[со]всем

«Отвратил же еси лице твое, и бых смущён» (Пс. 29)

– Знаешь, – говорит бог, – я, кажется, придумал выход, ему уже месяца два или лет пять – совсем не умею считать правильно.

Он кажется мне в одночасье и расстроенным, и лукавым, этот не анонимный бог. Я киваю и иду ставить на огонь старую потёртую медную джезву. Щедро пересыпаю кофе кардамоном, добавляю палочку корицы и каплю мёда, не замечая смущения господня и повисшей молчанием в безвременье неловкости.

Господь глухо кашляет, скрывая ломкий надрыв в не успевшей ещё прозвучать неуклюжей своей идее, оформленной даже не в слово вовсе – в отзвук слова:

– Они, – оправдывается бог, сминает не то карающей своей, не то милостивой дланью фольгу от порционного горького с мятой, – мне кажется, им не по себе, что я вижу их, а они меня – нет.

«Ницшеански звучит», – отмечаю, слыша фразу в иной тональности, улыбаюсь невольно и знаю: кофе теперь будет терпко горчить этой моей случайной. Надо бы не забыть предложить господу сахар.

Покашливание становится оттеночно ярче. Мне совсем не хочется отвлекаться – кофе, лишенный внимания, всегда норовит запятнать репутацию старой газовой, только вчера отмытой до блеска, – но господь настаивает.

Бог неуклюже затягивает на затылке неровный узел плотной матерчатой ленты, поправляет старательно кромку, неуверенно улыбается, мол, ну как тебе? Его ожидание одобрения отдаётся покалываниями в кончиках моих пальцев, те соскальзывают с деревянной и обожжённой чуть рукояти, пламя касается плоти и равнодушно проходит сквозь.

Мой венценосный гость никогда не бывает в собственных храмах: ему там порой отчаянно и чуточку страшно, но я-то хожу туда каждый вторник и, изредка, по четвергам, почти как полагается пограничным, застрявшим в лимбе – таким, как каждый из нас.

Кто-то уже успел изваять узкую полось поверх из мрамора; кто-то пока лишь покрыл изумрудно-янтарные тканью – почти такой же,

как та,

на его глазах.