самолёт просто потерпел бы крушение.

Николай Скрябин хорошо знал, о чем говорил. Даром, что ли, он почти два года занимался в лётной секции Осоавиахима[1]!

– Специалисты Наркомата обороны заявили то же самое, – кивнул Валентин Сергеевич. – Потому-то дело и передали в ГУГБ – сочли, что тут налицо признаки шпионажа и вредительства. А потом оно попало к нам, в "Ярополк". И, судя по документам, события развивались так. На Центральном аэродроме имени Фрунзе репетировали показательный вылет пилотажной группы истребителей по случаю годовщины Октябрьской революции. Причём воздушный парад должен был быть со смыслом – в преддверии юбилея нашего Вождя. Поэтому в воздухе самолётам нужно было составить слово Сталин.

Николай коротко кивнул: во время одного из воздушных парадов, коих он посетил немало, ему уже доводилось видеть такое. Но тут явно что-то пошло наперекосяк – из-за чего в деле, в дополнение ко всему прочему, возникала ещё и крайне неприятная политическая подоплёка.

– У них не получилось это слово сложить? – спросил Николай.

– В том-то и дело, что получилось. – Валентин Сергеевич сокрушенно вздохнул – удивив Скрябина. – Всё прошло без сучка, без задоринки. Вот только когда самолёты вернулись на аэродром, из кабины того истребителя, который составлял нижнюю часть буквы "Т", никто не вышел. Истребитель И-16 приземлился, остановился, к нему подкатили трап – кабина-то высокая. Но в самой кабине никого не оказалось.

– Истребитель был одноместный? Не та модификация, которая предназначалась для двух пилотов?

– Одноместный.

– В таком случае, пилот мог просто спрыгнуть на лётное поле со стороны, противоположной той, к которой подали трап. Три метра – не Бог весть что. Взрослый мужчина спрыгнет запросто. Может, пилот решил сыграть шутку с сослуживцами. Или подался в бега – по какой-то ему одному известной причине.

– Вот и командование авиаполка сперва подумало то же, что и вы. Так что на следующий день состоялась новая репетиция – и на тот И-16 посадили другого пилота. А теперь догадайтесь, что произошло дальше.

Николай Скрябин молчал не менее минуты – и не из-за того, что ему изменила догадливость. Потом спросил:

– Надеюсь, после второй пропажи они приостановили полёты?

– Приостановили. – Валентин Сергеевич поморщился. – Но только на два дня – подготовку к параду никто ведь не отменял. И завтра будет второй из этих двух дней. Причём даже командира авиаполка не проинформировали о том, что дело передано сюда, в "Ярополк". Ведь нашего проекта вроде как и не существует. Так что вести расследование нам придется конфиденциально, без огласки.

– Что же, – бодро сказал Николай, – тогда, с вашего разрешения, завтра я поеду с утра на аэродром Фрунзе. Осмотрюсь там и попробую разобраться, в чем дело – конфиденциально.

– Хорошо, – Резонов кивнул, – а я позвоню на аэродром – представлю вас как технического эксперта. Этим я секретность проекта под удар не поставлю. Но вы, часом, не надумаете тоже исчезнуть – как те двое?

– Ну, это вряд ли. – Николай усмехнулся. – Я же не в плавание на "Марии Селесте" отправляюсь!

3

А теперь солнце узким лучом ударило Николаю Скрябину в глаза, как если бы в туче, укрывшей дневное светило, специально для этого кто-то пробил щель. Впрочем, ослепить пилота солнечный луч не успел: маленький "ястребок" крутился в штопоре, словно был балериной, исполняющей знаменитые тридцать два фуэте. Вот только – балерина-то крутится вокруг своей оси, не покидая исходной точки. Тогда как истребитель несся вниз – прямиком к бывшему Ходынскому полю. А чужой голос тем временем вопил в голове у Скрябина:

– Я тебя спасу, ты только меня попроси!..

– Ага, держи карман шире, – процедил Скрябин, а потом его что-то изнутри толкнуло – будто крохотный заряд динамита взорвался у него в голове; и старший лейтенант госбезопасности вдруг взял, да и запел в полный голос, под аккомпанемент авиамотора: – Мы рождены, чтоб сказку сделать былью, преодолеть пространство и простор...

И – непрошенный спаситель у него в голове внезапно примолк. Растерялся, что ли. "Марш авиаторов" – это явно было не то, что он рассчитывал услышать. Но вряд ли его оторопь могла продлиться долго. И старший лейтенант госбезопасности сделал то единственное, что ему ещё оставалось: вдавил в пол кабины педаль поворота, разворачивая моноплан в сторону, противоположную его вращению.

Он не был уверен, что пресловутый второй пилот не заблокирует и педали тоже. Однако – не только педаль послушалась Николая. Одновременно и ручка управления наконец-то поддалась: её качнуло так резко, что Скрябина силой инерции бросило вперёд, и он со всего маху треснулся лбом о приборную панель. Перед глазами у него снова замелькали хаотичные искры, но теперь они были синеватыми – словно бы электрическими. И даже издавали легкое потрескивание. Так что петь Николай поневоле перестал.

А когда картинка перед его взором прояснилась, он обнаружил две вещи.

Во-первых, "ястребок" не только чудесным образом вышел из штопора, но и выровнялся – летел теперь параллельно земле, метрах в трехстах над ней. Летел так плавно, словно скользил в лодке по водам тихой заводи. Притом что ручку управления в момент удара Скрябин ухитрился выпустить, и самолётом теперь никто вроде бы не управлял.

А, во-вторых, руки Николая, которыми он упирался в приборную панель, утратили теперь зримый вид вплоть до самых плеч – старший лейтенант госбезопасности ясно это увидел. Он походил теперь то ли на статую какого-нибудь языческого божка – которому верхние конечности не полагались, – то ли на гротескное воплощение Венеры Милосской. Скрябин мог наблюдать беспредельный простор неба сквозь свои невидимые, но по-прежнему ощущаемые им руки.

Николай пошевелил пальцами – и почувствовал мягкую упругость кожаных перчаток. Передернул плечами – и лётная куртка на его плечах податливо приподнялась, а затем снова опустилась. Тогда как невидимость поползла уже дальше – от его плеч к шее. Это, впрочем, Скрябин видел не вполне ясно: надо было скашивать глаза. Зато совершено отчётливо он разглядел кое-что иное: поверх его тела, словно неосязаемый костюм, на мгновение возникла фигура другого человека – мужчины, облаченного в сияющие одежды. Впрочем, видение это оказалось мимолетным. Почти тотчас, едва только октябрьское солнце вышло из-за тучи, фигура незнакомца в его лучах пропала.

– Выкидывайся отсюда! – заорал Николай – как если бы рассчитывал, что эта сущность и вправду его послушает.

Однако невидимка явно его услышал – потому как снова забубнил своё: "Спасу тебя, только попроси..."

И лишь тогда Николай Скрябин понял, как сильно он заблуждался. Не эта сущность, которая обращала его в невидимку, была у него за второго пилота, отнюдь нет! Он сам оказался при ней вторым пилотом. И являлся им с того самого момента, как поднял И-16 в воздух. А, поняв это, уразумел Скрябин и другое: у него самого имеется лишь одна возможность выжить – не обратиться в человека-невидимку, не повторить судьбу предыдущих двух пилотов маленького истребителя. Не преподнести этому сияющему на блюде то, чего он хочет.

– Всё выше, и выше, и выше... – запел Николай, перекрывая голос у себя в голове.

А потом правая его рука – которую он не видел, но, слава Богу, по-прежнему ощущал – снова легла на ручку управления. И старший лейтенант госбезопасности, коротко вздохнув, плавно потянул эту ручку на себя, одновременно вдавливая педаль газа. Секунды две или три ничего не происходило – как тогда, когда Николай пытался вывести самолёт из отвесного пикирования. Только на сей раз это у Скрябина никакого изумления не вызвало.

– Бросая ввысь свой аппарат послушный!.. Или творя невиданный полёт!.. – не столько пропел, сколько выкрикнул он, а потом, прежде чем продолжить куплет, прибавил: – Я понял твои намерения! Но позволь мне спастись своими силами.

Услышал ли его тот, сияющий – неведомо. Однако ручка всё-таки поддалась, и очень скоро нос самолёта задрался вверх, образовав закритический угол атаки. Но Скрябин не прекращал тянуть, и вот – произошло именно то, на что он и рассчитывал: И-16 начал двигаться в вертикальной плоскости с восхождением.

Тот, кто делил с Николаем кабину, явно понял, что он задумал. Но – никаких ответных действий пока не предпринимал. То ли рассчитывал перехватить управление чуть позже, то ли – и Скрябин склонялся именно к такой мысли – просто не мог придумать иного выхода из этой ситуации, кроме почти самоубийственного маневра, который вознамерился совершить старший лейтенант госбезопасности. В лётной секции Осоавиахима выполнять такие маневры на практике, уж конечно, не учили. И час назад Николай рассмеялся бы в лицо всякому, кто сказал бы ему, что он по своей воле решится на подобное. Однако иного выхода старший лейтенант госбезопасности попросту не мог придумать.

Он понимал, где именно И-16 войдет в верхнюю точку мёртвой петли: над сосновой рощицей, часть деревьев которой так и стояла с почерневшими стволами. Почему их не срубили за четыре года, прошедшие с момента крушения "Горького", оставалось только гадать. Скрябин слышал, как надсадно гудит мотор его маломощного самолетика, чувствовал, как вибрирует его корпус, но всё это воспринималось им так, словно происходило где-то на далёких звездах. Совсем другое волновало его. Когда И-16, как бы пробив брешь в воздушной стене, перевернулся на спину, уже всё тело Николая ниже пояса сделалось невидимым. И он будто поперхнулся струей воздуха, вспузырившейся у него на лице. Так что "Марш авиаторов" вновь оборвался. И тотчас в голове у Скрябина прозвучало:

– Тебе самому не спастись! Попроси моей помощи – и ты станешь таким же, как я. Мы сможем вместе выручать людей из беды – чтобы никто не разбился, не сгорел заживо, не утонул...

И моментально он снова увидел того, сияющего – в какой-то дикой, искажённой перспективе: руки его сделались крохотными, а нижняя часть его туловища раздулась, как напитавшееся влагой облако. И облако это оплело, будто осьминог – щупальцами, ноги Скрябина, который находился теперь головой к земле.

Николаю показалось, что бедный "ястребок", вместо того чтобы начинать движение по нисходящей и выходить из петли Нестерова, завис в её апогее. Он был – словно самолетик из Парка Горького, с аттракциона "Мертвая петля", который взял, да и застрял на полдороге, как декорация в плохом театре. А ещё – потянуло запахом дыма. Но откуда он исходил: от перегревшегося мотора истребителя или от деформированной сущности, принявшей вид облака – Скрябин понять не сумел. Да и не до того ему было, чтобы о таких пустяках размышлять.

– Да хватит уже тебе куролесить! – сказал Николай, которого внезапно охватила неестественная веселость. – Я, слава Богу, не калека – справлюсь и сам.

И, сказав так, он вскинул к груди невидимую левую руку и одним движением отщелкнул стальную пряжку, которой крепились привязные ремни.

4

Валентин Сергеевич Резонов, руководитель проекта "Ярополк" уже с четверть часа говорил по телефону с командиром авиационного полка, в состав которого входила убывшая числом пилотажная группа.

– Это что же получается? – вопрошал комполка – на таком уровне громкости, что Валентину Сергеевичу приходилось отводить трубку от уха. – Вы прислали сюда своего сотрудника, и он совершил вылет на боевом истребителе, не поставив меня в известность? А после этого ещё и выяснилось, что в полку у меня теперь – минус одна единица боевой техники?

Эти вопросы, явно – риторические, он повторял так и этак уже по третьему или четвертому разу. И Валентин Сергеевич всё-таки потерял терпение.

– Вот что, товарищ комполка, – внятно произнес он – перебивая своего собеседника, чего почти никогда не делал, – мой сотрудник спас если уж не голову вашу, то как минимум – должность. А если у вас есть какие-то претензии, изложите их в письменном виде и пришлите с курьером к нам, на площадь Дзержинского. Мы их всенепременно рассмотрим.

Его собеседник забубнил что-то в ответ, однако Валентин Сергеевич, который считал себя человеком воспитанным и гордился этим, взял, да и швырнул чёрную эбонитовую трубку на рычаг. А потом тотчас её снял, постучал по рычагу, вызывая секретаря в приёмной, и гаркнул:

– Если этот умник ещё раз перезвонит – скажите ему: пусть обращается лично к наркому внутренних дел! Меня для него больше не будет на месте – никогда!

– Да полноте вам бушевать! – подал голос Николай Скрябин, который во время телефонного разговора с авиатором находился в кабинете своего шефа – сидел через стол от него. – Человека можно понять: такие происшествия не каждый день случаются.

– Надеюсь, на аэродроме Фрунзе они больше не случатся, – буркнул Резонов, всё ещё хмурясь – но скорее для виду, как решил Николай. – Лучше объясните мне, как вам удалось этого творца невидимок с борта самолёта спровадить? И самому не вывалиться из кабины вместе с ним?

– Я бы не вывалился. Ещё Петр Нестеров провёл все необходимые расчёты – прежде чем выполнять свою мертвую петлю. И даже не стал пристегиваться перед её выполнением, поскольку расчёты показали: в верхней точке петли центробежная сила удержит его в кабине без всяких ремней. А если бы я остался пристегнут, эта сущность оказалась бы пристегнута вместе со мной. На таких, как она, законы физики не действуют, и отцепилась она от меня только потому, что я отказался от её услуг. Да и то – отцепилась не до конца. Невидимка будто присосался к самолёту. И я понял – почему. С этим И-16 и раньше возникали проблемы: то двигатель барахлил, то механизм шасси заедало. Этот "ястребок" будто притягивал к себе неприятности. Впрочем, я понял вещи и более интересные.

Валентин Сергеевич в изумлении поднял брови, а Николай, выдержав для вящего эффекта короткую паузу, продолжал:

– Комполка вас уже проинформировал: я сообщил ему, что репетиции авиапарада можно снова проводить – только следует воздержаться от использования того истребителя, на котором я совершал вылет. Как говорится, береженого Бог бережет. Но зато к этому своему полету я получил неожиданный бонус: раскрыл тайну "Марии Селесты".

На сей раз руководитель проекта "Ярополк" не сдержался: хмыкнул и снисходительно улыбнулся.

– Я всегда знал, что вы одарённый молодой человек, – сказал он.

– Зря вы иронизируете. Никто не смог объяснить исчезновение с того судна всего экипажа во главе с капитаном, а заодно и двух пассажиров, по очень простой причине: они никуда не исчезали. Вспомните, как описывали капитанскую каюту: все вещи и деньги остались на своих местах, а швейная машинка жены капитана Бриггса выглядела так, словно её за минуту до этого использовали. И вещи всего экипажа, включая даже курительные трубки матросов, остались на своих местах.

– Но ведь с "Марии Селесты" пропала спасательная шлюпка!

– Ну, кто-то из экипажа мог запаниковать из-за того, что там произошло. И покинуть борт судна. Но, скорее, в шлюпке пробили дно, спустили её на воду и умышленно затопили, чтобы создать видимость, будто "Мария Селеста" и вправду покинута.

– Из-за того, что там произошло? – переспросил Валентин Сергеевич. – То есть, вы каким-то образом догадались, что именно случилось на "Марии Селесте"?

– Это больше, чем догадка. Вспомните, что творилось с "Марией Селестой" ещё до того рокового рейса. Сколько было происшествий, в которых судно могло погибнуть – но не погибло. И на рыболовные снасти оно налетало, и на берег его выбрасывало, и даже после столкновения с ним затонул другой бриг! А сам парусник, хоть и получил повреждения, но всё-таки уцелел. Полагаю, такие чудесные спасения сами собой не происходят. И аналогия с истребителем, который я вздумал пилотировать, не ускользнет ни от кого.

– Ну уж – и ни от кого!.. Да и при чем здесь невидимость?

– Это – побочный эффект. Мы видим те или иные объекты лишь потому, что они способны отражать свет. А если они утратят эту способность, то мгновенно станут невидимыми. Да, да, я предвижу ваши вопросы: почему это люди вдруг переставали свет отражать? Думаю, тут всё просто: они слишком тесно общались с источником света и сами приобретали его свойства. Таким источником и был тот – сияющий. А свет, как известно, невидим – если его не пропустить через соответствующие фильтры. Мне просто повезло, что солнце некоторое время светило сквозь тучу.

– Может быть, – не вытерпел Валентин Сергеевич, – вы прекратите наводить тень на плетень? Или, если угодно – свет на плетень? Вы ведь так и не рассказали мне подробности: чем закончился ваш полёт? Я знаю только: оба пропавших пилота одновременно проявились в тот самый момент, когда вы вернулись на аэродром.

– Причём проявились они, – ухмыльнулся Скрябин, – не где-нибудь, а в буфете столовой, принадлежащей их авиаполку. И были весьма смущены данным обстоятельством. Возможно, потом они могут и пожалеть, что зримый облик к ним вернулся.

– Пожалуй что, – пробурчал Валентин Сергеевич, – теперь я понимаю, почему экипаж "Марии Селесты" предпочел никак не заявлять о себе.

– Да, – кивнул Николай, – невидимость может стать немалым преимуществом. Это понял ещё Герберт Уэллс. Хотя я не исключаю, что тот, сияющий, мог рекрутировать всех тех, кто был на "Марии Селесте", в своё специфическое воинство. А двум нашим пилотам просто повезло: творец невидимок явно не закончил формировать свою команду, и на время оставил их в покое.

– Но что же это было за существо, которое облюбовало себе тот самолёт? Неужели ангел-хранитель?

– Ну, вы же знаете: ещё в Древнем Риме верили, что у разных мест и предметов, равно как и у людей, имеется охраняющий их дух – так называемый гений. Добрый гений, если угодно. Во всяком случае, сам себя он вполне мог считать таковым.

– Да, – кивнул образованный Валентин Сергеевич, – genius loci – гений места.

– Именно так. Но я не уверен, что природа genius loci является ангельской. Древние греки, к примеру, ассоциировали гениев с даймонами – или демонами, как мы сейчас говорим.

– И куда же это сомнительное создание полетело, когда вы его выдворили из пилотской кабины?

– Я, признаться, думал, что оно никуда не полетит: грянется оземь. Ан нет...

И Николай, не дожидаясь новых вопросов своего шефа, принялся рассказывать.

5

Диковинное существо, природу которого – ангел? демон? – Скрябин так и не смог определить, действительно отлепилось от него в тот момент, когда привязные ремни перестали Николая держать. И осталась одна только центробежная сила, которая на существ иномирной природы явно не действовала. Но, выпав из открытой пилотской кабины, сияющий отнюдь не рухнул вниз – туда, где чернели стволы изуродованной сосновой рощицы. Вместо этого его будто примагнитило к самолёту. И, когда И-16 перешёл точку апогея и стал по широкой дуге снижаться, творец невидимок продолжил движение вместе с маленьким самолетом – мелькал и маячил прямо перед пропеллерным винтом.

Николай отметил: его собственные руки и тело до пояса снова стали приобретать зримый вид – и это заставило Скрябина испытать мимолетное торжество. Вот только – пропеллер, рядом с которым мельтешил сияющий, вращался с каждым мигом всё более натужно. А запах дыма, который Николай давеча уловил, делался всё более отчетливым – оседал на задней стенке горла, будто горькая приправа.

Наш острый взгляд пронзает каждый атом,

Наш каждый нерв решимостью одет... –

попробовал Скрябин снова запеть. Однако голос его внезапно сел – сменился едва слышным сипением. А в гортани у него так запершило, что даже слёзы на глазах выступили.

Зато голос сияющего обрёл новую силу – сделался звучным, как шопеновский этюд. Кашляющий рокот мотора его не заглушил, поскольку существовал голос этот лишь у Николая в голове.

– Скажи, – вопросил сияющий, – какова цена твоей жизни? Просьба о помощи – для тебя слишком много?

Однако Скрябину было совершенно не до того, чтобы вступать в философские диспуты. Истребитель начал трястись, как телега на дорожных колдобинах, мотор его закряхтел, а пространство внизу странно смазалось – приближаясь с недопустимой быстротой. "Пальнуть в него, что ли, из пистолета?" – мелькнула у Николая мысль: его "ТТ" находился под лётной курткой, в наплечной кобуре. Пожалуй, старший лейтенант госбезопасности и в самом деле выстрелил бы – даже с риском угодить в винт самолёта, – если хотя бы на миг уверовал в то, что пуля может навредить творцу невидимок.

"Да зачем же тебе ему вредить?" – произнес вдруг в голове у Скрябина совсем другой голос – его собственный. И внезапно Николай понял всё.

– Хорошо! – крикнул он, закашлялся, но потом закончил твёрдо: – Я тебя прошу: спаси себя самого! Отправляйся туда, куда сам захочешь! Туда, где ты будешь свободен!..

И полупрозрачное лицо сияющего внезапно преисполнилось такого ликования, что Николай даже устыдился своего недавнего намерения в это существо стрелять. Мотор моноплана будто пробудился – заработал ровно и сильно. А лучезарный силуэт вдруг рванул вверх – словно его потянул туда невидимый лифт.

Николаю нужно было управлять самолетом – выводить его из петли Нестерова. И всё равно – он секунды две или три провожал сияющего взглядом. Тот, словно ракета от фейерверка, летел вверх – всё выше, и выше, и выше.

[1] Общество содействия обороне, авиационному и химическому строительству, просуществовавшее в СССР с 1927 по 1948 гг.