Выжить любой ценой

Они говорят, сознание возвращается постепенно. Из темноты, через сон, к свету. Это ложь. Меня не возвращали. Меня выдернули. С корнем. Как зуб без анестезии. Один момент — небытие, тишина после взрыва, вечный холод. Следующее — ад.

Пробуждение началось с рёва. Не человеческого. Это был звук рвущейся плоти, смешанный с чем-то влажным и хищным. И хруст. Чёткий, как сломанная ветка. И сразу за ним — этот звук. Липкое, мокрое чавканье. Прямо над моим ухом. Тёплые брызги ударили по щеке.

Тело сработало без меня. Не думая, не решая. Просто взорвалось резким движением. Я рванул вбок, как нас учили на курсах выживания при внезапном нападении в тесном помещении: быстро, с выходом из прямой видимости. Спина ударилась о железные ножки парты. Боль, острая и ясная, пронзила спину. Именно она стала моим якорем в этом хаосе. Боль — это реальность. Боль — это здесь и сейчас.

Я открыл глаза. И тут же захотел закрыть.

Прямо передо мной, в сантиметре где секунду назад было моё лицо, смыкался окровавленный рот. Зубы, окрашенные в яркий, противоестественный алый, с кусочками чего-то тёмного, застрявшими между ними. Запах ударил в ноздри, заставив желудок сжаться. Запах крови. Сладковатая вонь гниющего мяса. И что-то ещё… резкое.

Инстинкт — старый, закалённый в настоящем огне — включился на полную. Оценило угрозу за доли секунды. Мужчина. Возраст неопределим. Разорванная рубашка с галстуком, а на груди, всё ещё держался пластиковый бейджик на прищепке. Сквозь трещину и кровавые разводы читалось: «Судзуки. Преподаватель физики». Учитель. Но эти слова были пустой оболочкой. Его лицо… Бог ты мой, его лицо. Кожа пепельно-серая, налитая чем-то тёмным под поверхностью. Глаза. Вот что было самым страшным. Не выпученные от ужаса, а мутные, затянутые бельмом, как у давно мёртвой рыбы. И в них не было ни страха, ни боли, ни ярости. Только одинокий, бездонный голод.

Он снова пополз на меня. Его ноги подворачивались под странными, невозможными углами, одна ступня волочилась, вывернутая наизнанку. Но это не замедляло его. Совсем. Движение было упорным, неостанавливающимся, как у робота со сбитой программой. Моя спина уткнулась в холодную бетонную стену. Дальше отступать некуда. Ладонь, скользнувшая по полу, нащупала что-то холодное и тяжёлое. Мои пальцы сомкнулись вокруг рукояти почти сами. Огнетушитель.

Существо передо мной издало звук. Не крик. Не стон. Низкое, булькающее рычание, идущее из глубины разорванной глотки. Оно присело на корточки, мышцы на его неестественно вывернутой ноге напряглись. Оно готовилось к прыжку.

Время замедлилось. Мысли, хаотичные и панические, вдруг просеялись сквозь сито жёсткой, вбитой годами дисциплины. Мой мозг, заточенный под иную, куда более технологичную войну, выдало единственную возможность в данных условиях: обездвижить, уничтожить.

Я не побежал. Бежать было некуда. Я рванулся навстречу. В низкий, стремительный подкат, прямо под линию его готовящегося прыжка. Его мутные глаза, казалось, на миг отразили удивление. Он не ожидал атаки. Огнетушитель, зажатый в обеих руках, со всей моей, не такой уж и большой теперь, силы врезался ему в колени.

Звук. Вот что я запомню навсегда. Это не был киношный хруст. Это был глухой, влажный, многослойный хруск-треск, как будто ломались палки, обмотанные мокрой тряпкой. Он рухнул вперёд, издав нечленораздельный выдох. Я уже был на одном колене, инерция катила меня вперёд. Не давая себе думать, не давая сомнениям просочиться, я размахнулся и со всего размаха, двумя руками, обрушил железный баллон ему в затылок, в основание черепа.

Тумп.

Звук был глухой, мягкий и ужасающе конечный. Как удар молотом по спелому арбузу. Тело подо мной дёрнулось один раз и обмякло. Полная, абсолютная тишина.

Она длилась три секунды. Ровно столько, чтобы я осознал, что сделал. Чем пахнет. Что лежит подо мной. Потом тишину разорвали крики.

Они пришли со всех сторон, обрушились на меня волной. Не отдельные голоса, а единый, многослойный гул чистого, неразбавленного животного ужаса. Он лился из-за стен, скатывался по лестничным пролетам, врывался с улицы через разбитые окна. Этот гул был почти осязаем. Он давил на барабанные перепонки, на грудь, на виски.

Я отполз от тела, прислонился к той же стене, стараясь дышать ровно, через нос. Дрожь. Сначала мелкая, в кончиках пальцев, потом поглубже, в мышцах предплечий. Адреналиновая отдача. Знакомое чувство. Оно не было страхом. Настоящий страх сидел где-то глубже, в подвале сознания, запертый на тяжёлую дверь. Пока что.

Я посмотрел на свои руки. Они были чужими. Худые, с тонкими, почти девичьими запястьями, с гладкой кожей, на которой никогда не было ни шрама, ни загара от солнца Средней полосы. На мне сидела синяя, нелепо скроенная школьная форма. Это было не моё тело. От этой мысли закружилась голова, в висках загудела смутная тревога. Но что-то было не так. Глубже.

Я машинально, по привычке, вскинул руки, приняв стойку — низкую, устойчивую, для ближнего боя. И тело отозвалось. Но не так. Мышцы спины и плеч напряглись, но это было слабое, детское напряжение. Там, где должна была быть плотность и упругость знакомых мышц, была лишь какая-то вялая резина. Ноги, готовые к толчку, дрогнули в коленях. Память была на месте — чёткая, как отпечаток. Мозг посылал сигнал на удары, сформированный годами тренировок. Но исполнение было другим. Медленнее. Слабее.

Это было похоже на то, как если бы тебе дали чужой, расстроенный инструмент, но в мозгу всё ещё звучала мелодия, которую ты на нём играл. Руки помнили вес автомата, его отдачу. Спина помнила, как тащить на себе раненого или тяжёлый рюкзак. А теперь эти призрачные навыки натягивались на хилое, подростковое тело, как слишком большой скафандр. От этого осознания подкатила паника — не от вида крови, а от утраты самого себя, от этого чудовищного несоответствия между тем, кем я был, и тем, во что меня загнали.

Где КПП? Где второй номер расчёта? Где этот чёртов холм с выжженной травой и вонью пороха? Что это, за хрень, такое? Массовая биоатака? Новое оружие?

Моя логика, единственный верный инструмент во всём этом бардаке, отчаянно пыталась натянуть знакомые, проверенные шаблоны на происходящее. Не лезло. Я подполз к окну, стараясь не поднимать голову выше подоконника.

Вид из окна окончательно добил все теории о новом оружии или тактике противника.

Школьный двор, ещё недавно, должно быть, образец японского порядка, превратился в картину сумасшедшего. Сюрреалистичный, кровавый хаос. Люди бежали. Люди падали. А другие… другие люди, или то, что ими было, наваливались на упавших и жрали. Просто ели. Без ножей, без оружия, без раздумий. Зубами. Рывками голов, срывая куски, разбрызгивая алую пену на асфальт. Это была не атака. Это была жатва.

Зомби.

Слово всплыло из самых тёмных, самых потаённых уголков памяти. Из ночных сериалов в палатке, из пьяных споров в казарме, из компьютерных игр детства. Абсурдное, дурацкое слово для угрозы, которой не может существовать в здравом, реальном мире. Но мой мозг, отточенный для идентификации опасностей, принял это название, как голодный пёс кость. Оно подходило идеально.

Оценка угрозы сложилась сама собой, привычная и быстрая. Как в старой компьютерной игре, где над головами врагов всплывала информация о угрозе. Мозг, теперь дал эту примитивную, но понятную оценку в новой реальности.

Зомби. Медленные, сильные, упорные и тупые. Цель — физический контакт, укус. Слабые места: голова, мозг.

И тогда, будто в ответ на эту холодную классификацию, из клочьев воспоминаний, всплыл образ. Яркий, чёткий, как кадр из фильма. Из моего детства. Из… аниме. Да, чёрт возьми, из аниме. Яркая, почти психоделическая заставка. Девушка в разорванной школьной форме, размахивающая подобием копья. Парень с окровавленной бейсбольной битой. Искажённые ужасом, нарисованные лица. И название, вспыхнувшее неоновой вывеской в мозгу: Школа мертвецов.

Не может быть. ЭТОГО не может быть. Я сошёл с ума. Контузия? Кома? Галлюцинация перед смертью?

Я зажмурился, отчаянно, изо всех сил, а потом резко, со всей дури, шлёпнул себя открытой ладонью по щеке. Боль была огненной, ясной, настоящей. Я открыл глаза. Запах никуда не делся. Крики не стихли. Это было всё реально. Но это была реальностью, подчиняющаяся законам вымышленного, нарисованного сюжета. Противоречие между тем, что я знал о мире, и тем, что видел, било по сознанию, как кувалда по стеклу.

И из всех осколков поднялась ярость. Не горячая, не слепая. Белая, циничная, леденящая ярость. Я прошёл через настоящий, честный ад. Грязь, холод, свист арты, вонь горящей техники и разорванных кишков. Я заплатил за это своей жизнью, своей кровью, своими ребятами. И за что? Чтобы очнуться в декорациях к чертовому подростковому постапокалиптическом хоррору? В аниме для задротов и фанатов?

«Серьёзно?» — прошипел я в гулкую пустоту коридора. Мой голос прозвучал чужим, выше, моложе. «Из-под обстрелов — прямиком в школу с живыми мертвецами? Это какая-то пошлая шутка? За какие, блять, грехи?»

Ответом стал новый звук — резкий, пронзительный визг, сорвавшийся со всех динамиков, вмурованных в стены. Школьное радио включилось на полную мощность. Треск, помехи, и потом — голос. Молодой, мальчишеский, срывающийся на истерический визг от чистого ужаса.

«ВСЕМ… ВСЕМ ВНИМАНИЕ! В ШКОЛЕ… НАПАДЕНИЕ! НЕИЗВЕСТНЫЕ ЛЮДИ ВЕДУТ СЕБЯ АГРЕССИВНО! ОСТАВАЙТЕСЬ В КАБИНЕТАХ! НЕ ВЫХОДИТЕ! ЖДИТЕ ПОМОЩИ ПО… ПОЛИЦИИ! ПОЖАЛУЙСТА… А-А-А-А-А-А-РГХ!»

Последний крик был нечеловеческим. Он оборвался на самой высокой ноте, захлебнувшись. На секунду воцарилась тишина, заполненная только мерзким шипением пустого эфира. Потом, будто ничего не произошло, из всех репродукторов полилась тихая, умиротворяющая инструментальная мелодия. Школьный гимн или что-то в этом роде. В этой ситуации он звучал зловеще, как похоронный марш.

И тут моё внимание, само собой, прилипло к движению. В учительской напротив, в глубине тёмной комнаты, вспыхнул экран телевизора. Он погас, потом снова вспыхнул, залитый чёрно-белым снегом помех. Смотрю. Не знаю почему. Просто смотрю.

И среди этого хаотичного мельтешения, на долю секунды, меньше времени моргания, возникает картинка. Она была неестественной. Слишком чёткой, слишком стабильной, цифровой. На фоне телевизионного шума она выглядела как призрак из другого измерения. Красно-белый логотип. Стилизованный, симметричный зонтик.

Umbrella Corporation.

Под ним, ровной, не дрогнувшей строкой, побежал текст на английском: «Our business is life itself» — «Наш бизнес — это сама жизнь».

Потом изображение исчезло. Снова поплыли помехи. Мелодия играла, как ни в чём не бывало.

У меня перехватило дыхание. Сердце, которое до этого билось часто, но ровно, вдруг сделало тяжелый, болезненный перекат в груди. В глазах потемнело от резкого притока крови к голове.

Это было… невозможно. Во-первых, «Амбрелла» — это компания. Из другой вселенной. Из игр «Resident Evil», из этих дурацких фильмов с Вескером. Во-вторых, и это было главнее, её здесь быть не должно. В мире «Школы Мертвецов» её не было. В оригинале вирус был просто вирусом, пандемией. Значит… Значит, правила изменились. Если здесь есть «Амбрелла»…

Мозг, уже на автопилоте переключившийся в режим анализа угроз и поиска логических связей, начал строить новую, чудовищную картину. Я медленно перевёл взгляд обратно во двор, на медленных, но неудержимых, как прилив, зомби. Они не бегали. Не проявляли особой ловкости. Они были… обычными. Предсказуемыми. Тупыми.

Щелчок. Логическая цепочка встала на место с почти слышным звуком.

Классические образцы. Вирус первого поколения, T-штамм или его аналог. Цель первой волны: быстрое, глобальное заражение. Создание хаоса, коллапс инфраструктуры, паника. Максимальный охват, минимальная сложность образцов. А за ней… За ней всегда идёт что-то другое. И структура, которая всё это начала. Корпорация. У неё есть цели. Полевые испытания в естественных условиях? Сбор данных об эффективности? Прибыль от антидота? Контроль над уцелевшими?

Леденящий холод понимания, куда страшнее любого страха, пополз от копчика вверх по позвоночнику, разливаясь по всему телу. Этот апокалипсис возможно не был несчастным случаем. Возможно, биологическая диверсия беспрецедентного масштаба. И я, кажется, единственный, кто знает организатора. Кто знает, на что они способны.

Моя ярость не утихла. Она не выплеснулась. Она заморозилась, сжалась под этим холодом, превратилась в крошечный, твердый, как алмаз, наконечник чистой, беспримесной решимости.

Итак. Констатация фактов.

Основная угроза: стандартные зомби, статисты этого кошмара. Медленные, сильные, упорные. Большое количество.

Будущая угроза: что-то ещё. Что-то, во что они могут эволюционировать, или что могла выпустить на волю корпорация. Особые образцы. Мутанты. Боссы, если говорить на игровом аналоге. Характеристики неизвестны, и это главная опасность.

Возможная угроза: сама «Амбрелла». Люди со своей структурой, целями и, несомненно, оружием.

Я начал действовать механически. Присел возле тела учителя. Ключи от кабинетов. Кожаный бумажник. Складной нож для вскрытия конвертов — лезвие тонкое, как бритва, длиной с ладонь. Лучше, чем ничего. Следующая точка — кабинет труда, видимо. Дверь была приоткрыта. Внутри пахло деревом, маслом и металлом. Удача. На столе у стены — рулон серой, крепкой изоленты. Рядом — набор отвёрток в пластиковом пенале. И, о чудо, на вешалке висела пара плотных кожаных перчаток, рабочих, с нашитыми напальчниками.

Пять минут кропотливой работы в тишине, нарушаемой только далёкими криками. Две наиболее массивные отвёртки, обмотанные изолентой, теперь лежали тяжело и удобно в моих руках. Импровизированное оружие. Не смертельно, но сбить с ног, выбить зубы, проткнуть глазницу — вполне. Перчатки натянуты. Нож — в правый карман брюк. В старый, потертый спортивный рюкзак, валявшийся на полу, я запихнул всё, что показалось полезным: полную бутылку воды, школьную аптечку, пачку онигири из чьего-то ланч-бокса.

Я вышел обратно в коридор и остановился, оценивая пространство. Высокий, почти до самого потолка, шкаф для хранения учебных пособий в конце коридора. Карниз под потолком. Решётка вентиляции, прикрученная на четыре болта. Высота. Она давала обзор. Безопасность от основной угрозы снизу. Возможность скрытного перемещения. Путь для быстрого, неожиданного манёвра. Моё новое тело было слабее, легче, менее тренированным. Но память… Память никуда не делась. Я помнил, как толкаться от стены, как группироваться в прыжке, как распределять вес. Это был паркур не ради красоты или адреналина, а ради выживания. Единственный способ не стать мишенью, не быть загнанным в угол в этой мясорубке.

Небольшой разбег. Толчок от стены, усиливающий прыжок. Я запрыгнул на подоконник, схватился обеими руками за узкий карниз. Мышцы спины и плеч кричали от неожиданной нагрузки, но выдержали. Короткое, резкое подтягивание, мах ногой — и я перепрыгнул на плоскую крышу шкафа. Пыльно, но просторно.

Сверху открывалась идеальная точка обзора. Длинный школьный коридор, освещённый мертвенным светом ламп. И сразу стало ясно, куда смотреть.

Примерно в пятнадцати метрах — дверь класса. Её стеклянная вставка была заляпана грязными отпечатками. За ней, прижавшись к стеклу, мелькали лица. Пять или шесть. Подростковые, но искажённые ужасом настолько, что это было уже не по-детски. Они бились о дверь кулаками и портфелями — глухой, частый стук, дребезжание стекла. Этого хватило.

Три фигуры с угла коридора уже развернулись. Их движения были знакомыми — волочащими, неуверенными, но неуклонными. Они поползли к двери, привлечённые шумом. Расстояние между ними сокращалось. Секунды. Ещё пара шагов снаружи — и дверь может не выдержит.

Кричать? Бесполезно. Они не услышат в своём ужасе, а если и услышат — это привлечёт ещё больше зомби. Мне нужно было отвлечь их чем-то. Мои глаза пробежали по крыше шкафа. И нашлось: пустая жестяная банка из-под холодного чая, валявшаяся в пыли. Расстояние метров пятнадцать. Не идеально. Я приподнялся на коленях, взял банку, прицелился не в зомби, а в стену за ними. Резкий бросок от запястья.

Банка, кувыркаясь, пролетела над головами тварей и с оглушительным, пронзительным лязгом ударилась о стену в дальнем конце коридора,а затем покатилась по полу.

Эффект был мгновенным и почти красивым в своей жуткой предсказуемости. Все три зомби разом, с механической синхронностью, повернули головы на звук. Забыв про дверь, они поползли туда, откуда донёсся шум.

Дверь распахнулась. Ученики, сплошной рыдающей, толкающейся массой, вывалились в коридор и помчались в противоположную сторону, туда, где, как им казалось, было спасение. Ни один не поднял головы

Я двинулся дальше, используя вентиляционные шахты, идущие под потолком, как мосты, прыгая с одного шкафа на другой, стараясь не упасть. Внутренняя карта, составленная из обрывков сюжетных воспоминаний и осмотра, вела меня к цели: Медпункт. Логика была железной. Там лекарства: антисептики, антибиотики, болеутоляющие. Инструменты: скальпели, зажимы, ножницы. И, согласно «сюжету», там же в начале событий находилась школьная медсестра. Человек с медицинскими навыками. В ситуации постапокалипсиса и неизвестного вируса — актив стратегической важности. Стоит проверить.

План выстраивался сам. Медпункт. Потом — осмотр. Оценить обстановку в городе: колонны дыма, движение, очаги пожаров, возможно, работу военных или их отсутствие. Понять масштаб. Потом — планирование маршрута. И… начало охоты. Не за едой. За информацией. Если «Амбрелла» здесь, значит, где-то в этом городе или за его пределами есть её объекты. Лаборатории. Базы. Знание в этом новом, извращённом мире — это не просто сила. Это шанс. Это единственное, что может дать шанс не просто просуществовать ещё один день, а найти тех, кто возможно запустил этот ад. Узнать почему. И заставить их, если получится, горько об этом пожалеть.