Вторая мировая ВОЙНА, крах Маннергейма

30 июня 1941 год, Берлин

Я, спецпосланник НКИД СССР Козырев Сергей Владленович, вместе с другими советскими дипработниками и членами их семей, оставался по-прежнему в Берлине - в самом логове врага.

Мои вылазки из осаждённого советского полпредства, осуществленные с помощью подкупленного мною эсесовского обер-лейтенанта Хейнемана, дали нам возможность еще более решительно настаивать на нашей позиции в переговорах с германским министерством иностранных дел об обмене «всех на всех».

Нажим, который продолжали на нас оказывать представители Вильгельмштрассе, оставался безрезультатным.

Мы требовали эвакуации всей советской колонии, так как знали, что немецких дипломатов не выпустят из Москвы, пока наше требование не будет удовлетворено.

Так проходил день за днем, а вопрос об эвакуации оставался открытым.

Когда в очередной раз меня вызвали на Вильгельмштрассе, я заметил, что чиновник протокольного отдела германского МИДа чем-то очень раздражен.

- Ну как, вы отобрали, наконец, тех, кому вы хотите дать возможность эвакуироваться? - спросил он резким тоном.

Я ответил отрицательно.

- Напрасно вы с этим тянете. Рейхсминистр фон Риббентроп очень недоволен этим. Мы не можем допустить дальнейших оттяжек. К тому же мы заинтересованы в скорейшем выезде из Москвы персонала немецкого посольства…

Итак, подумал я, посол Шуленбург и его сотрудники никуда не выехали из Москвы. А раздраженный тон риббентроповского чиновника - еще одно подтверждение тому, что в Москве не собираются приступать к эвакуации германской колонии.

Из всего этого можно было сделать только один вывод: надо держаться твердо и настаивать на своем. И я спокойно ответил:

- Никого отбирать не собираемся. Наша позиция неизменна: всем советским гражданам должен быть разрешен выезд на Родину. Ни на какую сделку мы в этом вопросе не пойдем, и если вы будете снова нас уговаривать, то зря потеряете время. Мы не тронемся с места, пока наше требование не будет выполнено.

Мой собеседник вновь стал уверять, что германская сторона на это не согласится, что в Советский Союз должно быть возвращено столько же советских граждан, сколько германских граждан находится в настоящее время в Москве. Их там 120.

Следовательно, из Берлина смогут выехать тоже только 120 советских граждан.

Их список советское посольство должно без промедления представить в министерство, и тогда можно будет договориться о деталях эвакуации.

Мне ничего не оставалось, как вновь повторить, что посольство придерживается своей точки зрения: все советские граждане должны вернуться на Родину.

- Наша обязанность - позаботиться о всех наших людях, и мы не согласимся бросить на произвол судьбы почти полторы тысячи человек. Все они находились здесь в служебных командировках в соответствии с советско-германскими соглашениями. Мы требуем отправки их на Родину, - гневно я заявил.

Каждый из нас еще раз повторил свои аргументы, но мы не продвинулись ни на шаг вперед.

Чиновник угрожал, что если посольство не согласится с германским требованием, то германские власти сами составят список из 120 человек, подлежащих эвакуации, и найдут способ заставить нас подчиниться.

Тут я порекомендовал немцу не забывать о том, что соответствующие меры могут быть приняты и в отношении германских представителей, находящихся в Москве. Так мы и расстались, ни о чем не договорившись.

Возвращаясь после разговора из германского МИДа на Вильгельмштрассе, я думал о том, что дело может принять неприятный оборот и что нам нелегко будет добиться своего, особенно в условиях отсутствия постоянной связи с Москвой.

Но в посольстве меня ждало приятное известие. Товарищи, слушавшие английское радио, узнали, что достигнута договоренность относительно того, что советские интересы в Германии будет представлять Швеция, а германские в Москве - Болгария.

Любопытно, что чиновник протокольного отдела, безусловно, уже знавший об этой договоренности, ни словом не обмолвился о ней.

Может быть, он потому и оказывал на меня усиленное давление в вопросе об обмене, так как знал, что, когда посредники приступят к своим обязанностям, нам будет легче настаивать на своей позиции.

Когда чуть позже в наше посольство явился шведский посредник, мы вручили ему текст телеграммы для передачи в Москву.

Там говорилось о предпринятых нами шагах с целью добиться полной эвакуации из Германии советских граждан.

Через час был получен ответ: нам сообщали, что посольство поступило правильно, настаивая на возвращении всех советских людей, и что это должно быть осуществлено в порядке обмена на немецкую колонию, находящуюся в Советском Союзе.

Как нам сообщил шведский представитель, уже на следующий день, после того, как я тайно пообщался с временным поверенным САСШ в Рейхе, в нейтральной прессе появились весьма нелестные для Берлина сообщения о попытке немцев задержать часть советской колонии.

Теперь уже гитлеровцам стало ясно, что придется уступить.

В министерстве иностранных дел гитлеровского рейха согласились наконец принять составленные посольством списки советских работников и членов их семей, интернированных в Германии и на оккупированных территориях.

Вечером все в полпредстве слушали сводку Совинформбюро:

«В течение 30 июня на всём протяжении советско-финляндской госграницы противник, наступавший накануне, отброшен нашими войсками.

На Мурманском направлении идут ожесточённые бои с немецкими войсками, в ходе которых противник несёт значительные потери.

На Вильненско-Двинском направлении наши войска ведут ожесточённые бои с мотомехчастями противника, которые пытаются прорваться в северо-восточном направлении.

Численно превосходящему противнику на этом направлении наши войска противопоставляют упорство и быстроту манёвра.

На Минском и Барановичском направлениях наши войска ведут упорные бои с превосходящими силами подвижных войск противника, задерживая их продвижение на промежуточных рубежах.

В районе Ровно продолжаются крупные бои танковых соединений. Все попытки противника прорваться на восток отбиты с большими для него потерями. Бои на этом направлении носили характер ожесточённых схваток танковых частей, в результате которых значительное количество немецких танков уничтожено.

На Бессарабском участке фронта противник вновь пытался форсировать реку Прут, но быстрыми и решительными действиями наших войск эти попытки были отбиты с большими для него потерями.

За истекший день кораблями Военно-Морского Флота потоплены две подводные лодки противника в Балтийском море и одна - в Чёрном море».

На этом информационная часть сообщения Левитана заканчивалась и начиналась патриотическая, где прославлялся подвиг отдельных подразделений и бойцов.

Я не стал это слушать… так как очень устал.

Жизнь полпредства в осаде тем не менее продолжалась…

Шифры и вся секретная документация были уничтожены еще за день до войны… в том числе и с моей помощью.

Об этом знали и германские власти, - гестаповцы в первый день войны ничего не нашли.

Тем не менее нельзя было исключить повторного вторжения на территорию посольства агентов гестапо. Поэтому мы всегда были начеку.

Работники посольства по очереди несли дежурство, ворота тщательно запирались, а когда у входа раздавался звонок, дежурный, прежде чем открыть дверь, смотрел из вахтерской, нет ли чего подозрительного.

Как-то ночью у ворот раздался звонок - настойчивый и непрекращающийся. Дежурный выглянул на улицу, но ничего не смог разглядеть. Он спросил: кто там? Никто не ответил, а между тем звонок продолжал дребезжать.

Были подняты на ноги все руководящие работники посольства. Мы стали совещаться, как поступить. Если открыть ворота - к нам снова могут ворваться гитлеровцы. Не открывать - тоже невозможно. Непрекращающийся звонок переполошил всех. Во дворе посольства уже собралось много народа. Люди нервничали. Надо было как-то положить этому конец.

В итоге мы все-таки решили приоткрыть калитку в одной из створок ворот. Высунувшись на улицу, я ничего не увидел. Вокруг было тихо. Поодаль стояло несколько солдат. А рядом, прислонившись к углу ворот, дремал эсэсовец. Во сне он случайно нажал плечом на кнопку звонка. Я встряхнул его за локоть. Звонок перестал звонить, как только эсэсовец выпрямился. Я указал на его оплошность и снова закрыл калитку.

Этот небольшой трагикомический эпизод довольно показателен для атмосферы нервной напряженности, в которой мы все в то время находились. Однако за все 10 дней нашего пребывания в Берлине на положении интернированных гитлеровцы не спровоцировали против нас ни одного инцидента, кроме постыдного обыска в первый день нашего посольства и торгпредства.

Возможно, тут сыграло роль то, что германские дипломаты еще находились в Москве, и нацисты опасались ответных мер.

Но всей этой сравнительной безопасностью пользовались только дипломаты и те из советских работников, которые еще в первый день войны сумели укрыться в посольстве.

Совсем по-иному гитлеровцы отнеслись к остальным советским гражданам в Германии и на оккупированных территориях.

Но об этом мы узнали 1 июля…

Нам сообщили, что все они, включая и шофера, задержанного в первый день войны, будут сегодня доставлены в Берлин, где к ним будет допущен советский консул в сопровождении шведского представителя.

Действительно, это обещание было выполнено.

Всех интернированных предъявили нам в лагере на окраине Берлина. Размещенные в бараках, окруженных колючей проволокой, они были голодны и плохо одеты, большей частью только в пижамах, в домашних туфлях, а то и босые.

Советские граждане, находившиеся в служебной командировке вместе с семьями и не имевшие дипломатических паспортов, были подвергнуты жестокому обращению.

Мы обеспечили интернированных советских граждан питанием, но экипировать их гитлеровцы не разрешили.

Теперь мы узнали, что в ночь на 22 июня гестаповцы врывались в квартиры советских граждан, вытаскивали их прямо из постелей. Им не разрешали брать с собой ничего из вещей. Под конвоем они сразу же были отправлены в концентрационный лагерь.

С начала войны советские дипломаты были заперты в посольстве, а интернированные сотрудники торгпредства и советские командировочные со своими семьями продолжали находиться в концлагере.

Узнали мы и подробности разгрома гестапо нашего торгпредства.

Я был днём 22 июня тогда около него и видел, как из верхнего этажа, где забаррикадировались шифровальщики торгпредства, валил черный дым.

Из рассказов работников торгпредства я выяснил, что в ночь на 22 июня там дежурили товарищи Федечкин и Бозулаев.

Сначала все шло как обычно, но к полуночи внезапно прекратилось поступление входящих телеграмм, чего никогда раньше не наблюдалось.

Это был как бы первый сигнал, который насторожил сотрудников.

Второй сигнал прозвучал уже не в переносном, а в самом прямом смысле: когда первые лучи солнца начали пробиваться сквозь ставни, которыми были прикрыты окна комнаты, раздался резкий сигнал сирены.

Федечкин снял трубку телефона, связывавшего помещение с дежурным у входа в торгпредство.

- Почему дан сигнал тревоги? - спросил он.

- Толпа вооруженных эсэсовцев ломится в двери, - взволнованно сообщил дежурный. - Произошло что-то необычное. Я не открываю им двери. Они стучат и ругаются, и могут в любой момент сюда ворваться.

Сотрудники знали, что стеклянные входные двери торгпредства не выдержат серьезного натиска.

Предохранительная металлическая сетка тоже не служила надежным препятствием. Следовательно, гитлеровцы могли ворваться в помещение в любой момент.

В считанные минуты они оказались бы у закрытой двери помещения, которая лишь одна была способна задержать эсэсовцев на какое-то время.

Нельзя было терять ни минуты. Федечкин вызвал своих коллег-шифровальщиков Логачева и Шматова, квартиры которых находились на том же этаже, что и служебное помещение. Все четверо, плотно закрыв дверь, принялись уничтожать секретную документацию.

Печка в комнате была маленькая. В нее вмещалось совсем немного бумаг, но и она не горела – не было тяги.

И им пришлось разжечь огонь прямо на полу, на большом железном листе, на котором стояла печка. Дым заволакивал комнату, но работу нельзя было прекратить ни на минуту, фашисты уже ломились в дверь.

Железный лист накалился докрасна, стало невыносимо жарко и душно, начал гореть паркет, но сотрудники продолжали самоотверженно уничтожать документы - нельзя было допустить, чтобы они попали в руки фашистов. Время от времени кто-либо подбегал к окну, чтобы глотнуть свежего воздуха, и тут же возвращался к груде обгоревших бумаг, медленно превращавшихся в пепел...

Когда эсэсовцы взломали наконец дверь и с ревом ворвались в помещение, все было кончено.

Они увидели лишь груду пепла и неподвижные фигуры на полу. Фашисты растолкали их сапогами, принялись обыскивать.

Заставили спуститься в холл торгпредства. Вскоре прибыл закрытый черный фургон, в него втолкнули всех четырех сотрудников и повезли в гестапо.

Там у них отобрали часы, деньги и другие личные вещи, а затем каждого бросили в одиночную камеру.

По нескольку раз в день их вызывали на допрос, били, пытаясь выведать секретную информацию, заставляли подписать какие-то бумаги.

Так продолжалось десять дней. Но советские люди держались стойко, и фашисты ничего не добились.

Советские граждане с честью выполнили свой долг. Их освободили только в день нашего отъезда из Берлина и доставили прямо на вокзал. Они еле держались на ногах. Когда я увидел хорошо знакомого мне товарища Логачева, то еле узнал его - он был весь в кровоподтеках...

Однако дело двигалось… Как выяснилось, позиция Берлина относительно обмена дипломатов была изложена в ноте миссии Болгарии, направленной в НКИД ещё 28 июня.

В ней, в частности, предлагалось включить в этот процесс четыре категории германских граждан, а именно: а) членов дипломатического представительства, б) членов консульских представительств, в) лиц со специальной миссией, г) частных лиц.

Осуществить эвакуацию предлагалось двумя группами, причем в первую группу с обеих сторон должны быть включены, соответственно, первые три из вышеуказанных категорий, а во вторую - четвертая.

В Москве в целом согласились с этим предложением, продолжая проводить линию советского правительства, которое настаивало на эвакуации аналогичных категорий своих граждан.

Не было возражений и против предложения Берлина осуществить эвакуацию двумя группами, причем в первую группу с обеих сторон должны быть включены, соответственно, первые три из вышеуказанных категорий, а во вторую - четвертая.

Уточняя свою позицию, советская сторона включила в состав первой группы всех государственных служащих, являвшихся сотрудниками советского посольства и торгпредства в Берлине, консульств в Кёнигсберге, Вене, Праге и Париже, постоянных и временно командированных сотрудников Народного комиссариата внешней торговли и других наркоматов, находящихся не только в Германии, но и в протекторате Чехия и Моравия, Бельгии, Голландии, Норвегии.

В первую группу включены были также сотрудники банка «Гаркребо» - обслуживал кредитование советско-германской торговли в Берлине; сотрудники ТАСС, представитель Главного управления гражданского воздушного флота СССР, управляющий домом бывшего советского полпредства в Варшаве, советские дипломатические курьеры, а также члены их семей.

Неожиданно для меня, составлением списков занялся лично Деканозов! Причину этого я узнал позднее…

Что же касается германских предложений, то советское правительство согласилось на эвакуацию в первой группе всех сотрудников германского посольства в Москве, консульств в Ленинграде, Батуми и Владивостоке, представителей германской прессы, германских фирм и учреждений, а также транзитных пассажиров, находившихся на территории СССР.

В качестве наиболее удобного места обмена советское правительство предложило один из пунктов Турции.

Согласование процедуры обмена и списков включенных в него лиц проходило в Москве с посланниками Болгарии и Швеции и здесь в Берлине мною в германском МИДе по несколько раз в день.

Практические контуры предстоящего обмена и возможные сроки его проведения вырисовывались в ходе жестких переговоров.

Советское правительство и соответственно я, по-прежнему категорически возражали против попыток Берлина ограничить обмен только дипломатическими сотрудниками.

Как отмечалось в моём заявлении, «советское правительство считает совершенно необходимым произвести обмен всех сотрудников торгпредства и других командированных советских граждан одновременно с дипломатическим и консульским персоналом».

Что касается очередности категорий лиц, подлежащих обмену - этот вопрос поднимался в связи с большим количеством эвакуируемых, то советская сторона считала более целесообразным произвести обмен одновременно, хотя и не настаивала на этом, если германская сторона сочтет более целесообразным произвести обмен в два срока.

Однако мы готовы были согласиться с этим лишь при обязательном условии, что в списки эвакуируемых будут включены все советские граждане, перечисленные в моей вербальной ноте от 29 июня.

Надо заметить, в переговорах об обмене дипломатами советская сторона имела небольшое тактическое преимущество. Трудно сказать, насколько дорог Берии был его друг Деканозов, а вот находившаяся в Москве родная сестра была Риббентропу безусловно дорога.

Благодаря шведским посредникам, советское посольство в Берлине получало информацию о ходе переговоров в Москве с Шуленбургом.

Днём отъезда назначили завтрашний день – 2 июля 1941 года.

Вечером, как всегда, все слушали Сводку:

Левитан в ней сообщил:

«Днём 1 июля наши войска вели упорные бои на Мурманском, Кексгольмском, Двинском, Минском и Луцком направлениях.

На остальных направлениях и участках фронта наши войска удерживали госграницу и вели борьбу с противником, пытавшимся её нарушить.

На Мурманском направлении наши войска ожесточёнными боями задерживают продвижение превосходящих сил противника.

На Кексгольмском направлении противник в нескольких местах перешёл в наступление и пытался углубиться в нашу территорию. Решительными контрударами наших войск атаки противника были отбиты с большими для него потерями.

На Двинском направлении наши части ведут упорные бои с танками и пехотой

противника, противодействуя его попыткам прорваться к переправам на реке Западная Двина.

На Минском направлении продолжаются бои с подвижными частями противника.

Наши войска, широко применяя заграждения и контрудары, задерживают продвижение танковых частей противника и наносят ему значительное поражение.

На Луцком направлении наши войска остановили наступление крупных соединений противника. В многодневных боях на этом направлении противник понёс большие потери в людском составе и материальной части. I

Осуществляя планомерный отход, согласно приказу наши войска оставили город Львов».

Последнее предложение Левитан произнёс с новыми нотками в голосе – полными трагизма. До этого о сдаче крупных городов он не сообщал. Хотя гебельсята уже во всю трубили о взятии белорусской столицы – Минска и Литовской ССР - Каунаса.

На утро 2 июля, дня нашего отбытия из Берлина, посольство было опломбировано, а все сотрудники в нескольких составах были вывезены из Берлина.

Последняя встреча с нашим невольным помощником эсэсовцем Хейнеманом произошла 2 июля, в тот же день, когда мы покидали Берлин.

Прощаясь, он довольно откровенно дал понять, что понимает подлинный смысл проведенной с его помощью операции.

- Возможно, - сказал он, - когда-либо случится так, что мне придется сослаться на эту услугу, оказанную мной советскому посольству. Надеюсь, что это не будет забыто…

Я его горячо в этом заверил…

Что потом будет с Хейнеманом, - неизвестно. Может быть, он погибнет на этой войне, а может, останется невредимым и будет где-то доживать свой век. Может быть, он, как эсэсовский офицер, запятнает себя кровью невинных жертв на оккупированных гитлеровцами территориях и будет скрываться от руки правосудия или уже понесёт заслуженную кару. А может, сумеет остаться в стороне от участия в зверствах гестапо - все может быть.

Но справедливости ради надо сказать, что в эти дни он, пусть не совсем бескорыстно, оказал нам немалую услугу.

На отъезд советских дипломатов пришла поглазеть вся берлинская дипломатическая колония… Все они улыбались… Одни искренне, как американец Моррисон, а другие со злорадством… как вот тот … Ёлло Пукка… как я звал про себя финского посланника.

Его плешивый вид меня мысленно вернул в такой уже далёкий октябрь 1939 года…