Второе дыхание

НАЦИОНАЛЬНОСТЬ – ОДЕССИТ.

ВТОРОЕ ДЫХАНИЕ.

Двадцатый третий роман (тридцать третья книга)

цикла «Вечный капитан»

1. Херсон Таврический (Византийский).

2. Морской лорд.

3. Морской лорд. Барон Беркет.

4. Морской лорд. Граф Сантаренский.

5. Князь Путивльский.

6. Князь Путивльский. Вечный капитан.

7. Каталонская компания.

8. Бриганты.

9. Бриганты. Сенешаль Ла-Рошели.

10. Морской волк.

11. Морские гезы.

12. Морские гёзы. Капер.

13. Казачий адмирал.

14. Флибустьер.

15. Флибустьер. Корсар.

16. Под британским флагом.

17. Рейдер.

18. Шумерский лугаль.

19. Народы моря.

20. Скиф-Эллин.

21. Перегрин.

22. Гезат.

23. Вечный воин.

24. Букелларий.

25. Рус.

26. Кетцалькоатль.

27. Намбандзин.

28. Мацзу.

29. Национальность – одессит.

30. Крылатый воин.

31. Бумеранг вернулся.

32. Идеальный воин.

33. НАЦИОНАЛЬНОСТЬ – ОДЕССИТ. ВТОРОЕ ДЫХАНИЕ.

© 2024

1

Из-за сильного ветра, который постепенно стихал, я немного продрог, пока, выбравшись на песчаный берег, вытирался хлопчатобумажным полотенцем, прихваченным в дорогу, и быстро одевался в длинные черные семейные трусы, белую рубашку с коротким рукавом и светло-серый костюм, немного помятый в духе времени, в которое попал, желтоватую соломенную шляпу с черной лентой на тулье и обул коричневые босоножки из кожзаменителя. Во время этого процесса обнаружил, что пополнел, мешковатый костюм сидит теперь в обтяжку. То есть мне примерно столько же лет, сколько было во время приводнения на самолете. Не продумал я этот момент, иначе бы заказал костюм на размер больше. Пакет отнес к осыпи у склона, поросшей всего лишь кустами, деревьев еще нет, где присыпал сухими ветками и поджег газовой зажигалкой, которую бросил в костер. Если я переместился, всё это не успели придумать. Не будем вгонять в шок нынешних ученых. Длинный баул из плотной желтовато-серой дерюги с двумя ручками, изготовленный по моему заказу, надел, как рюкзак. В нем сагайдак с луком и колчаном, комплект брони солдата из предыдущей эпохи, который мне потребуется в следующей, браунинг с двумя запасными обоймами, швейцарский военный складной нож, пока не изобретенный, и стетоскоп из сороковых годов двадцатого века, потому что более раннего периода не нашел, набор отмычек из лонсдейлита (аллотропной модификации углерода), который тверже алмаза, немного еды – сухая колбаса, сыр, вяленая горбуша, вареные яйца, хлеб – и большая старинная стеклянная бутылка без этикетки, купленная на аукционе, наполненная дорогим французским красным вином и заткнутая настоящей пробкой. Общий вес был около пуда, и лямки сильно врезались в плечи.

Пилить мне километров двадцать. Утешало то, что перемещение состоялось. Я побывал в этом месте ночью в предыдущую эпоху и запомнил, сколько разноцветных огней светится вдоль берега моря. Теперь насчитал всего пару десятков, да и те были одноцветные, желтоватые. Раньше белый луч Херсонесского маяка терялся на фоне городской иллюминации, а теперь виден здорово. В том направлении я и потопал не спеша.

Времени у меня валом. Мой грузопассажирский пароход «Игнатий Сергеев», построенный в тысяча восемьсот девяносто шестом году, дважды затопленный белогвардейцами и столько же раз отремонтированный красногвардейцами, двухпалубный и двухвинтовой, работающий на линии Батум-Одесса, в без четверти четыре часа утра должен прибыть из Ялты в Севастополь, чтобы через пять с половиной часов убыть в Евпаторию, простоять там час и отправиться в Одессу. Это сейчас самый удобный и быстрый способ добраться до нужного мне города. Прямого поезда нет. Даже сообщение с Москвой и Ленинградом не ежедневное. На поезде можно доехать с двумя пересадками через Джанкой и Херсон или одной через Запорожье, посидев на станциях и потеряв полтора или двое суток, а так я без лишней суеты и нервотрепки, в более комфортных условиях через одни буду на месте.

До окраины Севастополя доплелся на рассвете. День обещал быть солнечным, пляжным. Я присел на деревянную лавку у каменного забора, сложенного из местного бледно-желтого ракушечника, достал из баула еду и вино. Нарезав бутербродов с сухой колбасой и сыром, перекусил, запивая дорогим французским вином. Давно не ел с таким аппетитом, со спецназовских времен. Вокруг меня бодро летали мухи, от которых отвык в предыдущую эпоху. Пожалел, что не прихватил с собой электронного «пискуна», который мигом разогнал бы их.

Во дворе наискось напротив открылись деревянные ворота. Пожилой мужичок с жидкой русой бородкой в черном картузе с лакированным козырьком, бледно-синей рубахе с длинным рукавом, серо-черных шароварах и кожаных коричневых шлепанцах на босу ногу вывел серого в «яблоках» старого мерина, запряженного в пролетку. Оставив его непривязанным, закрыл ворота. После чего, покряхтев, забрался на облучок.

- Куда изволите, господин хороший или товарищ? – обратился он ко мне.

- На Графскую пристань, - ответил я.

- Теперь она называется пристань Третьего интернационала, - сообщил он и лихо пообещал: - За рубль домчу мигом!

- А личико не треснет?! – полюбопытствовал я.

В Одессе за такое расстояние брали четвертак, самое большее копеек сорок, а Севастополь сейчас – захудалый городишко с ценами, соответствующими статусу. У меня роль учителя истории, приехавшего в Крым посмотреть развалины Генуэзской крепости и Херсонеса. Мне шиковать не положено.

- Не должно! – пошлёпав себя ладонью по морщинистой, загорелой щеке, весело произнес он. – Ладно, за двугривенный довезу потихоньку.

- Это другое дело, - согласился я, садясь в пролетку, которая сильно накренилась в мою сторону, благодаря хорошим рессорам.

- Поехали, Сивка! – стегнул он кнутом по мощному крупу мерина, после чего обернулся и спросил: - Небось, по торговым делам приезжал?

- Нет, я учитель истории. На развалины Херсонеса посмотреть. Ученикам рассказываю об этом городе, а сам никогда не бывал. Списался с однокурсниками, собрались там, сделали реконструкцию захвата города князем Владимиром – переоделись под его воинов и защитников и изобразили бой. Интересно было! Так увлеклись, что все деньги потратили. Ночевал за городом, чтобы на обратную дорогу хватило, - прикинулся я сирым и убогим.

- Всяко бывает, - дипломатично молвил извозчик, хотя вряд ли поверил мне.

Те, кто долго работает с людьми в сфере обслуживания, сразу видят, кого можно подоить, а с кого нечего взять. Видимо, я не похож на бедняка.

- Какой сейчас год? – спросил я на всякий случай.

- Двадцать пятый, - ответил он, оглянувшись и удивленно посмотрев на меня, а потом добавил: - Тысяча девятьсот.

- Мне все кажется, что нахожусь еще в десятом веке, когда князь Владимир захватил Херсонес, - сказал я, чтобы объяснить странный вопрос.

Извозчик пожал плечами – каких только идиотов не носит земля?! – и больше не приставал ко мне.

2

Севастополь просыпался. Люди шли в сторону порта и центра города. Обратил внимание на большое количество магазинчиков, частных мастерских. Напоминало царскую Россию. Новая экономическая политика рулит, не подозревая, что является предсмертной судорогой капитализма, что жить ей осталось года три, после чего впадет в кому на шестьдесят лет.

Пароход «Игнатий Сергеев» стоял у пристани. Черный корпус, белая надстройка с высокой черной трубой, по мачте перед и за ней, на которых можно поднять косые паруса. Извозчик высадил меня возле, как он сказал, бывшего караульного помещения – массивного одноэтажного здания с односкатной крышей, крытой красной черепицей, где теперь была касса акционерного общества «Совторгфлот», которому принадлежали, в том числе, и грузопассажирские суда, работающие на линии Одесса-Батум. Внутри было полутемное пространство перед деревянным барьером до потолка с двумя стеклянными зарешеченными окошками с овальным просветом внизу. Одно было закрыто, а по ту сторону второго сидел в свете, проникающем через высокое, не зарешеченное окно в стене слева, пожилой тщедушный мужчина в пенсне и с философским видом ковырялся в носу. Мне показалось, что он таким способом массирует свои извилины, благодаря чему и появляются абстрактные мысли. Услышав с запозданием мои шаги, отвлекся от глобальных проблем, вернулся к насущным.

- Мне нужен билет на пароход до Одессы, - сказал я.

- Остались только в первом и втором классе, - первым делом предупредил кассир.

Видимо, большая часть пассажиров предпочитает добираться в третьем классе.

- И почем второй? – продолжая играть роль бедного школьного учителя, спросил я.

- Одиннадцать рублей шестьдесят копеек за верхнюю полку в четырехместной каюте и ровно двенадцать за нижнюю, если багаж не тяжелее полутора пудов. За остальное доплата по пятнадцать копеек за полный или неполный пуд, и перевозиться будет в грузовом трюме, - заученно, монотонно просветил он. – Будете брать?

- А что делать?! Послезавтра надо быть на работе, – тяжело вздохнув, произнес я. – Дайте верхнюю во втором классе.

Я просунул в окошко деньги – два казначейских билета СССР образца тысяча девятьсот двадцать пятого года номиналом пять рублей, написанным на русском языке в центре под гербом между овалами с непонятным мужиком в кепке слева и крупной цифрой пять справа, а внизу еще на нескольких языках, и трехрублевку, на которой в обоих овалах была только цифра.

- Мелочь есть? – спросил кассир.

- Нет, - соврал я.

Он догадался, посопел, но все-таки отсчитал мне сдачу – серебряный рубль с двумя бородатыми педиками в обнимку на аверсе, один из которых показывает рукой за край монеты, мол, там нам не будут мешать, а второй держит в руке серп, чтобы, если обманут, использовать, как в устоявшемся сравнительном обороте, и серебряные двадцать и пятнадцать копеек, похожие на никелевые из моего детства, и медный пятак. Все монеты прошлого года выпуска. Отдал он деньги, положив их на билет – типографский бланк на плотной сероватой бумаге, в котором заполнил чернильной ручкой, старательно выводя буквы и цифры, название парохода, пункт назначения, номер каюты, дату, цену.

- Отправление в четверть десятого, не опаздывай, ждать не будут, - предупредил кассир.

Я пошел сразу на пароход, возле которого было пусто, даже пацанята отсутствовали в виду слишком раннего часа. Зевающий вахтенный помощник посмотрел билет, сказал вахтенному матросу – молодому рослому парню – номер каюты. Тот даже не дернулся взять у меня багаж, молча пошел впереди. Видимо, чаевые приказали долго жить вместе с исчезновением классового общества.

Каюта была небольшая с маленьким круглым глухим иллюминатором в борту. Вдоль боковых переборок по застеленной двухъярусной кровати с высокими бортиками и темно-синими шторками с внешней стороны и по рундуку до подволока у двери. Все места свободны, поэтому я засунул баул в рундук, разделся, повесил там же одежду и взобрался на верхнюю кровать, которая будет, так сказать, по ходу движения. Постельное белье было сыровато и воняло хлоркой. Деньги на всякий случай положил под подушку. Население послереволюционной России не внушало мне доверия.

Проснулся вечером. В каюте появились еще два пассажира, пожилая семейная пара, занявшая две койки у противоположной переборки. Муж был счетоводом в железнодорожном депо городка Березовка Одесской губернии, жена – домохозяйкой. Профсоюз выделил им две путевки в дом отдыха в Евпатории. Возвращаясь домой, решили шикануть, купили билеты во второй класс.

Я оставил их в каюте, пошел ужинать в ресторан. Там ничего не изменилось с царских времен, если не считать, что зал был общий на все три класса и один официант – девушка. До революции последнее было невозможно. Видимо, две войны основательно проредили мужское население. Меню, как и качество приготовленных блюд, осталось прежнее для заведения такого уровня. Правда, исчезли многие заморские продукты типа устриц и французского вина. Я заказал буженину под рюмку водки, щи с гречневой кашей и пожарские котлеты, сочные, с хрустящей корочкой. Мороженого у них не было, поэтому заказал цимес – отварную морковь с изюмом и черносливом, залитую омлетом. Неплохо пошел под кислый крымский «Рислинг», который подали в бутылке из толстого зеленого стекла.

Собирался посидеть до полуночи или дольше, но в половину одиннадцатого официант, парень лет двадцати, принес счет:

- Через пятнадцать минут закрываем ресторан.

- Почему так рано?! – удивился я.

- По требованию профсоюза. Переработка запрещена, - просветил меня официант и подсказал: - Можете взять вино с собой и допить на прогулочной палубе, а потом бокал и бутылку оставите у входа в ресторан.

Счет был на рубль и тридцать одну копейку. Дал полтора, отказавшись от сдачи. Профсоюз промолчал.

На прогулочной палубе стояли деревянные шезлонги с провисшими, полосатыми сиденьями. Большая часть была занята двумя компаниями, тоже изгнанными из ресторана. Я расположился подальше от них. Наполнив бокал и поставив бутылку на палубу, отхлебывал понемногу, покачивался вместе с пароходом, смотрел на безоблачное звездное небо и думал, что второй заход в эту эпоху получился более приятным.

3

Одесса осталась прежней. Мне кажется, что и внутренне она всегда одна и та же. Меняются дома, люди, транспорт, но дух жуликоватой предприимчивости, помноженной на чувство юмора, или наоборот коррозии не подлежит. Пожалуй, говор стал ближе к тому, какой в годы моей первой юности будут называть одесским.

На пирсе, к которому через несколько десятков лет будут швартоваться прогулочные катера, а сейчас прислонился левым бортом пароход «Игнатий Сергеев», пассажиров ждали не только извозчики, но и частное такси – темно-красный автомобиль с кузовом фаэтон модели «Пузырев А28-40», выпущенный перед Первой мировой войной. Водитель был в черной кожаной кепке с длинным лакированным козырьком. На вид лет сорок, но слишком много морщин, как будто мясо из-под кожи ушло на шикарные рыжеватые усы, как у приличного городового.

- Знаешь где-нибудь в Городе маленькую тихую гостиницу? – спросил я.

В большие соваться не рискнул. Там могут работать те, кто видел меня до революции. Не то, чтобы я сильно опасался, что меня узнают. Грехов за мной перед советской властью нет, если не считать вывоз за границу большей части семьи Суконкиных, но правоохранительные органы не знают, что летчиком, нарушившим несколько раз государственную границу, был я. Просто не хотелось лишних проблем. У меня уже существующих выше крыши.

- Конечно, товарищ, - не задумываясь, ответил таксист. – Довезу за полтинник.

- Поехали, - согласился я, садясь на заднее сиденье и положив баул рядом.

Семейная двухэтажная гостиница «Лонжерон» находилась неподалеку от спуска к одноименному пляжу. На втором этаже было восемь номеров с двумя кроватями, шкафом с овальным зеркалом на одной из дверец, столом и двумя стульями в каждом. На столе лежал лист плотной белой бумаги с перечнем дополнительных платных услуг и стоял на деревянной подставке стеклянный графин емкостью литра на три и два стакана из толстого желтоватого стекла. Все удобства – сортир и умывальник – в конце коридора, причем оба были общими, но первый с закрывающимися кабинками. Цена сорок пять копеек за одно место или восемьдесят за весь номер. Несмотря на курортный сезон, гостиница наполовину пуста. Видимо, бедные приезжали по дешевым профсоюзным путевкам в дома отдыха, а богатые снимали жилье поприличнее и ближе к морю или центру города.

Хозяин – пятидесятилетний пухлый ашкенази с мясистым носом в черных точках – обрадовался, что сниму целый номер, и не особо требовательно спросил:

- Документ какой-нибудь есть?

- Свидетельство о браке, - ответил я.

Оно было написано от руки и заверено печатями Макеевской волостной управы и епархии в тысяча девятьсот пятнадцатом году. За десять лет порядком истрепалось, но вполне устроило владельца гостиницы. Реставратор из предыдущей эпохи отбил первую часть потраченных на него денег.

У советских граждан пока нет внутренних паспортов. Вождь пролетариата Ленин заявил, что никакие документы, удостоверяющие личность, не нужны, что любой крестьянин может ехать, куда захочет, и никакой урядник ему не указ. Его слова истолкуют правильно, и крестьяне не будут иметь паспорта до тысяча девятьсот семьдесят четвертого года. Урядник им будет не указ, а вот милиционер проследит, чтобы крепостной не сбежал из колхоза. Можно, но не обязательно, получить удостоверение личности на три года, по желанию с фотографией почти любого размера и вида. Большая часть граждан не тратила на них деньги, потому что хватало паспортов, выданных при царе, или трудовых книжек, или профсоюзных билетов, или любых свидетельств, справок, мандатов с печатью. Паспорта были только заграничные, которые пока что может получить любой и поехать, куда пожелает. Стоит тридцать пять рублей – почти средняя месячная зарплата, так что мало кому по карману. Делают его, в зависимости от удаленности от Москвы, от одного месяца до трех. Знал бы, как всё обернется, не спешил бы, оставил бы Суконкиным деньги на документы и дорогу, но я решил провернуть по-быстрому, лихо – и поплатился. Хотя не так уж и плохо получилось. Более того, я заметил, что, вроде бы, помолодел лет на пять.

Я умылся, поменял рубашку, отдав грязную в стирку и глажку, чем сильно удивил хозяина гостиницы. Услуга такая была, стоила пятак за одну вещь, но другие постояльцы, видимо, стирали сами в умывальнике.

В соседнем двухэтажном доме на первом располагалась тесная парикмахерская с вертящимся креслом перед большим прямоугольным зеркалом и одним стулом для дожидающегося очереди. Сейчас на нем скучал мастер – пожилой лысый мужчина с бабьим лицом, несмотря на тонкие короткие усики или благодаря им. Увидев меня, вскочил и заулыбался льстиво.

- Подстричь-с, побрить-с? – залебезил он, почуяв во мне непролетарский элемент.

- Только побрить, - ответил я и предупредил: - Без одеколона.

Советский такой ядреный, что на меня собаки будут лаять.

- Как прикажете-с! – согласился он, помогая мне сесть, и обмотал вокруг шеи почти свежую белую хлопчатобумажную салфетку. – На отдых к нам или по делам?

- И то, и другое. Направлен сюда договориться о поставках серной кислоты для нашего завода и заодно навещу старых знакомых. Я до революции окончил химическое отделение университета, - сообщил ему новую легенду.

- Мечтал получить высшее образование, но не окончил ремесленное училище. Отец умер. Пришлось мне самому зарабатывать… - и парикмахер выдал мне весь свой жизненный путь – перечень малоизвестных мне голов и морд, прошедших через его руки, уложившись ровно к концу бритья.

Дом, в котором жили Суконкины, я опознал по пацанятам, которые играли во дворе в бабки, но третий был не Юра, который сейчас, наверное, делает то же самое в Кишиневе. Они не обращали на меня внимания, пока не остановился рядом.

- Чего надо, дядька? – строго спросил старший из них, рыжий и конопатый.

- Суконкины дома? – спросил я.

Он посмотрел на меня подозрительно и задал встречный вопрос:

- Это ты к ним приходил недели две назад?

Я кивнул.

- Нету их дома. Тетка Стешка, Витька, Юрка и Светка улетели к румынам на большом аэроплане, а дядьку Лешку поймали, когда границу переходил, в тюрьме сидит, - рассказал он.

- Никому не говорите, что спрашивал о них, - на всякий случай попросил я.

- Зуб даю! – зацепив ноготь большого пальца за резец и щелкнув, заверил пацаненок.

Это было последнее, что я прочитал в романе, который напишу через чёрт знает сколько лет, если брать линейное летоисчисление. Что будет дальше – понятия не имею, кроме заключительной главы. Иначе будет неинтересно. Скука – главный враг вечножителя.