Вторая мировая ВОЙНА, Сталинский просчёт

Октябрь 1940 год, Лондон

- Товарищ Козырев, вам срочная из Москвы, - проворковал голос Варенки из телефона.

- Сейчас заберу, - ответил я вежливо дочке самого Ленина, и вернув трубку на рычаг аппарата побежал в канцелярию нашего лондонского полпредства.

Там расписавшись в журнале за полученную телеграмму, я её бегло прочитал.

Единственная в ней строка гласила: «Вам надлежит срочно прибыть в Москву». Подписи не было, но по тому, что она пришла обычным способом по дипломатическому каналу радиосвязи, я понял, что её отправителем был НКИД СССР. А кто её мог инициировать?, - пока для меня было не известно.

- Варенька, узнай пожалуйста, когда ближайший авиарейс до Стокгольма, - попросил я единственную красивую девушку среди работниц – делопроизводителей.

- Хорошо, Сергей Владиленович, - ответила она и улыбнулась мне несоветской улыбкой.

- Вот, что значит, всю жизнь провести «на чужбине», - подумалось мне.

Действительно, на всех наших были лица с угрюмым или строгим выражением, а таких вот «светлячков» почти не было. Ну разве сам полпрдед товарищ Майский и его очаровательная супруга. Но сними в общем та же история – всю жизнь провели за границей. В начале годы эмиграции, а затем дипломатической работы. А Варенька Арманд родилась в Париже и после учёбы в Сорбонне её приняли на работу в наше лондонское полпредство, как только оно тут возникло в 20-е годы. Почему сюда, а не в Париже? Не знаю. Хотя может из опасений покушения со стороны многочисленной русской политэмиграции.

Отбросив посторонние мысли, я, решив не медлить с отъездом, пошёл в начале предупредить полпреда.

- Уже отзывают?, - с опаской в голосе тот спросил.

Его тон и взгляд мне были понятны – после такой невинной формулировки: «Вам надлежит срочно прибыть в Москву» - люди просто пропадали, так больше и не дав о себе знать.

- Всё будет хорошо, - успокоил я товарища Майского. Хотя на душе конечно было не спокойно.

После полпреда решил нанести прощальный визит Черчиллю.

Он принял меня без проволочки. От него как раз вышли военные и образовался перерыв, так как следующие визитёры застряли где-то пробираясь по разрушенному городу.

- Уинстон, заехал с вами проститься, - сказал я прямо.

Тот поднял брови и нахмурился, пыхтя сигарой.

Затем пробурчал:

- Ваш дядя Джо совсем с ума сошёл, если разбрасывается дипломатами такого уровня подготовки и авторитета.

- Уинстон, не нужно при мне обзываться на товарища Сталина, - сказал я укоризненно.

- Да не едьте никуда, - бросил Черчилль.

- Не могу, - ответил я и достал лист с машинописным текстом, который протянул ему.

Он с интересом его взял и стал читать вслух:

Пакт о взаимопонимании

(совершенно секретно)

1. Британское правительство признает де-факто происшедшие в Прибалтике

перемены.

2. Британское правительство обеспечивает СССР беспрепятственное снабжение цветными металлами. За это СССР в виде компенсации гарантирует:

- продолжение помощи Китаю, включая соглашение между СССР, США и Китаем о прекращении продажи Японии военного сырья и военных материалов;

- помощь Турции в «испанской форме» (то есть по типу «невмешательства») в случае, если Турция подвергнется нападению;

- прекращение поддержки революционной пропаганды в Британской империи, и в особенности в Англии.

Черчилль взглянул на меня и спросил:

- Кровью будем скреплять?

- Нет, Уинстон. Чернила надёжней, - парировал я его шутку.

- Что же касается прибалтийского золота и эстонских и латвийских пароходов, - продолжил я, - то мне думается, - Криппс от имени Британского правительства должен сделать в Москве предложение, чтобы между Англией и СССР было заключено соглашение об оплате английских товаров и прибалтийских пароходов, временно реквизируемых английским правительством.

- И что Британское правительство принимает на себя все могущие произойти убытки, и так далее, - добавил я.

- Дам Криппсу поручение, - согласился Черчилль, заметив:

- Это предложение я рассматриваю, как шаг вперед в вопросе британо-советских отношений.

Затем, Черчилль коснулся вопроса об эвакуации британских подданных из Прибалтийских республик, заявив:

- Серж, мне тут доложили… что предложенная Интуристом цена -17 с лишним тысяч фунтов стерлингов - является слишком высокой, и что неправильно было бы переводить рубли в фунты стерлингов по официальному курсу, так как этот курс установлен произвольно.

Я не ожидал такого резкого перехода, но всё же спросил:

- А какой курс устроил бы?

Черчилль взял какую-то бумагу со стола, посмотрел в неё и затем сказал:

- Если взять реальное соотношение покупной способности рубля и фунта стерлингов, Серж, то соотношение должно было бы быть 100-120 рублей за фунт стерлингов.

Я сделал удивлённое лицо, а он поспешил оправдаться:

- Серж, сам я считаю ненормальным и неподобающим тот факт, что иностранным дипломатам в СССР приходится пользоваться «черным рублем».

- Поэтому и хотел бы, чтобы за проезд британских подданных из Прибалтийских республик во Владивосток была бы установлена стоимость не на основе официального курса рубля, а исходя из покупательной способности фунта стерлингов, - предложил Черчилль.

С одной стороны, конечно, могло показаться, что вопрос мелочный и мне надлежало бы уйти от ответа. Но в тоже время я знал, что ситуация возникла в связи с вхождением Прибалтийских государств в СССР и ликвидацией там посольств иностранных держав, в том числе и Британских. Из-за этого там и оказались граждане Британии, безопасный путь на родину для которых пролегал не на Запад, а на Дальний Восток. А тем более, что мне удалось весьма выгодно решить вопрос с прибалтийским золотом, которое находится в Лондоне.

Поэтому я ответил Черчиллю следующее:

- Насколько мне известно, Интурист должен был бы рассчитать стоимость проезда по официальному существующему тарифу для специальных поездов, однако я не в курсе деталей этого вопроса.

- Я, Уинстон, как только буду в Москве, поручу Интуристу проверить их расчеты и определить стоимость перевозки без каких бы то ни было произвольных надбавок.

- Что касается «черных рублей», то, несомненно, это положение ненормально, однако затронутый Вами общий вопрос выходит за пределы обсуждаемого вопроса об оплате специального поезда во Владивосток.

- Что касается этого последнего вопроса, то я выскажу Интуристу своё пожелание пойти в этом деле Криппсу навстречу ввиду потепления наших отношений, в том числе и на Прибалтийском направлении, - добавил я многозначительно.

Потом речь зашла о войне.

Я спросил Черчилля:

- Как Вы представляет себе дальнейшее развитие войны?

Черчилль настроен чрезвычайно воинственно.

- Война будет продолжаться, Серж, до тех пор, пока не будет разбит «гитлеризм», - ответил он в своём духе.

- Хотя бы 10 лет для этого пришлось воевать! Хотя бы 40 лет! Не может быть мира с Гитлером!, - повторил известные мне уже тезисы.

- То есть сейчас мир невозможен?, - уточнил я.

Черчилль взвился и почти прокричал:

- Я не допускаю, чтобы между Англией и Германией мог быть заключен мирный договор, который от имени Германии был бы подписан Гитлером! Это совершенно исключается.

- Если бы какое-либо британское правительство попыталось сделать что-либо подобное, оно вызвало бы в стране революцию. Ибо таково настроение 9 англичан из 10, - пояснил Черчилль.

Я всё же не удержался и спросил:

- Однако, Уинстон, каким путем вы думает одержать победу над Гитлером?

Тут начались сомнения и неясности.

Его можно было понять, он мыслил себе положение так:

- Вторжение в Англию отпало. В течение зимы война будет происходить на Среднем Востоке с центром в Египте.

- Здесь Англия пока будет на позициях обороны.

- Одновременно будет происходить воздушная война Лондон-Берлин и будет строго проводиться блокада.

- Когда, Серж, Англия получит решительное преобладание в воздухе, она перейдет в наступление, - воскликнул Черчилль.

- То есть высадит десант на континент?, - уточнил я.

Он отрицательно замотал головой и пояснил:

- Едва ли… Серж.

- Пока не вижу возможности похода английских войск на Берлин - разве только в порядке «победного марша».

- Главным методом нашего наступления, Серж, будет воздушная война, да еще блокада, - добавил Черчилль.

- Конечно, Уинстон, если ориентироваться на 10-летнюю войну, то можно и этим путем довести Германию до краха, - согласился я.

- Но кто же в состоянии вести 10-летнюю войну? Сейчас не 16 век и даже не эпоха Наполеона, - засомневался я.

- Серж, ты и такие как ты, упускают из вида «человеческий фактор», то есть конкретно психику трудящихся масс, - выдал мне неожиданную откровенность Черчилль.

- Вы рассчитываете на революцию в Германии?, - с удивлением я спросил.

- Почему бы и нет?, - ответил он риторическим вопросом.

- Такое уже было 22 года назад, - напомнил мне Уинстон.

Мне лично такой сценарий пока казался фантастическим, но я не стал с ним спорить.

Затем он сменил тему:

- В парламенте, Серж, сейчас происходят непривычные для нас вещи.

- Всерьез обсуждается, например, вопрос - можно ли приравнять командиров воздушных кораблей к морякам и разрешить им курить трубку, - удивил меня Черчилль.

–- А на днях, - добавил он, - был депутатский запрос насчет дамских чулок.

- Их нет в продаже, а ходить на работу с голыми ногами считается неприличным, - пояснил Уинстон.

- Ну, и?, - поразился я.

Черчилль махнул сигарой, сказав:

- Нашли выход. В дамских парикмахерских на ногах будут рисовать чулки - шов, пятку и даже штопку.

- Забавно, - прокомментировал я с улыбкой находчивость англичан.

- Это ещё что, - продолжил он, - в парламенте идёт горячая дискуссия - что делать со шпагой на статуе Ричарда Львиное Сердце?

- А что с ним то не так?, - снова я удивился.

Черчилль, снова махнув сигарой и обсыпав себя пеплом, ответил мне:

- Её надломило осколком снаряда. И вот спорят - следует ли реставрировать эту шпагу или оставить «в назидание потомству».

- Спор идёт жестокий, - добавил Уинстон.

- А ваше мнение каково?, - поинтересовался я.

На это Черчилль высказался так: «Ричард был король драчливый. Он постоянно с кем-то воевал и почти всю жизнь прожил вне Англии. Но король есть король, и памятник ему должен быть таким, каким задуман».

На этом нас прервали, так как в приёмной уже появились следующие посетители британского премьера.

- Передавай привет своему патрону, - бросил он мне вслед, когда я покидал его кабинет.

По Лондону еду на такси в наше посольство. Глядя по сторонам, невольно холодею от ужаса - деловой центр города, Сити, изуродован, искалечен. Каменные основания зданий, построенных на века, все же устояли под натиском гитлеровской авиации, но повсюду горы бесформенных глыб мрамора, скрюченных железных балок.

И над всем этим хаосом возвышается собор Святого Павла с зияющей пробоиной на куполе.

Улицы тем не менее расчищены, и девушки в защитных комбинезонах и кокетливо надвинутых на лоб пилотках тащат на тросах аэростаты.

В полпредстве суета… Собирают посылки для родных в СССР.

Хотят передать со мной, в качестве дипгруза.

Я в общем не против…

В канцелярии полпредства мне вручили мою почту.

Среди текучки было письмо с Ливерпульскими почтовыми штампами.

Открыв его со всеми предосторожностями, я обнаружил в нём интереснейший документ абвера «Оценка красной армии». Подарок моих добровольных помощников-антифашистов.

Решил отправить его по каналу «Смена», для чего ещё раз съездил на одну из окраин Лондона, сделать закладку для нашего лондонского резидента, которым был не ко иной, как товарищ Камноедов. Он хоть и без фантазии товарищ, но конспирации обучен и тайниковую связь поддерживает умело. На контакт со «Сменой» пошёл охотно и теперь строчит донесения в Центр.

Закончив с делами, я вылетел на самолете ночью - в Швецию. Обрядили меня в комбинезон, нацепили парашют, лайфджекет - спасательный жилет с лампочкой и свистком. Удивился свистку.

- Отпугивать акул в Северном море, если попадете в воду, - отшутилась служащая аэродрома.

Тьма… Гул мотора - говорить невозможно. Иллюминаторы в самолете плотно зашторены.

Мысли вернулись к разговору с Черчиллем.

Его слова расходились с мнением полковника Мура.

Я с ним разговорился на одном из приёмов в форин-офисе.

Мур, одетый в военную форму и в полной боевой готовности, так рисовал мне военные перспективы на ближайший год:

- К концу зимы Англия достигнет превосходства в воздухе. В апреле или мае она перейдет в наступление - не только в воздухе, но и на суше.

- К весне Англия будет располагать армией в 4 мил. человек], а Германия имеет 800 миль береговой линии плюс береговая линия недовольных Франции, Голландии, Бельгии и так далее.

- Море в распоряжении англичан.

- Может быть произведен десант.

- Может быть организовано вторжение.

- Плюс ко всему этому действие блокады.

- Уже сенью 1941 года Англия сможет одержать победу и заключить почетный мир.

- Может быть, я и оптимист, - закончил Мур, - но я так думаю.

Я выразил сомнение в правильности расчетов Мура, если он имеет в виду только военные средства борьбы.

Я прибавил, что его концепция имела бы шансы на осуществление, если бы Англия в течение ближайшего года перешла в решительное политическое наступление, что конкретно означает:

- Разрешение проблемы Индии,

- Внутренняя реконструкция, равносильная превращению Англии в социалистическую страну - я, впрочем, не употребил слова «социализм») и наконец - радикальное изменение британской политики в отношении СССР. Способна ли Англия на такое политическое наступление, я не берусь решать, но для меня ясно, что только наступление подобного рода могло бы принести ей действительную «победу», не таящую в себе семян новой войны.

На Мура мои слова произвели сильное впечатление. Он сказал, подумавши, что согласен со мной.

Я, однако, сомневаюсь, чтобы он ясно представлял себе все нюансы моей концепции.

Между прочим, Мур поведал, что недавно купил старинную книжную лавку в центре Лондона, с которой связано имя Диккенса и целого ряда других знаменитых литературных имен.

Он хочет теперь раз в неделю устраивать в ней «чаи», на которых выступали бы такие люди, как Бернард Шоу, Герберт Уэллс и другие.

- Несмотря на войну? - с некоторым сомнением спросил я.

- Зачем же уступать войне? - реагировал Мур.

Отбросив мысли, я осторожно отодвигаю уголок материи,. Делаю щелочку - тьма… тьма…

Смотрю на время – прошло два часа.

Решил поспать…

Еще часа четыре полета, и вдруг стюард раскрывает шторки на иллюминаторах.

Сквозь круглые оконца видны блестящие пунктиры. Под нами Швеция. Она не затемнена. Пролетаем над поселками, городами. Опускаемся на аэродроме.

Летели через Северное море шесть часов.

Даю распоряжения насчёт багажа и еду в наше полпредство. До рейса на Москву есть несколько часов.

Александра Коллонтай встретила меня радушно. В прошлый раз призналась мне, что я ей напоминаю сына.

Тут же был накрыт стол, за которым собралось всё руководство нашей советской колонии и я был обязан провести им некую «политинформацию».

Конечно, мне пришлось многие моменты опустить или сгладить – мирному человеку трудно осознать, что такое бомбардировка города сразу четырьмя сотнями самолётов.

Я только подтверждал ту информацию, что печаталась в местной прессе.

Но даже это всех сильно взволновало.

Александра, дабы развеять этот мрачный момент, прибегла к своему коронному приёму, заявив:

- Товарищи, я часто вспоминаю Ленина… в трудные минуты особенно.

Все сразу преобразились от её слов и с интересом стали слушать.

- Меня всегда удивляло, товарищ, - продолжила Коллонтай, - как это Владимир Ильич умел думать о большом и важном и вместе с тем не забывать о текущих мелочах.

- Как это он, создавая новое, небывалое в мире государство, в то же время не упускает случая учить нас помнить и в мелочах о том, что в государстве, особенно социалистическом, должен быть учет и порядок.

- Приведу один пример, - сказала она.

- Декабрь семнадцатого года. Приближаются рождественские праздники, но о них у нас, в Смольном, никто не думает.

- В Смольном работа кипит как в котле, - рассказывает Александра.

- Зима еще не установилась. Падает талый снег, и вдоль Невы дует холодный северный ветер.

- Надежда Константиновна старается уговорить Владимира Ильича уехать на несколько дней, на время рождества, за город.

- Надежда Константиновна говорит, что перерыв в работе Владимиру Ильичу необходим.

- Он стал плохо спать и явно утомлен.

- Доктор, заведующий санаторием «Халила» в Финляндии, на Карельском перешейке, приезжал ко мне в Наркомат госпризрения – это сейчас ВЦСПС, - пояснила Коллонтай.

- И сказал, что у него в санатории есть новый домик-особняк, теплый и светлый, который он охотно предоставит в полное распоряжение Ленина.

- Но Владимир Ильич отмахивается от всех наших уговоров. Хотя мы и говорим, что ведь там кругом чудесный лес и можно сколько угодно ходить на охоту.

- Владимир Ильич отвечает: «Охота - вещь хорошая, да вот дел у нас непочатый край, развернуться развернулись, а наладить новое государство в два месяца - это и большевики не могут. На это потребуется по крайней мере десяток лет», - рассказывает нам Александра.

- Надежда Константиновна его перебивает: «Что же, ты так и будешь все эти годы безотлучно сидеть за письменным столом?»

«Ну уж там дальше посмотрим», - сказал Владимир Ильич.

- Однако, товарищи, - продолжила с улыбкой Коллонтай, - прошло несколько дней, и Владимиру Ильичу пришло в голову, что он в эти два или пять дней за городом может успеть написать целую работу, до которой в Смольном руки не доходят.

И эта мысль его так воодушевила, что он утром сказал Надежде Константиновне:

«Если в наркомате у Коллонтай в самом деле есть отдельный домик в лесу, где мне никто не будет мешать, то я готов ехать».

- 24 декабря 1917 года, утром, товарищи, я приехала на Финляндский вокзал провожать Владимира Ильича в дом отдыха, - рассказывала нам далее Александра.

Владимир Ильич, Надежда Константиновна и Мария Ильинична только что вошли в вагон.

Владимир Ильич уселся возле окна, в самый угол, чтобы быть менее заметным. - Рядом с ним села Мария Ильинична, а напротив - Надежда Константиновна, - вспоминала Коллонтай, а мы все внимательно слушали.

- В обычный вагон товарищ Ленин сел?, - спросил с опаской и удивлённо наш торгпред.

Коллонтай согласно кивнула и ответила:

- Да, товарищи… Владимир Ильич считал, что будет безопаснее, если он поедет в простом пассажирском вагоне.

В том же купе сядут два красноармейца и верный финский товарищ.

Владимир Ильич был в своем поношенном осеннем пальто, в котором он приехал из-за границы, и в фетровой шляпе, хотя был уже сильный мороз. Вслед за мной в вагон вошел товарищ, который нес три меховые шубы и меховую шапку с наушниками.

«Это вы наденете, - сказала я Владимиру Ильичу, - когда вам придется ехать на санях в открытом поле, где, конечно, будет очень холодно. От станции до санатория очень далеко.

Эти шубы, - добавила я тогда, - взяты из склада наркомата», - продолжала свой удивительный рассказ Коллонтай.

«Это и видно», - сказал Владимир Ильич, отворачивая полу одной из шуб. На ней были нашиты номера склада и инвентаря.

«Это вы для того, чтобы мы шубы сохранили и не забыли? Казенное добро учет любит. Так и следует», - похвалил Ленин.

- Владимир Ильич хотел, чтобы я ехала вместе с ними, - пояснила Александра, - но меня задержали срочные текущие дела наркомата, главным образом организация помощи матерям и младенцам.

Я обещала приехать позднее.

Владимир Ильич вдруг вспомнил, что у него нет финских денег: «Было бы хорошо, если бы вы могли достать хотя бы 100 финских марок для носильщика на станции или на какие-либо другие надобности в мелочах», - попросил он.

Я побежала к кассе, но у меня с собой было мало денег, и я не набрала даже 100 финских марок.

Владимир Ильич сказал: «Так, значит, домик отдельный и теплый, говорите вы, и в лесу охотиться можно? А есть ли там зайцы?», - задал с хитринкой в глазах вопрос товарищ Ленин.

Я ответила ему, что за зайцев не ручаюсь, но, наверное, есть белки.

«Ну, белок стрелять - это детская забава», - махнул он рукой.

Надежда Константиновна добавила:

«Лишь бы Владимир Ильич решился ходить по лесу, а не просидел бы все три дня у письменного стола».

«Но там и в комнате воздух чище», - перебил её Владимир Ильич.

- Поезд тронулся, товарищи, а вся окружающая публика и понятия не имела, что с ними едет Председатель Совета Народных Комиссаров как обыкновенный пассажир II класса, - наставительно сказала Коллонтай.

- А что было дальше?, - вырвалось у кого то.

Коллонтай улыбнулась и ответила:

- Через несколько дней Владимир Ильич снова работал в Смольном, товарищи.

Я же получила записку от Владимира Ильича, написанную его рукой:

«Посылаю Вам с благодарностью и в полной сохранности шубы из инвентаря Вашего наркомата. Они нам очень пригодились. Нас захватила снежная буря.

В самом «Халила» было хорошо. Финских марок Вам пока не посылаю, но я приблизительно подсчитал, что составляет это в русских деньгах, то есть 83 рубля, их и прилагаю. Знаю, что у Вас не важно с финансами. Ваш Ленин».

- Так типично для Владимира Ильича, что среди всех огромных государственных забот он мог помнить о таких мелочах и быть всегда внимательным товарищем, - с грустью закончила свой рассказ Коллонтай.

Все были в восторге от её воспоминаний о Ленине.

Меня тоже это отвлекло от моих тревог, и я с лёгким сердцем отправился на аэродром, чтобы лететь в Москву.