Выбраться

Число на моём запястье равнялось трём. Три — столько ночей до того, как я…

В старой комнате с обшарпанными стенами и прогнившим деревянным полом я оказался далеко не в первый раз, но момент моего последнего посещения стартовой точки был уже совсем близко. В первый раз я очутился тут, когда число на запястье ещё равнялось 364. И каждую ночь оно уменьшалось на единицу.

Я знал, что я был во сне, когда стоял в полумраке комнаты с тремя дверями и тяжёлым, застоявшимся воздухом. Свет проникал в комнату через два маленьких окна с мутными стёклами, но почему-то подойти к ним и выглянуть наружу, посмотреть, что было вне этой комнаты, я никак не мог. Во сне я даже будто и не задумывался о том, что надо бы это сделать. Меня волновало другое: нужно выбраться из здания. Странно даже, что я хотел выбраться, но не желал знать о том, куда я попаду, если у меня получится выйти.

Впрочем, и мысль о том, что надо бы поскорее найти выход отсюда, пришла ко мне далеко не в первую ночь. Поначалу я просто стоял на одном месте, тупо глядя на двери даже без единой мысли о том, что любую из них можно попробовать открыть, что за каждой из них наверняка есть коридор или новая комната, которые могут приблизить меня к выходу. Я даже не понимал, на каком этаже находился, было ли это вообще здание, похожее на те, что люди строят в реальности. А вдруг все комнаты были на разных уровнях даже в пределах привычного нам понятия «этаж»?

«359». Такое число было указано на запястье, когда я сделал с места первый шаг. Выбор был между тремя дверями, и я долго думал, какую из них открыть. Сначала я хотел открыть ту, что была напротив меня, справа от окон, и уже сделал несколько шагов к ней, но потом передумал. Обернулся и глянул на ту дверь, что сияла остатками белой краски, почти полностью осыпавшейся на пол. Когда я протянул руку к шарообразной ручке, всё погрузилось в темноту.

Я проснулся.

Постель была прохладная, тонкое покрывало не спасало от холодка, тянущегося от открытого балкона.

Солнечный свет заливал всю комнату: уже наступил летний рассвет. Проснуться для меня в такое время — просто мука.

Поворочавшись в постели, я натянул покрывало по самую макушку и, почти носом уткнувшись в стену, снова уснул. Но в ту комнату уже не попал: оказаться в ней было можно почему-то только ночью, в светлое время суток туда было не попасть, и это меня радовало. Хотя бы утром можно было поспать спокойно.

В 7:30 звонил будильник, в 8:00 я уже шариком катился в под крышу забитом автобусе. На самом деле, полным я никогда не был, но люди в автобусе налегали на меня со всех сторон так, что казалось, будто именно я теснил их своими габаритами (по сути, 65 кг в веточке метр семьдесят восемь). В 8:15 автобус выплёвывал меня на остановке «Музыкальная школа» — старенькой станции с обсыпающейся коричневой краской. Выкинув в мусорный бак пустую жестянку из-под кофе, я медленно шёл по протоптанной через лесопарк дорожке, и уже в 8:48 был перед дверью своего кабинета с номером 12.

Мне 24 года, и так уж получилось, что последние несколько месяцев я занимаюсь бумажной волокитой в музыкальной школе. Зарплата небольшая, чуть выше прожиточного минимума. Чтобы хватало не только на коммуналку, но и на хлеб с маслом, пришлось взять подработку и махать тряпкой 6 через 1. Два этажа — 10 классных комнат, несколько кабинетов, актовый зал, два танцевальных зала с зеркалами на стенах, холл, раздевалки и коридоры — ежедневно, вернее, еженощно вымываются бывшим преподавателем гитары Евгением Михайловичем.

Ушёл я из преподавания не по своему желанию, но и не по чьей-то просьбе. Просто однажды взял и написал заявление. Директор долго не хотел его подписывать, просил поработать ещё недельку. «Ещё неделька» растянулась почти в два месяца. Ученики кучкой стояли перед моим кабинетом, шурша нотными тетрадями и жуя шоколадное печенье, или «Батончики», или вытягивая через трубочку последние капли молочного коктейля, пряча потом все упаковки и обёртки в свои сумки и карманы, пока их учитель опаздывал с каждым днём на всё большее время.

Завидев меня, они громко здоровались, широко улыбаясь своими беззубыми ртами, и расступались, пропуская меня к двери. Их было пять человек — в одной группе, трое — в другой и двое — в третьей. Остальные ученики занимались со мной индивидуально, это были уже старшие ребята, многие из которых ходили на занятия лишь потому, что осталось учиться совсем немного. Запала у них уже не было, играли они чаще всего на автомате, новые композиции разучивали, только если я приносил им ноты сам. Малыши же с нетерпением ждали каждое занятие, почти кидаясь на опоздавшего учителя и каждый раз стремясь его чем-нибудь закормить из оставшихся припасов.

Ключ оказывался в замочной скважине, в классе включался свет, и дети, едва ли видные из-за их гитар в чёрных чехлах за спиной, проталкивались в кабинет и разбирали места поближе к учительскому.

На одной из стен этого класса (номер 26) висела большая пробковая доска, к которой прикреплялись фотографии и рисунки. Из года в год дети приносили своим преподавателям рисунки, чаще всего — разноцветные портреты их руководителей, и мы, эти самые Анны Николаевны, Нины Константиновны и Евгении Михайловичи, прикрепляли их на доски рядом с групповыми снимками с различных мероприятий и поездок. Малышам нравилось разглядывать фотографии и находить себя на них.

У кого-нибудь из группы обязательно не оказывалось гитары, и тогда я выдавал им инструмент из тех, что были в классе. Другие ученики не смеялись над такими детьми, а, напротив, по-доброму завидовали, что их одногруппник или одногруппница играли на «учительской» гитаре. А в той группе, где было пять человек, ребята договорились, что каждый раз «без гитары» будет кто-то другой, и их инструменты шли по кругу, чтобы все смогли в итоге поиграть на старенькой гитарке из классной комнаты. Это был самый шумный класс, что за дверями аудитории, что в ней, но каким-то чудесным образом они дружно шли вровень по успеваемости.

После каждого занятия они не торопились уходить, прося меня что-нибудь им сыграть. Они просили «всего разочек», но в итоге всегда получалось «всего три разочка» или даже «четыре разочка». Родители, ожидавшие своих детей в холле на первом этаже, привыкли к тому, что их дочери и сыновья стабильно задерживались на 10-15 минут.

«До свидания!» — кричали ребята, на прощание энергично махая руками, когда я выводил их на первый этаж к родителям. Я неловко махал им в ответ, почти не поднимая руки, и уходил обратно в класс, куда вскоре подтягивался на индивидуальный урок паренёк в звенящих цепочках, с ломающимся голосом, которого, правда, он ничуть не стеснялся и от души исполнял песни горячо любимых им «Короля и Шута» и Сплина.

Этот паренёк был странным исключением из правил: после окончания музыкальной школы он захотел продолжить брать у меня уроки. Не сказать, что он имел какой-то огромный талант, но играть и петь с душой точно умел. Чаще всего я просто сидел в стороне и слушал его исполнение, а потом мы недолго разбирали недочёты.

Но однажды он, не предупредив, не пришёл на занятие. Прождав его двадцать минут, я пошёл к директору, а оттуда мы уже набрали номер его матери.

Вешал трубку Сергей Дмитриевич в полной тишине.

Мальчика не стало час назад.

В тот вечер я не помнил, как добрался домой. А ещё через неделю Сергей Дмитриевич вызвал меня к себе в кабинет, где был посетитель — отец одного из тогда ещё шести малышей. На днях у этого мальчика прямо на занятии порвалась струна и рассекла ему ладонь. Медсестра оказала ему первую помощь, я сообщил матери об инциденте. Она примчалась через двадцать минут. За это время я успел выяснить у ребёнка, что гитару ему настроил отец. Вот только струна оказалась перетянута, что и привело к травме. Я попросил, чтобы отец больше не занимался настройкой инструмента, и сказал, что, когда она потребуется в следующий раз, сам проведу её. Женщина, стоя с опущенной головой, гладя сына по лохматой макушке, выслушала меня, кивнула и вместе с мальчиком вышла из школы.

А на следующий день к нам примчался его отец с требованием уволить меня. Когда я появился в кабинете директора, этот мужчина смерил меня уничижительным взглядом и предъявил обвинение в травмировании его сына.

Разборки длились недолго. Уже через несколько минут Сергей Дмитриевич устал слушать «бред сумасшедшего» и выставил родителя за дверь, посоветовав забрать мальчика из школы. Так в третьем классе осталось пять учеников.

И с того времени равнодушие постепенно начало подступать к моей душе и сковывать её. Я назвал этот чувство «равнодушием», потому что не знал более точного определения для этого состояния.

Дети расстроились из-за моего увольнения. Им не стали говорить, что я остался в школе, но на другой должности. С девяти утра до трёх часов дня я сидел в кабинете на первом этаже, потом ехал домой, а к восьми тридцати вечера катил обратно, чтобы перемыть всю школу и к одиннадцати ночи сдать все ключи.

Зато ночью на улицах было малолюдно и спокойно. Особенно хорошо было в майские и июньские ночи. В этом году природа приберегла приятную погоду на начало лета, не нужны были ни куртки, ни зонты. Последний автобус подбирал меня на «Музыкальной школе» и неторопливо довозил до «Коммунистической», почти под окна моей квартиры. Ну, как моей… Съёмной квартирки в двадцать пять квадратов с косметическим ремонтом, на которую уходило больше половины моей зарплаты.

Поднявшись на четвёртый этаж, я отпирал металлическую дверь и устало вваливался в тёмный коридор, нащупывая выключатель. Включался свет, обувь оставалась стоять у двери, выключался свет.

Вода из лейки лилась едва тёплыми струями. Я долго стоял под ней, подставив воде макушку, особо ни о чём не думая. Просто приятно было чувствовать прохладные струйки, стекающие по уставшему телу.

Ужинал я остатками того, что оставалось от обеда, и сразу после заваливался в постель. До семи тридцати.

«358». Я помнил, что вчера выбрал белую дверь, но не успел её открыть. Я снова встал перед ней, раздумывая, а точно ли стоит открыть именно её. Постояв перед ней с пару минут, я всё-таки провернул ручку. Дверь отворилась, и из-за неё потянуло холодком.

За ней был длинный тёмный узкий коридор. Едва я оказался в нём, дверь закрылась за мной. Щёлкнул замок.

Я оказался в полной темноте. Пришлось аккуратно идти наощупь, чтобы ни на что ненароком не налететь.

Коридор был абсолютно пуст и оканчивался такой же дверью, через которую я в него попал. Дверь открылась от лёгкого прикосновения, пропуская меня в пустую светлую комнату с двумя другими дверями и большим витражным окном. Разноцветные полосы солнечного света на полу и стенах на мгновение дрогнули, а потом исчезли. Сон завершился.

«345». Белая дверь — узкий тёмный коридор — комната с витражом — серая дверь напротив окна — старая деревянная лестница, ведущая вниз — голубая дверь. Абсолютная тишина, безмолвная пустота.

«329». За голубой дверью следовала маленькая комната, похожая на кладовую. Дверь там была только одна — в полу, похожая на ту, что вела в погреб в доме моей бабушки. Через люк меня выбросило в странную перевёрнутую комнату. При падении я почти налетел на запыленную хрустальную люстру. Двери здесь было аж четыре, на каждой стене по одной, и все они были одинаково зелёные. Вот только дотянуться до них ещё надо было как-то умудриться. И в этой комнате я застрял на три ночи.

«318». Разбитая о дверь люстра — хороший разгон — прыжок — зелёная дверь — пустой коридор в паутине — высокая арка — новая лестница, ведущая уже наверх.

«314». Лестница — коридор — тупик. Я долго пытался разглядеть дверь, но здесь её и вправду не было. Самый настоящий тупик, глухая кирпичная кладка.

«313». Я пытался вспомнить, в какой комнате в последний раз приходилось выбирать дверь.

«310». Разбитая о дверь люстра — хороший разгон — прыжок — красная дверь — огромный зал с арочными проёмами — арка — тупик.

Все арки выводили к тупикам. Поэтому я стал проверять только двери.

«304». Белая дверь — узкий тёмный коридор — комната с витражом — голубая дверь справа от витража — комната… с мебелью.

Это была первая комната, в которой находилась мебель: кровать под высоким балдахином у одной из стен, платяной шкаф — у другой, прикроватная тумба с лампой, несколько картин в массивных деревянных рамах. Других дверей здесь не наблюдалось.

Я обошёл всю комнату, заглянул под кровать, простучал все стены. Глухо.

«299». За белой дверью искать было нечего, и я выбрал коричневую, что была слева от окон в самой первой комнате — начале моего пути. За ней тоже был коридор, но уже в нём было аж шесть дверей. Правда, одна из них оказалась бутафорией: за ней была глухая стена.

На то, чтобы понять, что за тремя из них были тупики, у меня ушло больше двух месяцев. Меня кругами водило по лестницам, коридорам и пустым комнатам. Иногда попадались детские с большим количеством игрушек: кукол в шитых платьях, зайцев в заплатках, солдатиков в красно-синем обмундировании — и разноцветных книжек со следами карандашей на страницах. Такие комнаты напоминали мне о моём детстве и малышах, которые иногда на занятия со мной брали плюшевых мишек и сажали их на стулья в качестве зрителей. Ещё двое таких мишек сидели на моём столе в классе — хозяева когда-то их позабыли, а потом просто не захотели забирать.

«226». В тот день я узнал о смерти моего ученика.

«225», «224», «223»… Коричневая дверь — белая дверь — детская — серая дверь — комната с мишкой по центру. И всюду слышался детский смех.

А потом появился он. Я не знаю, кем он был, но он следовал по моим следам. Я чувствовал, что он хотел меня схватить, поглотить, и ускорял шаг.

А ещё все двери за мной перестали запираться. Он полз, летел за мной, но всегда оставался на одну-две комнаты позади. Комнаты перестали быть пустыми. И однажды я снова оказался в той спальне, хотя помнил, что начальным моим выбором была не белая дверь.

Он был уже совсем рядом, через его зрение я каким-то образом видел, как он приближался к голубой двери. Не придумав ничего лучше, я забрался в шкаф, но не почувствовал за собой его задней стенки.

Я оказался в новой комнате и… проснулся.

«198». Я написал заявление об увольнении, но его не приняли.

Я снова вошёл в белую дверь. Узкий тёмный коридор — комната с витражом — голубая дверь справа от витража — старинная спальня.

Его долго не было слышно, но, едва я оказался в шкафу, я услышал, как где-то хлопнула дверь.

В этой новой комнате была библиотека. Огромное помещение с высокими стеллажами, на которых покоились тысячи книг в пошарпанных обложках. Сверху через стеклянный купол лился лунный свет.

Часть из этих стеллажей я уже успел исследовать. За ними, бегая кругами, я в конечном счёте натыкался лишь на тупики.

По лестницам, приставляемым к стеллажам, я поднимался на всё более высокие ярусы. Все они казались совершенно одинаковыми, даже книги будто ничем друг от друга, кроме цветов старых обложек, не отличались.

Он ворвался в библиотеку, когда я, прыгнув в черноту, уже скрылся в очередном коридоре.

«141». Недавно я всё-таки ушёл из преподавания, но кошмары продолжились. Я совершенно запутался, где я уже был, а какую дверь ещё не трогал. Наверняка знал только, что так и не посмотрел, что было за дверью справа от окон. Когда-то она была выкрашена в жёлтый. Краска с неё тоже давно облезла, ссыпавшись на гнилой пол. Медлить было нельзя, и я открыл её.

За ней был, на удивление, светлый коридор с ковром-дорожкой.

И снова шесть дверей.

Я вздохнул и хотел вернуться к коричневой двери, за которой осталось ещё две неисследованные, по он снова вошёл в сон. Было без разницы, какую дверь открыть первой, и я, переступив порожек ближайшей двери, свалился куда-то в темноту.

Зимой хорошо спится, но только если ничего не снится или приходят только приятные сны. Я же просыпался посреди ночи в холодном поту. Щёлкнув выключателем, шёл на кухню, наливал себе воды и возвращался обратно в комнату. Немного посидев, делал несколько глотков воды и снова ложился.

На запястье было число «99», когда во сне я, проскочив очередную дверь, оказался… в своей комнате. От изумления я застыл на месте посреди комнаты. Мой взгляд упал на угол возле окна. Он весь был в детских рисунках, аккуратно приклеенных скотчем прямо к обоям, и фотографиях. Причём здесь были не только работы моих учеников, но и чудом сохранившиеся мои собственные детские рисунки. Домик с солнышком в правом углу, стог сена в поле, машинки и самолёты, человечки, в одном из которых я узнал себя.

И тогда мне захотелось кричать. Я почти подлетел к углу и принялся сдирать рисунки со стены вместе с кусками обоев, разрывая их в клочья.

«Прочь, пошли прочь!» — кричал я, задыхаясь. Вокруг меня валялись куски цветастой бумаги, напомнившей мне о временах, которые я всеми силами пытался стереть из своей памяти.

Ветер поднял с пола клочья и закружил их в воздухе. Отовсюду послышались хохот, и чужие разговоры, и ругань.

«Замолчите, — как когда-то в детстве, зажмурившись, кричал я. — Замолчите!»

Внезапно стало тихо. Я открыл глаза.

Сон был позади. Я сидел в постели, весь потный. Проведя ладонью по влажным волосам, я с облегчением выдохнул.

За окном ещё было темно. Немного успокоившись, я снова лёг.

Чем ближе было число на моём запястье к единице, тем больше я задумывался над тем, что будет, когда этот обратный отсчёт закончится. Я продолжал бегать от странной сущности, уже совершенно запутавшись во всех дверях, комнатах и коридорах, просто бежал куда глаза глядят и ждал, когда этот кошмар закончится.

За окном благоухало лето. Ветер поднимал белые занавески. Я достал из шкафа гитару, проверил струны, да так и убрал её обратно.

Все ноты хранились там же, рука не поднялась их выкинуть.

Я проверил баланс на карточке. Сев на кровать, задумался. Через три дня всё закончится. А, может…

Близилось время танцев со шваброй. Подъезд — остановка — автобус — лесопарк — музыкальная школа. И — в обратном порядке.

Душ, остатки вчерашнего обеда, кровать.

«2».

«1».

«0».

Я стоял в начале пути и просто ждал. За белой, коричневой и жёлтой дверями выхода не было. Я проверил каждый сантиметр этого здания. Даже продолжил в какой-то момент исследовать пути после арок, но каждый из них рано или поздно заканчивался тупиком. Запертые двери ближе к концу я просто-напросто сносил с петель, но в каждой из комнат за ними находил лишь остатки прошлого. Отыскав где-то по пути зажигалки, после себя я оставлял лишь пожары.

И вот она — последняя ночь тут. И он — где-то рядом.

— Выходи.

Он появился не сразу. Приоткрылась белая дверь, и в комнате оказался… я.

Я рассмеялся.

Год. Целый год я пытался найти выход отсюда. И половину этого времени бегал от себя же.

Второй я молча стоял в стороне, глядя на то, как какой-то дурак хохотал и, приподняв очки, вытирал слёзы. А потом, не сдержавшись, обитатель сна с силой толкнул его.

Окно с грохотом разлетелось брызгами стекла. Я стремительно летел вниз, и огромное здание плыло перед моими глазами, с каждым мгновением всё больше искажаясь, пока не расплылось холодным голубым туманом.

Я продолжал смеяться, раскинув руки в свободном падении. Вокруг было лишь ясное голубое небо, и откуда-то снизу лился золотой свет.

Метка исчезла с моего запястья.

Откуда-то послышался странный звук. Небо, и свет, и всё дрогнуло и исчезло.

Чёртовы 7:30…