Второй куплет

Самолёт мягко подрагивал, как будто и он не был до конца уверен, стоит ли подниматься в небо. За окном — белёсое утро, обнажённое и тёплое, как начало чего-то важного. Я сидела у иллюминатора, с рюкзаком на коленях, вцепившись пальцами в ремень безопасности так, будто он был последней ниточкой к прежней мне.

— Перелёт займёт около трёх часов, температура в Риме +29, — раздался в динамиках голос стюардессы.

Я выдохнула. Сама себе. В этот момент во мне уживались сразу три девушки: та, что уехала из дома, не попрощавшись по-настоящему с родными; та, что поступила в университет в Москве, не зная, как переживёт одиночество; и та, что наконец-то сделала себе подарок, о котором мечтала с детства.

Италия.

За свои.

Заработанные переводами, бессонными ночами, текстами, что никто не читал, кроме заказчиков.

Это был мой первый взрослый шаг, мой личный старт.

Я не искала приключений — я просто хотела почувствовать себя свободной.

Но, как назло, настоящая свобода почти всегда начинается с турбулентности.

Самолёт слегка качнуло. Я закрыла глаза.

А где-то в недалёком будущем уже звучала музыка, которой ещё не было.

Мелодия, которая изменит всё.

Комната была именно такой, как я хотела: ничего лишнего, но всё — со вкусом.

Светлая простыня, светлое дерево, мягкий плед на кресле. Даже крохотная ваза с засушенными лавандовыми ветками на тумбочке — как будто её поставили специально для меня.

Это не был дорогой номер. Но он выглядел дороже, чем стоил. А я ведь знала — как выглядят вещи «с претензией» и как — по-настоящему.

Я открыла чемодан, разложила косметичку, аккуратно повесила платье на плечики. Даже если это просто короткая поездка, я должна была чувствовать себя достойно.

Сотовый завибрировал на прикроватной тумбе.

Эльмира. Конечно.

— Алло?

— Зарина ну, ты жива вообще? — голос был громким, как всегда. — Вон уже Милана пишет мне в директ: мол, она где?

— Я только зашла в номер, — сказала я, проходя к балкону.

— Какой этаж? Какие шторы? Ты довольна? Или будешь ныть, что белая постель — это скучно?

Я усмехнулась едва заметно. Она знала меня лучше, чем я иногда хотела.

— Четвёртый. Шторы светло-серые, лен. Полочки ровные. В ванной — мрамор. Маленький, но настоящий.

— М-мм, — протянула она с одобрением. — Сама выбирала?

— Конечно сама. Я ведь взрослая теперь, если ты забыла.

— Ага. Восемнадцать тебе — и сразу Наполеон. Ладно, шучу. Просто мы с Миланой спорили: ты заплачешь в первый вечер или на второй.

Я посмотрела в окно. Улица внизу напоминала открытку, только звуки были настоящие.

— Ни в первый, ни во второй, — ответила я спокойно. — Это не побег. Это — мой выбор.

— Вот это я понимаю. Ладно, отдыхай. Если что — сразу звони, даже если будет три ночи. Я тебя прикрою, буду зевать рядом.

— Спасибо, Эля.

— Не забывай: ты не просто на отдыхе. Ты — в начале. Только не перепутай, что начало — не всегда красиво начинается.

Связь прервалась, а я всё ещё стояла с телефоном в руке, будто внутри звонка осталось что-то незавершённое.

Может, её слова.

А может, та самая мысль:

я — в начале чего-то, о чём даже не подозреваю.

Вечерняя Римская жара медленно отступала, будто сама не спешила отпускать город из своих объятий. Улицы были живые, звенящие, наполненные голосами, вспышками камер, запахами кофе, старого камня и цветов.

Она шла медленно, будто боялась пропустить какой-то знак.

Миновала поворот — и остановилась.

Колизей.

Он был именно таким, как на открытках. И совсем не таким.

Реальный. Высокий. С трещинами времени и гордостью тех, кто его когда-то строил.

Она не двинулась вперёд. Не фотографировала. Просто стояла у фонтана, в котором играла лазурная вода, как будто солнце осталось в ней даже после заката.

В руке — холодное джелато. Ярко-клубничное, с оттенком свежести и ванили.

Её любимое. И её маленькая мечта.

Белое лёгкое платье ловило движения ветра. На голове — соломенная шляпка, прикрывающая взгляд от солнца, которое всё ещё цеплялось за крыши.

Светлые волосы спадали свободно по спине, мягко касаясь талии. Она выглядела как обычная туристка — белокурая, с голубыми глазами. Никто бы не догадался, что её корни — восточные, что в её крови текла совсем иная история.

Но здесь — в этой точке мира, в этом моменте — она была собой. Настоящей.

Девушкой, которая стояла у Колизея одна.

И не нуждалась в ничьём одобрении, чтобы чувствовать себя достойной.

— Как тебе Колизей? — прозвучало сзади на английском.

Она обернулась, едва не слизывая растаявшую каплю джелато с пальцев.

Мир на мгновение словно расфокусировался.

Перед ней стоял парень, которого невозможно было спутать с кем-то обычным.

Чёрные, чуть волнистые волосы падали на плечи. Высокий, в чёрной рубашке, расстёгнутой на одну пуговицу ниже нормы, в мрачных, почти театральных, но не фальшивых деталях.

Он выглядел как герой с обложки альбома, где песни — не просто тексты, а крик души.

Но не образ цеплял первым.

Голос.

Говорил он на английском — с мягким, глубоким баритоном, хрипловатым, как будто его связки знали, что такое крик со сцены и молчание после потери.

Такой голос не забывается. Он оставался внутри, даже если фраза была простой.

— Как тебе Колизей? — повторил он, и она наконец ответила, не спеша, глядя в глаза:

— Идеальные руины. Как всё, что пережило слишком многое.

(по-английски)

Он усмехнулся.

— Ты часто так говоришь? Или ты коллекционер парадоксов?

— Я их перевожу, — сказала она. — По профессии.

— Тогда у тебя опасная работа.

Он сел на край фонтана, не вторгаясь в её пространство.

Она сделала ещё один неторопливый шаг — не к нему, а в сторону. Но теперь между ними не было чужой тишины.

— Ты не из туристов? — спросил он всё так же на английском, внимательно глядя на её лицо, будто пытался угадать, кто она.

— Немного из всех. Но больше — из тех, кто приехал, чтобы почувствовать. Не сфотографировать. А ты?

Он чуть склонил голову.

— У меня выпал один свободный день. Решил потратить его на камни, которые пережили империи.

— Романтично.

— Скорее, трагично. Но эти вещи рядом стоят, не так ли?

— Ты всегда так говоришь?

Он взглянул на неё спокойнее, чем до этого, но с лёгкой, почти незаметной усмешкой.

— Только если думаю, что человек поймёт.

Она посмотрела на Колизей — величественный, усталый, живой. И снова на него.

Он не был похож на кого-то, кого она знала.

И в этом — был весь интерес.

— Я здесь не в первый раз. Колизей со временем надоедает. Как всё, что пережило свои лучшие годы.

— Грустно.

— Реалистично, — коротко ответил он.

Молчание. Он не делал попытки продолжить разговор. Просто сидел и смотрел куда-то вбок, будто её уже не было рядом.

Она присела неподалёку, не слишком близко, но и не на расстоянии.

— Ты всегда такой? Или просто плохо переносишь людей?

Он повернул к ней голову.

— Не люблю праздные беседы.

— А что ты называешь «праздной»? — мягко спросила она.

— Всё, что начинается с «как тебе Колизей».

Она усмехнулась.

— Ты же сам спросил.

— Мне было интересно, как ты ответишь.

— И что скажешь теперь?

— Не разочаровала, — сухо.

Она посмотрела на него внимательнее. Необычная внешность — да. Но не в этом было дело. Он ощущался как человек, который живёт за стеклом: видно, слышно, но потрогать нельзя. И не нужно.

Он посмотрел на её тающее джелато.

— Не слишком сладко?

— Мне нормально. Я не всегда сладкая.

На этот раз он чуть усмехнулся. Почти.

Она поднялась первой.

— Спасибо за компанию. Хоть и мрачноватую.

— Спасибо за диалог без искусственной теплоты. Это редкость.

— Пожалуйста.

Она сделала пару шагов прочь. И услышала его голос уже почти за спиной:

— Может быть, мы ещё пересечёмся. Этот город слишком стар, чтобы делать вид, что случайности не имеют значения.

Она обернулась, посмотрела на него в последний раз.

Он уже отвернулся.

Оставшиеся дни прошли быстро.

Она гуляла, фотографировала, слушала уличную музыку, сидела в кафе у окон, как в книгах, которые сама когда-то переводила.

Эльмира звонила каждый вечер, интересуясь то маршрутом, то погодой, то парнями вокруг.

— И что, ни одного достойного кавалера в городе любви? — в последний день подруга насмешливо поджала губы в камере видеозвонка.

— Никаких кавалеров, — ответила она, глядя в экран. — Только один странный тип у фонтана. Разговор на пять минут.

— А, тот мрачный? Ты о нём вчера говорила.

— Да. Я вообще уже начинаю думать, что он мне привиделся. Ну, честно. Он говорил так, будто его не существует. И с тех пор я его не видела. Ни в парках, ни у тех мест, где гуляют туристы. Ни разу.

И даже его голос… он у меня в голове как будто не полностью, обрывками.

— Ты, кажется, переутомилась.

— Или перегрелась.

Эльмира закатила глаза.

— Это всё твоя писательская фантазия. Ну ничего. Вернёшься — и забудешь. Такие «фантомы» сами рассасываются. Пиши лучше об этом — у тебя как раз сюжет для рассказа есть.

Она отключила звонок. Но на душе остался осадок.

Ведь на самом деле — она не могла забыть его лицо.

Не могла выбросить из памяти тот голос — сухой, спокойный, почти холодный, но пронзающий.

И выражение глаз, в которых не было желания понравиться.

Он не хотел её видеть снова. И всё же сказал: «Может, ещё пересечёмся».

И теперь она уже сама не знала — это была судьба, сон или плод её романтизма, так старательно спрятанного под взрослой маской.

Когда самолёт поднимался в небо, она посмотрела в иллюминатор — на старинные крыши Рима, уходящие в закат.

И подумала:

"Если он был настоящим — мы встретимся.

После возвращения из Италии всё казалось чуть менее ярким. Даже Москва, с её шумом, пробками и сияющими витринами, была будто на фоне.

Зарина прилетела ранним утром, в уставшем такси доехала до центра — и остановилась перед домом, в котором теперь должна была жить.

Квартира, снятая мамой, была на удивление просторной — большая кухня, светлая спальня, уютная гостиная с книгами, которые мать предусмотрительно расставила ещё до приезда.

Мама всегда была категорична:

— Я не отпущу тебя в общагу. Ни морально, ни физически. Москва — это не шутка. Живи в приличном месте.

И она была ей за это благодарна.

Но стены, даже самые уютные, не спасают от чувства пустоты.

Возвращение в тишину — самый резкий контраст после Италии.

Однако одиночество длилось недолго.

Уже на следующий день к ней приехала Эльмира — её лучшая подруга с детства. В Москву Эльмира перебралась временно, сопровождая старшего брата, у которого был деловой проект на полгода. Они поселились в ближайшем районе.

— Я как только узнала, что ты в центре, сразу поняла: ты живёшь как в кино, — сказала Эльмира, крутясь на кухонном стуле. — Ещё бы с балконом и видом на Кремль — и всё, сценарий готов.

— На Кремль нет. Но на окна соседей — пожалуйста, — усмехнулась Зарина, заваривая чай.

— А итальянец твой что, так и не объявился?

Зарина склонила голову.

— Он не "мой". И, если честно… я до сих пор не уверена, что он был. Понимаешь?

— Не понимаю, но звучит красиво. Пиши книгу.

— Обязательно, — кивнула она, но в голосе не было уверенности.

Дни складывались в недели. Учёба началась. В метро, в кампусе, в магазинах — повседневность медленно смывала итальянскую магию.

Полгода пролетели незаметно — как сквозняк, оставивший после себя разлетающиеся по полу страницы конспектов, недопитые кружки чая и чёткий внутренний ритм.

Зарина втянулась в московскую жизнь.

Просыпалась рано, бежала в университет, потом работала над переводами, а по ночам — над своей книгой.

Книга, которую она закончила всего пару недель назад, стала неожиданно личной.

История — о сводных брате и сестре, которых свела общая трагедия и которые слишком долго прятали свои чувства под слоем вражды, привычек и морали. Он — замкнутый, упрямый, всегда в чёрном, с музыкальным прошлым и внутренними ранами. Она — тёплая, живая, но чувствительная.

Да, сюжет был другим.

Но в каждой реплике героя звучал голос того самого незнакомца у фонтана.

Когда она написала финальную сцену, в которой он наконец отпускает свою боль, ему стало легче.Так, как бывает после долгого сна без кошмаров.

— Ну что, выдохнула? — спросила Эльмира, заглянув как-то на выходных с кофе и блинчиками. — Сдала книгу редактору?

— Сдала. И вроде бы… всё.

— Закрыла свой мистический итальянский гештальт?

— Почти, — честно ответила Зарина. — Он там остался. На страницах. И в голове — уже реже.

Эльмира кивнула.

— Вот и отлично. Новый семестр, новая глава. Пора влюбляться в кого-то реального.

— Не уверена, что такие бывают, — пробормотала Зарина, улыбаясь, но с ноткой грусти. — Или, может, я сама уже другая.

— Ты всегда была странная. Только теперь — взрослая странная.

Они рассмеялись.

Она смотрела в окно самолёта, как когда-то, полгода назад, в Риме.

Только теперь — не на закат над Италией, а на рваные облака над Атлантикой.

Внизу приближался Нью-Йорк.

Её мечта.

С самых юных лет Зарина знала: она не создана для того, чтобы всю жизнь проводить на одном месте.

Она хотела больше: новых городов, людей, запахов, вкусов, уличных музыкантов в метро и книжных магазинов в подвалах, где пахнет кофе и временем.

И вот теперь, после полугода учёбы, работы, личных прорывов — она получила стипендию и место на программе по обмену.

Филологический факультет — в местном университете.

Три месяца в Нью-Йорке.

В день вылета мама позвонила ей рано утром:

— Пожалуйста, не ходи одна ночью. И не доверяй никому с первого взгляда.

— Мам, я еду не на край света.

— Ты едешь туда, где люди исчезают, не предупредив.

— Звучит, как завязка для моего следующего романа.

Мама вздохнула, потом, как обычно, сказала:

— Я горжусь тобой. Просто... береги себя, девочка моя.

На другом конце был звон Эльмиры:

— Слушай, если ты не будешь вести блог или хотя бы снимать сторис — я лично приеду и заставлю.

— Это угроза?

— Это забота.

Зарина улыбалась. Ей было одновременно страшно и невероятно легко.

Как будто она расправляла крылья, о которых всё это время только мечтала.

Она поселилась в кампусе — небольшая светлая комната, окна выходят на старый парк.

Рядом кофейня, где подают идеальный фильтр-кофе.

Кругом студенты со всего мира, шум, английская речь, ритм Нью-Йорка, который не даёт застыть ни одной мысли.

И вот в эту свободу, в это "наконец-то", в это "всё по-настоящему"…

Зарина начинает входить.

Медленно, как в новую жизнь.

Она записывает в дневнике:

«Я здесь.

Без прошлого.

С книгой, которую закончила.

Это шанс быть просто собой.

Если судьба снова решит вмешаться — пусть попробует.

Теперь я уже другая».

Она быстро влилась в ритм.

С утра — лекции. Вечером — библиотека, где пахло старыми страницами и новым кофе.

Иногда просто сидела на лавочке в парке кампуса и наблюдала за прохожими — за языками, взглядами, походками.

Нью-Йорк напоминал ей калейдоскоп: яркий, резкий, без логики и жалости. Но почему-то он был ей ближе, чем родной город.

Здесь можно было быть кем угодно. Или вообще никем.

Она начала новую тетрадь, красивую, в кожаной обложке.

С первого листа — снова роман.

Но теперь история была не о прошлом. И не о боли.

«Она не ждала, что кто-то придёт.

Она просто жила.

А потом — пришёл он».