Всякое бывает

Ребятня гоняла в футбол во дворе. Играли пять на пять: у обеих команд четверо основных нападающих и еще один, которому из-за проигранного жребия приходилось периодически защищать ворота. И в одни и в другие, впрочем, залетело столько голов, что мальчики давно перестали вести счет и отложили спор о победе до момента, когда кого-нибудь позовут домой.

Гена успел к этому моменту сотню раз пожалеть, что вместо бумеранга решил вынести сегодня мяч. Ему, как самому младшему, приходилось зубами вгрызаться ― иногда буквально! ― в любую возможность хоть немного поучаствовать в игре: соперники то и дело ставили подножки, толкались, а сокомандники за их спинами не видели его и не отдавали пасы, как бы он ни выпрыгивал из штанов, размахивая руками. Поэтому, когда к нему по чистой случайности из-за очередной потасовки прилетел под ноги мяч, Гена без малейших раздумий рванул вперед, намереваясь забить свой третий гол и хоть немного сравняться с друзьями, которые заколотили уже штук по десять каждый. Незаметность, наконец, сыграла ему на руку ― недовратарь спохватился только после того, как он добрался до самых ворот. Однако Гена, заметив краем глаза задыхавшегося позади товарища, внезапно остановился.

Миша, непомерно огромный для своих восьми лет, в футболе был словно медведь на лошадиных скачках. Слишком медленный, неуклюжий, его просто использовали как живое препятствие, стопоря об него соперников. Только сейчас Гена понял: тот за всю игру не то, что ни одного гола не забил, а, похоже, вообще ни разу к мячу не прикоснулся. Ему стало жаль пухляка, и он, пожертвовав собственным голом, отдал пас. Обомлевший Миша чуть было не прыгнул сверху на подкатившийся снаряд, после чего на радостях по-балерунски замахнулся ногой, будто собирался бить не по пустым воротам, а сквозь десяток вратарей сразу.

Как любила говорить мама Гены «А счастье было так близко…».

Он не учел одного ― на поле был конопатый шнырь Эдик, вечно задиравший Мишу, и, разумеется, то, что находились они в одной команде, ни капли его не смущало. Стоило тому ухватить шанс, Эдик в ту же секунду вырвался из перепалки ― начатую, к слову, им самим, ― помчавшись отбирать гол. На полной скорости он врезался в широченную спину, и сам же грохнулся на площадку, а вот Миша остался стоять. Но удар Эдику испортить удалось. Мяч подлетел до неба, затем взял курс налево и через пару секунд угодил прямиком в открытое нараспашку окно.

Не сговариваясь, даже не переглянувшись, мальчики синхронно всем скопом бросились прятаться по кустам, увидев, чья это квартира.

Жили там державшие в страхе весь дом бабка Рада (ребята за глаза звали ее бабкой Нерадой, а их мамы Ведьмой) и дед Гриша (его нарекли Людоедом). Старуха ежедневно устраивала с кем-то ругань, десятками писала заявления в милицию, обливала водой стоящих под окнами, долбила по батареям посреди ночи, норовила врезать каждому встречному клюкой, и, если не выходило, то потом совала под двери булавки, рыбные кости или сушеные травы; частенько сидела на лавке у подъезда, сверлила всех злобным взглядом, бормоча под нос, ― когда спрашивали, чего она там бухтит, отвечала: «Порчу накладываю. Чтоб вы сдохли все». Деда же, как ни странно, боялись еще больше, хотя он почти все время молчал, да и вообще сам постоянно получал по шапке от Нерады. Виной тому был уродливый белесый глаз, а также странная привычка на любое сказанное ему слово подходить в упор, дергать себя за ухо и рявкать так, что кровь в жилах стыла.

― Ты дебил!

― Блин!

― Ты че сделал?

― Как теперь его доставать?

На готового расплакаться Мишу шипели все кроме Гены и внезапно притихшего Эдика.

― Меня мама убьет, ― с ужасом выпалил Гена. ― Я если без мяча домой приду, она меня на улицу не пустит больше.

― Да не бойся.

― Да, она поругает просто.

― Может, у них как-то выпросить получится?

― Пацаны, мне тут, это, ― поднялся Эдик, ― меня, короче, бабушка позвала помочь. Я, это, пошел. Давайте, ― и побежал к соседнему двору.

В спину ему полетели харчки, комки земли и камни.

― Ссыкун!

― Мы с тобой не дружим больше, понял?

Эдик с криками о том, что его папа их посадит, трусливо свинтил.

Тогда же дверь подъезда распахнулась, заставив разбушевавшихся мальчиков занять укрытия обратно.

Дед Гриша, несмотря на палящее солнце, вышел в толстом шерстяном свитере, на нем удалось разглядеть красные пятна. Такими же был испачкан мяч, который тот сжимал под мышкой. Ребята стали перешептываться, обсуждая, попал Мишин снайперский удар по банке с вареньем или с краской. Гена же подумал, но вслух говорить не стал, что, кажется, это кровь, кажется, прилетело одноглазому чудовищу по носу. Окончательно он убедился, когда дед сверкнул перочинным ножом.

― Он его лопнет! ― захлюпал Гена.

― Тихо ты.

― Нас услышат так.

И действительно: Людоед, хищно зыркая, подошел к площадке. Постоял, пощурился на заросли, где они сидели, затем сел на лавочку, положив мяч между ног, достал яблоко и принялся есть с ножа, отрезая по кусочку.

Гена было облегченно вздохнул, но рядом тут же послышалось:

― Заметил нас.

― Точно.

― Хочет, чтобы мы вышли.

― А давайте… ― Миша, обратив на себя внимание, запнулся. ― Давайте вместе выйдем.

Все согласились.

И продолжили сидеть.

***

После короткого совещания Гену вытолкнули из кустов.

― Твой мяч, тебе надо забирать.

― Да.

― Иди.

― Мы поможем, если надо.

Преодолевая дрожь в коленках, он сделал несколько шагов. Старик тут же выпучил на него зрячий глаз, швырнул огрызок за спину и, воткнув нож в лавку, поманил кривым как большущий коготь пальцем.

Надежда покинула Гену. Сейчас дед его зарежет, думал он, зарежет, отнесет домой и съест вместе со своей бабкой на обед, а ребят так запугает, что те ничего никому не расскажут, и родители не узнают, что с ним случилось, сначала будут плакать, искать его, а потом сделают себе нового сына, тоже назовут Геной и больше никогда про него не вспомнят, подумают, наверное, что он решил убежать от них, что не нужен им такой сын.

К лавке он подошел, уже задыхаясь от слез и соплей. А одноглазый Людоед все молчал ― видимо, решал, с чем его сварить.

― Деда Гриша… ― едва выдавил из себя Гена. ― Деда… Деда Гриша… Извините меня, пожалуйста…

― ААА?! ― он как всегда оттянул ухо, приблизился так, что стало видно седые волосы внутри. Обычно Гена бы убежал, но сейчас не было сил даже на это.

― Извините... Не лопайте мяч, пожалуйста. Пожалуйста… Меня мама…

― ААА?!

Второй раз Людоед рявкнул еще громче, распугав всех голубей во дворе, отчего Гена обреченно завыл, и из надорванного горла вместо извинений вышли одни хрипы.

― Че ты блеешь там, козлик?! ― Людоед до красноты натянул ухо, будто пытаясь оторвать. ― Громче говори! Глухой дед, не слышит нихрена! Твой мяч?!

― Да!

― А какого хера тогда он у меня в хате забыл, ААА?!

― Извините, пожалуйста! Мы играли и…

― Доигрались, етить твою мать! Че, ворот вам мало? А?!

― Это нечаянно!

― За нечаянно бьют отчаянно!.. На, забирай.

Поймав мяч, Гена остолбенел, слезы мигом высохли. Теперь вроде можно было со спокойной душой сматываться, но почему-то он об этом и не подумал, настолько удивился, что Людоед совсем не оправдал своей клички.

― Чавой нюни-то развесил, А?!

― Я думал…

― ААА?!

― Я думал, вы меня убьете!

― Дрищенский забор, я че тебе, фашист что ли? Убью, думал, говорит! Я, знаешь, сколько в детстве пакостил? И ниче ― живой! А это в какие времена-то было, тогда…

― Вы чего, динозавров видели? ― выпучился Гена, после чего получил болючий щелбан.

― …Тогда не было неучей таких! Я в твои годы уже Пушкина наизусть читал! Но и пакостил много, да. По домам, помню, с рогатки пулял, по курям тоже. Заборы поджигал. Один раз, помню, бомбу сделал, да свинью соседскую подорвал ― там визгу на весь поселок было! А сколько я у де…

― А как бомбу сделать?

― Каком кверху! Расскажи тебе еще, хату родителям спалишь!.. Так вот, был у нас в поселке дед Тихомир, старый-престарый, ― он еще при Николае Первом родился, представляешь? Ай, нихрена ты, неуч, не представляешь!.. Я у него вечно с огорода тырил. Помню, целый мешок яблок спиндюрил, а они все кислые оказались, мы тогда с товарищами играть ими стали… Вы ж в футбол, кстати, играли?

Гена кивнул.

― Ну-ка метнись, отломай мне ту ветку!.. Да не ту, етижи-пассатижи, толще бери! Пойдет, ― дед отделил небольшой кусок, из которого принялся ловко что-то вырезать, не замолкая. ― Так вот, задрал я Тихомира, что он аж ружо свое достал! Солью по мне шмалял, а я, дурак мелкий, смеялся, дразнил его. Ну и вот ― он пальцами раздвинул веки изуродованного глаза, ― довыкобенивался. А папка мой тогда…

― Деда Гриша, извините, пожалуйста. Это я мяч к вам запнул. ― Перебил его подошедший вдруг Миша. Тот, увидев издалека, как Гена отламывает ветку, подумал, что друга сейчас ей же и забьют, потому решился перевести гнев Людоеда на себя.

― ААА?!

Надолго смелости не хватило.

― Громче говори, ― шепнул Гена прячущемуся за его спиной пухляку. ― Он глухой.

― Ну… Де… Кхм-кхм, ― Миша набрал в грудь воздуха. ― ДЕДА ГРИША, ЭТО Я ВАМ В ОК…

― ЧЕ ТЫ ОРЕШЬ КАК ПОРОСЕНОК НЕДОРЕЗАННЫЙ?!?!

― Из… Изви…

― ААА?!

― Извините, говорю! Это я вам в окно попал!

― Ну и сказал бы сразу! На, отрабатывай, ― дед протянул ему странно обрезанную ветку и сложенный нож. ― Стучи рукоятью ― потихоньку только! ― пока кора не спадет. Потихоньку, сказал!.. Да, правильно… Так вот, мне когда старый Тихомир очо-то выбил, папка ему и слова не сказал, наоборот, сверху еще мне всыпал! И это я легко отделался, тогда за воровство еды расстрелять вообще могли: война была, всем жрать неча было. Помню, зимой кору березовую ели. И опилки. И ремни. Мышь, помню, у кота отобрал, ее тоже сварили… Так вот, учитесь вести себя сами, пока вас кто не научил! А то будете, как я, одноглазым! Или как жена моя, до самой с…

― Ремень же несъедобный! ― встрял третий подошедший мальчик.

― Кости тоже в себя не впихнешь, но холодец-то из них без проблем. Вот ты! ― он ткнул в Мишу. ― Холодец любишь?!

― Люблю!

― Молодец, тазиками его только жрать перестань! Так вот, папкин ремень, как щас помню ― жопа моя особенно! ― из оленьей кожи был, ему товарищ с Якутии подарил. Настоящее все было раньше, это щас говно одно китайское из хер пойми чего! Вы, неучи, знаете хоть, что китаезы нашу страну раньше развалить пытались, А?! Я их на границе, знаете, сколько распугал? А это меня еще из-за глаза брать не хотели, но я им кузькину мать…

― Вы стреляли?!

― У вас автомат был?!

― А то! Я и на пулемете, помню, разок сидел, подменял Ваську Стрижа, когда…

Через пару минут деда Гришу, рассевшись полукругом, слушали все.

Он рассказывал про войну, про деревни, про знакомство с Нерадой, про своих детей и внуков, которые его много лет не навещали, про то, какая раньше была хорошая еда, какие люди были крепкие, параллельно продолжая вырезать что-то из палки.

И мальчики поняли, что тот, кого они звали Людоедом, ничем кроме уродливого глаза (им он тоже уже начал казаться скорее крутым) не отличался от их собственных дедов.

― Ну наконец-то, гвоздь мне в сраку! ― воскликнул старик, натягивая кору обратно на свое творение. ― Щас проверим.

― А это что?

― Деда, ты как так сделал?

― А для чего…

Раздался свист.

Мальчики выпучились, не веря такому чуду ― свисток из обычной палки!

― Все, хорош болтать! ― дед для убедительности опять присвистнул. ― Марш на площадку! Судить вас буду.

― У нас не хватает!

― Эдик убежал!

― Команды неровные получатся!

― Ладно, хер с вами! ― старик пошел к воротам. ― Два в одном буду.

― Он в нашей команде был, а не в их! ― возмутился Гена.

― Все у вас не слава Богу, остолопы! Так, ты, черненький… как тебя?

― Рахмет!

― Махмуд, дуй к ним! Игру новую начинаем или старую продолжаем? Какой там счет был?

Начавшийся было галдеж быстро прервал свист.

― Значит, боевая ничья! Возражения имеются? ААА?!

Все замотали головами.

― Сейчас буду вам, неучам, позиции показывать. Пока нападающих и защитников не расставим, игра не начнется. Услышали?!

Все закивали.

***

Под чутким взором и оглушительным свистом старика игра преобразилась. Больше не было кучи малы ― ребята, опасаясь получить по шее, более-менее держали заданные позиции. Гену больше не сбивали с ног ― за каждый толчок или подножку дед назначал штрафной удар (причем, как заметил Гена, первый пропустил намеренно). Миша больше не отыгрывал роль столба ― его дед поставил на ворота, и мальчик выполнял работу на все сто, отбивая мячи с какой-то немыслимой для него ловкостью, полный решимости отыграться за свои неудачи.

Поначалу команда Гены неохотно била в ворота, боясь ушибить старика, но, пропустив пару голов, стали колотить изо всех сил, не обращая внимания на ругательства, гремевшие каждый раз, как тому прилетало по голове.

Словом, играли, будто самая настоящая сборная.

Когда соперники вышли в лидеры, забив два раза подряд, Гена с Мишей быстро сварганили план. Сделав вид, что он споткнулся и потерял контроль над мячом, Гена пнул его за спину к своим воротам, куда моментально кинулись нападающие и один из защитников. Они не ждали, что Миша вдруг выскочит им навстречу и отпасует обратно. Гена поймал мяч, обвел второго защитника, замахнулся… попал прямо по вкатившемуся под ноги противнику, повалившись сверху.

Свисток.

― Опять, ептыть, кабанье лежбище! Встали оба!

Следом за командой вратаря-судьи вдалеке послышались сирены.

― За тобой милиция выехала! ― усмехнулся Гена, помогая подняться сбившему его мальчику.

Дед потянул себя за ухо, затем рявкнул:

― Пенальти!

Разбег, удар…

Гол!

«Опять специально пропустил» ― подумал Гена.

Раздались три коротких свистка.

― Счет 8:8! Все, дед устал ― матч окончен. Или вы еще играть хотите?

― ДА! ― ответили хором.

― Тогда так делаем: защитник, на мое место вставай. Ты!.. забыл.

― Рахмет!

― Ахмат, меняйся местами с кем-то, будешь нападающим! А ты лови, ― он бросил Гене свисток. ― Дарю. Херово судить будет, зовите! Я тут рядом сижу.

На первых порах Гена только и делал, что выдумывал нарушения, лишь бы дунуть в эту магическую штуку. Затем, наигравшись, начал стараться судить по-честному, хоть и не особо понимал правила. А потом вообще перестал следить за матчем, засмотревшись на старика.

Тот с помощью ножа мастерил новое чудо из ветки, ― по форме казалось, что дудку, ― постоянно смотря куда-то вдаль и оттягивая ухо, будто чего-то ждал.

Гена незаметно улизнул, присел рядом с ним.

― Деда Гриша, а что вы вырезаете?!

― Шмондю тюленью! Закончу ― увидишь!

После долгой борьбы со смущением мальчик все же решился задать вопрос, ради которого подошел:

― Деда Гриша, а почему вы раньше злым были, а сегодня добрым стали?

― ААА?!

― Я спрашиваю: почему вы сегодня такой добрый?!

Старик отложил нож, покрутил в руках ставшую ровнехонькой и гладкой ветку, осматривая со всех сторон. Улыбнулся.

― А я свою жену убил.