Вторые пришествия

Я работаю в самом обычном районном МФЦ. Официально моя должность звучит как «специалист по приёму документов». Неофициально — «приём граждан с нимбом и/или сверхъестественными полномочиями».

Коллеги зовут меня «Матерь». Поначалу было то «богоматерь», то «матерь божья», потом сократили из скромности. Не за почтенный возраст, суровый святой нрав, и не за материнские чувства — просто все пророки, мессии и прочие пришествия идут строго ко мне.

Почему? Ох, если бы я знала... Хотя, если быть честной, я знаю. Просто никто другой этих не выдерживает.

У нас даже в колдоговор внесли поправку:
П. 4.3.2. «Гражданин, окружённый сиянием мощностью свыше 500 люмен, либо заявивший о себе как о Спасителе, Наставнике или Аватаре, направляется к специалисту Марии Ефимовне, окно 7»

Это я.

Вот и первый с утра.

— Благословенная, я явился! — возвещает мужчина лет тридцати, босой, но в идеально сшитом дорогом костюме.

Ноги — чёрные от уличной пыли. А пятки бело-розовые, прямо как у негра. Брови — выложены пинцетом. Улыбка — ослепительная, почти ультразвуковая.

— Паспорт, пожалуйста, — говорю я, не глядя.

— Он — тут, пишется Он, с большой буквы. — он благоговейно кладёт руку на сердце.

— Нет, — уточняю. — Он — у вас в кармане. Документ. Бумажный. С ламинированной страничкой и штампом. Пишется как пишется.

— Но я выше этого!

— А у нас, — говорю, откладывая ручку, — ниже этого не принимают. Следующий!

Он обиженно удаляется, сверкая пятками. Маша, тёзка моя из соседнего окна, Магдалена по паспорту, показывает мне из-под стойки большой палец.

— Матерь, ты жёсткая сегодня.

— У меня смена до восьми, Маша. И я не хочу уходить домой в прокопчённой блузке.

Потом пошли тяжёлые.

С громким всплеском и запахом тины в холл входит человек в ржавых цепях и болотных водорослях. Умудрился размазать ил по только что вымытой плитке в форме почти идеальной пирамиды с глазом.

— Дщерь человеческая! Развяжи, ибо я связан грехами мира сего!

— У нас, — объясняю, — очередь электронная. Грехи — ко второй стойке, там Анна Викторовна, она ведёт первичный приём. А путы — к восьмой, там дядя Коля с болгаркой, он всё решает.

Он смиренно выстаивает очередь. При получении талона расплескал вокруг немного воды с ряской. Сантехник потом полдня ругался с уборщицей, но тихо, с уважением к моему «контингенту».

А потом начался основной поток.

Этот — в ослепительных лучах света, от которых у старушки из очереди кардиостимулятор затарахтел, как тот мопед «Верховина», на котором она лишилась святой невинности. Еле уняли. Бабушку.

Этот — в лохмотьях и с трухлявыми обломками креста за спиной. На моё замечание, что это не культурный фонд, ответил: «Сие не реквизит, сие — реликвия!». Отправила в отдел музеев, совмещённый с отделом религий.

Этот — с нимбом раскалённым, как спираль в древней плитке, от которого закоптился потолок в зоне выдачи справок о несудимости и несудейскости.

Этот — в сандалиях из чистого золота с крылышками, но настойчиво просит оформить субсидию на ЖКХ, ибо «царствие моё не от мира сего, а коммуналка — вот она».

Этот — уверяет, что именно он — настоящий, а все остальные — дублёры, нанятые маркетологами тёмных сил для дискредитации божественного бренда.

И все они, без исключения, в какой-то момент склоняются к моему окошку и шепчут что-то вроде:

— О дева, оставь всё это и иди со мной! Будем жить праведно! Чудеса — безлимитные, знамения — по расписанию!

Я в это время распечатываю заявления, подшиваю дела в папки и молча киваю. Потому что знаю: они — не те.

Потому что настоящий был только один.

Он пришёл ко мне семь лет назад, в этот же самый МФЦ, когда я была стажёром.

Ни сияния, ни нимба.

Пальто — потрёпанное, но чистое.

Глаза — уставшие и немного смущённые.

Голос— тихий, без метафизического эха.

— Мне бы… регистрацию оформить, — сказал он. — Ну и… может быть, потом… семью.

Он не обещал чудес. Не умножал хлебы и не превращал воду во что-то покрепче. Но зато три месяца подряд, как штык, приносил мне кофе «как раз из той кофейни», когда у меня были утренние смены. И однажды встретил после работы с зонтом, а сам промок до нитки.

Я тогда и поняла: если мессия — настоящий, он не сияет. Он заботится.

Мы поженились через год. И, как бы пафосно это ни звучало, он был моим первым и единственным мессией.

Мой муж.

Он единственный, кто не пытался вести меня в какой-то далёкий эдем. Он просто пытался жить со мной.

Я здесь. В очередях, в бумагах, в вечных разговорах о ремонте и в обедах из микроволновки. А он дома. Плотничает, люблю его вечный запах стружек. И он везде. И он со мною.

И, знаете, у нас получилось, это и было тем самым, единственным настоящим чудом.

И вот сейчас… ну кто это выдержит?

Новый «избранный небом» стоит у моего окна, дышит жаром, что твой ифрит или дракончик, аж температура возле стойки поднялась на три градуса, и просит «поверить в его миссию, ибо время близко».

— Гражданин, — вздыхаю я, — вы третий огнедышащий сегодня. У нас талончики берутся в автомате, вот том, с зелёным экраном. Если вас интересует совместная праведная жизнь — это в ЗАГС. Коридор налево, потом прямо до вывески «Образцы заявлений».

Он растворяется в ослепительной вспышке, обиженный. Стойку, ясное дело, опять придётся оттирать.

Подходит Маша, ставит передо мной чашку с чаем.

— Матерь, ну ты просто святая терпеливости. Как ты только с ними управляешься?

— Всё просто, — улыбаюсь я, снимая бейджик. — Я просто замужем. За одним профессионалом. Чудеса дома сидят, по МФЦ не шляются.