Выживание - 3: Иммунитет

Иммунитет.

ВЫПУСК НОВОСТЕЙ

Федеральная телерадиокомпания «Россия»

2 сентября, 18:00 по московскому времени

Добрый вечер. В эфире программа «Вести».

Сегодня в выпуске: усиление карантинных мер на всех международных пунктах пропуска, экстренное заседание Совета безопасности и заявление Роспотребнадзора о новом биологическом риске, возникшем за рубежом.

Ситуация в США и ряде стран Северной Америки продолжает стремительно ухудшаться. По последним данным Минздрава, число зарегистрированных случаев агрессивного нейроинфекционного заболевания, получившего в научной среде временный код «ZO-1», превысило 120 тысяч. Очаги зафиксированы в 27 штатах, включая Нью-Йорк, Филадельфию, Хьюстон и Чикаго. Власти США ввели военное положение в восточных регионах страны. Над крупными городами барражируют беспилотники, передающие кадры массовых беспорядков, стрельбы и несанкционированных миграционных потоков.

Официальный представитель МИД России Мария Егорова заявила, что Россия временно приостанавливает все авиасообщения с США и Канадой, включая транзитные рейсы.

«Это не политическое, а исключительно санитарно-эпидемиологическое решение, — сказала Егорова. — Мы не можем допустить завоза нового патогена на территорию Российской Федерации. Все российские граждане, находящиеся за рубежом, получат консульскую поддержку, но возвращение будет организовано только после прохождения обязательного карантина и ПЦР-тестирования в третьих странах».

Главный санитарный врач РФ Анна Токарева в экстренном обращении подчеркнула: вирус ZO-1 передаётся воздушно-капельным и контактным путём, имеет инкубационный период от 2 минут до двух часов и вызывает молниеносную деградацию коры головного мозга.

«Пациенты теряют речь, зрачки расширяются, наблюдается геморрагический синдром и необратимые судороги, — пояснила Токарева. — Критически важно: даже после смерти тело остаётся активным источником инфекции. Уничтожение носителя возможно только повреждением мозгового ствола или полной дезинтеграцией головы».

В Москве и Петербурге уже введён усиленный санитарный контроль. Все прибывающие рейсы проходят трёхэтапную фильтрацию: термометрию на борту, ПЦР-тест в зоне прилёта и, в случае надобности, карантин в специализированных центрах. В аэропортах Шереметьево, Домодедово и Внуково задействованы бригады Роспотребнадзора, сотрудники СОБР и мобильные лаборатории Биологического центра «Вектор».

В эфире, интервью с ведущим эпидемиологом НИИ имени Пастера, доктором биологических наук Сергеем Кирьяновым.

«Хочу подчеркнуть: это не зомби-апокалипсис из фильмов, — говорит Кирьянов. — Это реальное биологическое оружие, возможно, мутировавший штамм бешенства с включёнными генами лихорадки Эбола. Мы сейчас изучаем образцы, доставленные из Армении. Там один случай завоза уже зафиксирован. К счастью, благодаря жёстким мерам, распространения не произошло. Но расслабляться нельзя».

Границы с Казахстаном, Беларусью и Монголией укреплены дополнительными КПП. На всех КПП, обязательная термометрия и экспресс-тесты. Пограничная служба ФСБ получила приказ применять оружие в случае попыток незаконного пересечения.

«Мы не допустим, чтобы в нашу страну попала эта чума», — заявил заместитель директора ФСБ генерал-лейтенант Олег Троекуров на брифинге в «Комитете по безопасности».

В регионах началась подготовка к возможной эвакуации. В Краснодарском крае, Ростовской и Волгоградской областях формируются резервные карантинные зоны. Жителям рекомендовано иметь при себе трёхдневный запас воды, продуктов и документов.

Тем временем по данным Минобороны российская авианосная группа во главе с тяжёлым крейсером «Адмирал Колчак» заняла позиции в северной части Атлантики. Её задача, недопущение проникновения инфицированных судов и судов-носителей в международные воды.

Сегодня же Президент РФ подписал указ о введении режима ЧС федерального уровня и создании Единого оперативного штаба по противодействию биологической угрозе.

Это была программа «Вести». Ваше здоровье — в ваших руках. Соблюдайте меры безопасности.

На связи — Москва.

Начало сентября. Аэропорт Шереметьево, международный терминал. Воздух был спёртым, пропитанным запахом антисептика, тревоги. Через огромные окна лился плоский белый свет бессолнечного дня.

Этот свет делал лица людей серыми, будто посмертные маски. Степанов ненавидел этот терминал. Здесь, в «чистой зоне», время текло иначе, густым, вязким сиропом. В воздухе висела мелкая пыль, танцующая в лучах ламп, и каждому казалось, что это не пыль вовсе, а те самые микроскопические частицы смерти, о которых круглосуточно вещали из каждого утюга. Кондиционеры гудели ровно, на одной ноте, создавая давящий фон, от которого к концу смены начинала раскалываться голова.

Пассажиры, проходящие через этот шлюз, ещё не знали, что они уже не совсем люди. Для системы они превратились в биологические контейнеры, каждый из которых мог нести в себе конец привычного мира. Степанов ловил себя на мысли, что смотрит на загорелых, улыбающихся женщин и мужчин не как на сограждан, а как на потенциальные мишени. Это была профессиональная деформация, помноженная на страх, который никто из парней в форме не признавал вслух, но который жрал каждого изнутри. Страх принести эту дрянь домой, к воображаемой жене и детям. Поэтому мужчина каждый вечер стирал форму в кипятке и мылся так, словно хотел содрать с себя кожу.

У стойки паспортного контроля, в тени колонны, стояли четверо. Полное обмундирование: чёрные шлемы с забралами, поднятыми на лоб, тяжёлые бронежилеты поверх формы, разгрузка, на которой болтались дубинки, наручники, магазины. Автоматы АК-12 на длинных ремнях висели у бедра. Это был взвод полицейского спецназа ГУ МВД по городу Москве. Они не были ОМОНом. Те работали на улицах. Их задача была здесь, в стерильной зоне: силовое прикрытие медиков и пограничников на случай, если фильтр даст сбой.

Лейтенант полиции Сергей Степанов, коренастый, с красным лицом, прислонился к стене и жевал жвачку. Рядом, переминаясь с ноги на ногу, скучал старший сержант Аркадий Глебов, молодой еще парень с неожиданно седыми висками, проверял крепление пластины на груди. Сержанты Юрий Донской, высокий и жилистый, и Виталий Ларцев, плотный, с бычьей шеей, стояли чуть поодаль, наблюдая за процедурой.

Донской то и дело поправлял сползающий ремень автомата. Ствол АК холодил бедро даже через плотную ткань брюк. Им выдали усиленный боекомплект, экспансивные пули, которые при попадании разворачивались в теле жутким цветком, нанося чудовищные повреждения. Раньше за применение такого патрона можно было сесть лет на десять, теперь же это была инструкция. «Останавливающее действие», так было написано в приказе. Сергей усмехнулся про себя: кого останавливать? Бешеных, потерявших рассудок больных? Или паникеров, которые решат прорвать кордон?

Глебов, несмотря на седину, в душе оставался пацаном. Ему нравилась тяжесть брони, нравилось ощущение власти, которое давал этот коридор. Он разглядывал женщин в очереди, оценивая их не как потенциальную угрозу, а как «зачёт» или «незачёт». Это помогало ему не думать о том, что вчера его мать звонила из Рязани и плакала в трубку, рассказывая, что в аптеках пропал даже аспирин. Он тогда грубо оборвал её, сказав, что занят. Теперь совесть покусывала, как назойливая мошка.

Очередь двигалась медленно. Только что приземлился чартер из Антальи. Несмотря на всё, что творилось в мире, самолёты в Турцию и Египет летали почти как прежде. Люди выходили из стеклянного рукава трапа загорелые, уставшие от отдыха, нагруженные чемоданами и пакетами duty-free. На их лицах была знакомая смесь отпускной расслабленности и раздражения от предстоящих формальностей. Только теперь формальности были иного рода.

— Ну что, Аркаша, — лениво спросил Степанов, не глядя на Глебова. — Как там наши заокеанские партнёры?

Глебов, не отрываясь от своей бронепластины, хмыкнул.

— Да всё. По новостям говорили, Хьюстон пал. Полностью. Теперь там зомби-метрополис. Как Нью-Йорк.

— Про Нью-Йорк я вообще молчу, — вступил в разговор Донской, поправляя каску. — Дурак, а не президент. Кто в здравом уме даёт команду кинуть «малыша» на свой же город? Чтобы остановить заразу? Да она только сильнее стала. Теперь там и радиация, и эти… ходячие. Говорят, светятся в темноте.

— Жути нагоняют, — проворчал Ларцев.

Его низкий голос был похож на урчание двигателя.

— Скотина радиоактивная. Нормально придумали.

— Они и без бомбы бы сдохли, — философски заметил Сергей, следя взглядом за пожилой парой, которую врач в белом халате и маске просил проследовать за ширму. — Голод, паника… Просто дольше бы мучились.

— А вообще, хрен с ними, с бомбами, — вдруг невпопад ляпнул Ларцев, провожая взглядом стюардессу с хорошей попкой, катившую чемоданчик. — Я вот передачу смотрел, пока в караулке сидели. Про быт ихний. Знаете, че меня больше всего в Америке этой всегда удивляло? Не небоскребы, не тачки. А толчки.

Донской скосил на него глаз, не поворачивая головы:

— Ты сейчас серьезно, Виталь? Мы про апокалипсис, а ты про сортиры?

— Не, ну ты послушай! — оживился Ларцев, понизив голос, чтобы не слышали гражданские. — У них там в унитазах воды налито почти по самый край. Реально, полная чаша. Я не понимаю, как они живут так? Ты садишься, и у тебя ж там всё… ну, плавает сразу. Риск, так сказать, прямого контакта с акваторией.

Степанов, продолжая сканировать очередь цепким взглядом, лишь хмыкнул, но не перебил. Этот трёп помогал парням не сойти с ума от напряжения.

— Это система такая, сифонная, — со знанием дела вставил Глебов. — Типа, чтобы запаха не было и смывало мощнее. Засосало, и ушло. Вакуум.

— Да херня это, а не вакуум, — упрямо мотнул головой Ларцев. — У нас вот нормальная «полка» или воронка. Упало, и привет. Всплеск, конечно, бывает, так называемый «поцелуй Посейдона», но это если без мастерства. А у них ты реально как в бассейн гадишь. Я бы не смог. Психологически давит. Сидишь и думаешь: а вдруг оно сейчас через край польется? Или крыса какая вынырнет? Воды-то много.

— Зато не надо ёршиком махать каждый раз, как ты в казарме, — парировал Донской. — У них там всё самоочищается потоком. Цивилизация.

— Цивилизация… — передразнил Ларцев. — Вон она, твоя цивилизация, в Нью-Йорке теперь. Плавает в этой самой радиационной воде по самые уши. Нет, наш фаянс надежнее. Русский унитаз, он как автомат Калашникова. Прост, груб, но задачу выполняет и воды лишней не тратит. А там, сплошное расточительство. Может, потому их бог и наказал.

Степанов, который слушал этот бред в пол уха, наконец, не выдержал:

— Так, эксперты-сантехники. Заткнулись оба. Клиент на три часа, нервный.

Очередь копила раздражение. Врачи, закутанные в СИЗ, как инопланетяне, тщательно проверяли каждого. Смотрели в глаза фонариком, заставляли показывать руки, ноги, торс. Особо подозрительных или тех, кто жаловался на недомогание в полёте, отводили за белые ширмы, установленные вдоль стены, для более тщательного, раздечного досмотра.

Мимо прошла группа мужчин в спортивных костюмах. Один, краснорожий, уже возмущался на предварительном контроле:

— Да вы что, с ума сошли! Я вполне здоров!

Голос его потонул в общем гуле.

Две девушки, лет двадцати пяти, в коротких шортах и майках, с ярким маникюром и огромными солнцезащитными очками на головах, перешёптывались, листая телефоны.

— Смотри, от Кати сообщение, — сказала одна, блондинка. — Пишет, у них в Майами уже полная жопа. Электричество дают на два часа в сутки.

— А мы тут стоим, — фыркнула вторая, брюнетка. — Как в совке. Осмотр на вшивость.

— Ой, и не говори, подруга. Я слышала, что на днях выйдет закон о запретах летать в другие страны. Как при ковиде будет.

Мужчина лет сорока, ведущий за руку сонного ребёнка, терпеливо слушал инструкции медика. Его лицо было напряжённым. Он кивал, стараясь прикрыть собой сына от мрачных взглядов спецназовцев.

Возле одной из ширм разгорался скандал. Женский голос, пронзительный и злой, выкрикивал:

— Я требую начальника! Это унижение! Никаких укусов у меня нет! Вы что, думаете, я в Америке была? Я в Турции лежала на пляже! Нет! Я не собираюсь снимать бюстгальтер!

Женщина была уже слегка в возрасте, но ухоженная, с той категорией загара, который получается только после месяца безделья и дорогих кремов. Её шея пошла красными пятнами. Ей казалось, что если она сейчас закричит погромче, позовет менеджера, пригрозит связями мужа в министерстве, то этот кошмарный сон рассеется. Что она снова окажется в бизнес-лаунже, с бокалом просекко, а не перед усталым парнем в костюме химзащиты, от которого пахнет резиной и страхом.

— Женщина, успокойтесь, — глухо донеслось из-под маски врача.

У него были усталые глаза человека, который не спал трое суток.

— У нас инструкция. Любая сыпь, любые покраснения. Вы же не хотите, чтобы вас отправили в обсерватор на сорок дней вместе с бомжами? Покажите кожу под лямкой. Пройдите за ширму.

Слово «бомжи» подействовало лучше любого успокоительного. Дама поперхнулась воздухом, сжала губы в тонкую нитку и, мстительно глядя на врача, не думая даже уходить за ширму, дернула лямку дорогого лифа вниз.

— На, смотри, извращенец!

В очереди кто-то нервно хихикнул. Молодой парень в толстовке «Баленсиага» демонстративно отвернулся, но продолжал снимать происходящее на телефон, держа его у пояса. Люди зверели. Они устали бояться и теперь их страх трансформировался в глухую, тупую агрессию. Им хотелось найти виноватого. Врача, полицейского, соседа по очереди, который слишком громко кашлянул.

— Каждый день одно и то же, — вздохнул Глебов, наконец закончив возиться с броней. — Как будто они не в курсе, что там творится. Как будто новости не смотрят.

— Им кажется, что их это не коснётся, — лениво протянул Донской. — Пока не коснётся.

— У нас-то тут порядок, — вынул жевачку Степанов и аккуратно завернул в бумажку. — Блокада работает. Ни одна муха с той стороны не проскочит.

— Муха, нет, — пробурчал Ларцев. — А крылатая муха? Наш «потолок» вчера два самолёта над Баренцевым сбил. Частные джеты. С Канады пытались уйти.

— И что?

— И ничего. Рыбу теперь кормят.

Они замолчали, наблюдая, как скандальная женщина отходила от ширмы, даже не попытавшись зайти за неё. Она шла, высоко подняв голову, поправляя смятую блузку. В её глазах стояли слёзы злобы и унижения.

— Вы ещё за это ответите, — послышалось от неё. — Все ответите.

Поток из Антальи постепенно иссякал. Врачи, снимая на мгновение маски, пили воду. Полицейские у стойки расслаблялись, но руки у них по-прежнему лежали на цевьях автоматов. За окнами, на серой полосе бетона, готовился к вылету очередной лайнер. Куда-то в Дубай. Мир сжался, но не остановился. Он просто стал очень, очень осторожным. И за каждым загорелым лицом, за каждым чемоданом с наклейками отеля теперь виделось что-то иное. Возможность, которую нельзя упустить. Никогда.

Лейтенант Степанов посмотрел на часы. До конца смены ещё четыре часа.

— Эх. Сейчас бы подушку помять. Да пивка бахнуть. Холодненького.

— Ничего, — вздохнул Донской. — Осталось чуть-чуть.

Сергей заметил их ещё в общей очереди. Мужчина, лет шестидесяти пяти, с сединой у висков и нездоровой, землистой бледностью на загорелом лице. Он шел, слегка пошатываясь, опираясь на руку своей спутницы. Девушка, высокая, с волосами цвета соломы, собранными в небрежный хвост, нервно поглядывала по сторонам. Её губы, подчеркнутые яркой помадой, были плотно сжаты.

Степанов ткнул локтем в бок Глебова, едва заметно кивнув в сторону пары.

— Как думаешь, это дедушка с внучкой? Или…

Глебов скользнул взглядом по фигуре девушки в обтягивающем белом платье, которое оставляло мало воображению относительно её форм, и по сумке, висящей у неё на плече, очевидно, дизайнерской, с крупным логотипом.

— Думаю, что «или», — буркнул Аркадий, возвращая взгляд к толпе. — Прямо как в анекдоте. Дед, а тебе за что внучка такие шмотки покупает?

Степанов беззвучно хмыкнул.

— Нынче все так. Ничего святого. Бабки решают всё. Молодость и красота, просто товар. И чем общество сытее, тем этот товар дешевле. Деградация, одним словом.

— Зато красиво упакованная, — цинично заметил Глебов. — Смотри, как она за него держится. Будто столб уличный. Чтоб не упал раньше времени, пока карточку не приложил.

Старик выглядел не просто плохо. От него, казалось, исходил едва уловимый, сладковатый запах гниющих фруктов, который пробивался даже через мощный парфюм девушки. Он то и дело облизывал пересохшие губы, которые приобрели странный, синюшный оттенок, контрастирующий с искусственной белизной виниров. На лбу выступили крупные капли пота, холодного и липкого, как утренняя роса на могильном камне.

— Жень, ну потерпи, — шипела ему на ухо блондиночка, больно сжимая его локоть своими наманикюренными когтями. — Сейчас пройдем, сядем в машину. Я кондиционер включу. Ты просто перегрелся. Не позорь меня, тут люди смотрят. Спину выпрями!

Она говорила это не с заботой, а с раздражением хозяйки, у которой сломалась дорогая игрушка. Она боялась не за него. Она боялась, что её комфортный мир, построенный на его кошельке, сейчас даст трещину. Ей нужно было, чтобы он дошел до машины, подписал какие-то бумаги завтра утром, перевел транш. А умирать — это потом, это не сейчас, это не входило в планы её шоппинга.

Старикан кивнул, но взгляд его был расфокусирован. Он видел не очередь, не врачей, а что-то другое. В его зрачках плескалась тьма, густая и нечеловеческая. Он чувствовал, как внутри него, в груди, раздувается горячий, пульсирующий шар, распирающий ребра изнутри. Ему хотелось вдохнуть, но воздух не шел. Горло словно залили бетоном.

Пара приблизилась к врачу. Старик, которого в списке пассажиров звали Евгений Билан, казалось, с трудом фокусировал взгляд. Врач, молодой парень в очках и полном СИЗ, попросил его открыть рот. И в этот момент Билан резко дернул головой и громко, с надрывом чихнул.

Это произошло не мгновенно, а словно в замедленной съемке. Степанов видел, как лицо старика исказила судорога, как вздулись вены на шее, превратившись в черные канаты. Билан открыл рот, пытаясь хватануть воздух, но вместо звука раздался влажный, булькающий треск, словно рвалась мокрая ткань.

Чих оказался чудовищной силы. Это был взрыв. Из носа и рта старикана вырвался фонтан. Густая, почти черная субстанция вперемешку с яркой артериальной кровью и кусками какой-то серой слизи. Биологический шрапнельный залп накрыл всё пространство перед ним на полтора метра.

Время для Степанова остановилось. Он видел, как капли крови, вращаясь в воздухе, медленно оседают на белом халате врача, превращая стерильную ткань в полотно мясника. Видел, как расширяются глаза женщины, стоящей рядом, как она еще не успела закричать, но её мозг уже осознал кошмар происходящего. Брызги попали ей прямо на лицо, на губы, на дорогую блузку.

Блондинка, стоявшая сбоку, успела отшатнуться, но несколько капель упали на подол её белоснежного платья. Они расплывались на ткани мгновенно, как чернила на промокашке, уродливыми бурыми цветами.

Деваха широко распахнула свои огромные, подведенные голубые глаза и отступила ещё на один шаг, будто от горящей спички. Её идеальный маникюр впился в ремешок сумочки.

— Жень… — выдохнула она, но старик уже не слышал.

Он захрипел, будто в горле у него лопнул пузырь, схватился руками за шею и рухнул на колени, а затем, на бок, на холодный кафельный пол. Дыхание стало хриплым, прерывистым.

Тишины не было. Её сменила нарастающая волна гула: возгласы, крики, топот отступающих ног. Кто-то крепко выругался. Женщины в очереди прижимали к себе детей. Врачи, забыв про всех остальных, бросились к упавшему. Один уже требовал носилки и изолятор. Степанов видел, как семейная пара, обрызганная кровью, в панике, не раздумывая, рванула от эпицентра происшествия, протискиваясь к выходу из зоны досмотра, к безопасности обычного зала прибытия.

— Донской, Ларцев! — рявкнул Степанов.

Голос перекрыл общий шум. Он указал на удаляющихся мужчину и женщину.

— Задержать этих двоих. На них попала кровь. Осторожно, без резких движений.

Двое сержантов, уже нащупавшие затворы автоматов, коротко кивнули и быстрым, профессиональным шагом двинулись вслед.

Сам Степанов с Аркадием направились к телу. Медики уже отгораживали пространство переносными ширмами, но толпа зевак, приподнявшись на цыпочки, всё равно тянула шеи. Блондинка вжалась в стену рядом, её белое платье казалось кричаще-неуместным на этом фоне. Она бормотала что-то себе под нос, глядя на конвульсивно подергивающиеся ноги своего спутника. Хрипы прекратились через минуту. Наступила тишина, которую тут же заполнил приглушенный, но насыщенный ужасом гул толпы.

— Что там? — спросил Сергей.

— Мёртв, — выглянул один из медиков.

— Заражён? Или просто?

— Да чёрт его знает. Без проб сказать нельзя. Может и просто.

Тогда Степанов приблизился к девушке. Вблизи она была еще эффектнее: идеально ровный тон кожи, искусственные ресницы, губы, будто надутые ветром. От неё пахло дорогим, приторно-сладким парфюмом, перебивающим запах антисептика.

— Документы, гражданочка, — потребовал он без предисловий, и Аркадий взял у неё из дрожащих рук паспорт, сохраняя дистанцию. — Откуда летели? Кто он вам? — вопросы сыпались четко, как пули.

— Из… из Антальи. Он… Евгений Билан. Владелец банка «Фининвест»,

Голос девушки был тонким, испуганным. Она не смотрела на тело, уставившись куда-то в район звезд на погоне лейтенанта.

— Значит так, — листал полицейский паспорт. — Олеся Хромова, двадцати трёх годков. Прописка Московская. Уроженка Барнаула.

Он поглядел на девушку.

— Ваше самочувствие? Он жаловался на что-то?

— Я… не знаю. Он говорил, что отравился утром завтраком. Морепродукты. Но вроде полегчало. Мы думали, пройдет. Контактов… никаких контактов с зараженными не было! Я клянусь!

Она лихорадочно рылась в сумочке, вытаскивая влажные салфетки, и с остервенением терла пятно на платье, размазывая кровь еще сильнее. Руки тряслись так, что упаковка упала на пол.

— Это же «Валентино», — бормотала она, и в её голосе звучало безумие. — Это новая коллекция. Женька, скотина, что он наделал… Господи, что я теперь делать буду?

Она подняла на Степанова глаза, полные слез, но это были слезы обиды ребенка, у которого отняли конфету. Она всё еще не понимала. Перед ней лежал труп человека, который содержал её, возможно, любил по-своему, а она думала о химчистке. Степанов почувствовал прилив брезгливости, куда более сильной, чем от вида крови. Эта глянцевая кукла была страшнее зомби. У тех хотя бы нет разума, ими движет голод. А здесь, пустота. Звенящая, вакуумная пустота в красивой искусственно сделанной обертке.

— Гражданка, прекратите тереть! — рявкнул Аркадий, перехватывая её руку. — Не трогайте биологическую жидкость! Вы что, дура совсем?

Она наконец посмотрела на полицейского, и в её глазах появился животный страх. Нет, не за того, кто лежал, а за себя.

Краем уха Степанов ловил обрывки фраз медиков:

— …температура за сорок, наверное…

— …легочное кровотечение, моментальный отек…

— …но откуда? Он же из чистого региона…

— У него есть семья? — вновь обратился к Хромовой Степанов.

— Жена, — неуверенно пролепетала Олеся. — Но её номера я не знаю. И дети тоже… они взрослые. Мы… он не любил о них говорить при мне.

— Хорошо. Вам придется задержаться здесь, пока вас не обследуют врачи, — сказал Степанов, возвращая ей паспорт.

— Как!

— Да вот так.

Она метнула взгляд в сторону выхода, где обычно ждали водители с табличками.

— Там нас с Женей должен ждать водитель на «Сенаторе»…

— У вас будет другой водитель, — скривил губы Сергей. — Который повезет вас в карантинное отделение.

— Что?! Но почему? Я же здорова!

В её голосе зазвенела истерика.

«Покачену».

Вокруг царило возбужденное напряжение. Часть пассажиров, чьи досмотры были прерваны, испуганно толпилась у дальних стоек, пытаясь понять, выпустят ли их. Другие, уже прошедшие фильтр, почти бежали к багажным лентам, оглядываясь через плечо. Пара человек снимали происходящее на телефоны, но Аркадий уже двигался в их сторону, жестикулируя рукой:

— Убрать. Не снимать. Проходите дальше.

— Мы должны убедиться, что вы здоровы, — повторил Степанов, глядя прямо в её широко раскрытые глаза.

В этот миг вернулись Ларцев и Донской. Они вели между собой ту самую семейную пару. Мужчина пытался что-то доказывать. Лицо того было искажено смесью страха и гнева. Женщина плакала, вытирая уже чистые щеки. Их страх был другим. Плоским, липким, паническим. Страхом обычных людей, втянутых в чужой кошмар по нелепой случайности. А вдруг эта кровь… заразна?

Лейтенант Степанов медленно выдохнул воздух через нос, стараясь успокоить бешено колотящееся сердце. Он посмотрел на свою руку. Костяшки пальцев побелели от того, как сильно он сжимал цевье автомата. В зале повисла тишина особого рода. Не та тишина, которая бывает в библиотеке, а ватная, оглушающая тишина после взрыва, когда контуженные люди пытаются понять, живы они или нет.

Взгляд Степанова скользнул по лицам людей в очереди. Теперь там не было ни раздражения, ни отпускной лени. Маски были сорваны. Он видел звериный, первобытный ужас. Люди жались друг к другу, отступали назад, создавая пустое пространство вокруг лужи крови, словно это была кислота, способная прожечь бетон.

— Началось, Серега, — тихо, одними губами произнес Глебов, не глядя на командира. — Прорвало плотину?

— Да ну тебя. Сплюнь.

Степанов перевел взгляд на закрытую ширму. Оттуда доносился лязг металлических инструментов и быстрые, отрывистые команды врачей. Но тон их голосов изменился. В нем больше не было профессиональной уверенности. Там была паника.

Мир, который они знали, только что, прямо здесь, на грязном кафеле Шереметьево, дал трещину. И Степанов знал, что склеить его уже не получится. Он поправил шлем, чувствуя, как по спине течет холодная струйка пота, и передернул затвор.

— Всем оставаться на местах! — прозвучал его голос хрипло, но твердо, перекрывая начинающийся хаос. — Это карантинная зона. Любое неподчинение расценивается как угроза.

Крик разорвал вязкую, густую тишину терминала, как ножом по стеклу. Это был даже не человеческий вопль. Так визжит животное, попавшее в зубья капкана.

Степанов резко обернулся, и волосы у него на затылке зашевелились, будто под каской пропустили слабый разряд тока. То, что он увидел, его мозг отказался принимать в первую секунду.

Евгений Билан, тот самый седой банкир, который несколько минут назад бился в агонии и затих, вдруг дернулся, словно кукла на лесках, и рывком, неестественно выгнув спину, сел. Его глаза были широко распахнуты, но в них не было ничего человеческого. Только мутная, белесая пелена и расширенные до черноты зрачки.

Молодой врач, склонившийся над ним с фонендоскопом, даже не успел отшатнуться. Билан с утробным рычанием вцепился зубами ему в кисть, вгрызаясь сквозь плотную резину медицинской перчатки. Раздался тошнотворный хруст. Звук ломающихся фаланг. Врач заорал, дико, на одной ноте, пытаясь вырвать руку, но челюсти мертвеца сжались с силой гидравлического пресса. Медик завалился на спину, увлекая за собой ожившего покойника, и из его руки брызнула кровь, заливая кафель и лицо нападавшего.

— Твою мать! — выдохнул Глебов, физиономия которого моментально посерело.

Но Билан не остановился. Отпустив истерзанную руку воющего от боли врача, он, двигаясь с пугающей, дерганой скоростью, метнулся к ближайшему человеку. Им оказался тот самый любопытный мужчина в спортивном костюме, который снимал происходящее на телефон и подошел слишком близко.

Банкир прыгнул. Не как старик, а как бешеный зверь. Он сбил мужчину с ног, навалился сверху и, прежде чем кто-либо успел среагировать, впился зубами ему в лицо, метя в щеку и нос.

— Огонь! — заорал Степанов, срывая предохранитель.

Его голос потонул в грохоте. В замкнутом пространстве терминала выстрелы из автоматов звучали как артиллерийские залпы, бьющие по барабанным перепонкам.

Глебов и Ларцев вскинули свои АК-12. Стволы плюнули огнем. Но ситуация была кошмарной. Сцепившиеся тела катались по полу. Банкир и его жертва вертелись в кровавом клубке, и прицельно поразить агрессора, не задев гражданского, было практически невозможно.

— Не зацепи! — рявкнул Донской, пытаясь поймать цель в прицел.

Очередь Глебова ушла в «молоко». Пули просвистели над головами катающихся, ударили в белую медицинскую ширму, разрывая ткань в клочья, и впились в стену позади. Одна из пуль угодила в столик с медикаментами. Стеклянная колба с раствором разлетелась сверкающими брызгами, треснул монитор ноутбука, посыпались искры, запахло горелым пластиком.

Зевака под зомби орал, захлебываясь кровью, и пытался оттолкнуть от себя безумца, но пальцы соскальзывали с пиджака Билана.

— Отставить огонь! — выругался Сергей, опуская ствол. — Заденем!

В этот момент Шереметьево взорвалось. До людей, стоявших в очереди и наблюдавших за сценой с безопасного, как им казалось, расстояния, наконец дошло, что это не приступ эпилепсии, не пьяная драка. Это была бойня. Животный ужас, древний инстинкт самосохранения, спавший в сытых горожанах, проснулся мгновенно. Толпа качнулась и, словно единый организм, рванула прочь от зоны досмотра.

— Назад! — орали пограничники, но их голоса тонули в топоте сотен ног и многоголосом вопле. — Стоять!

Люди бежали, не разбирая дороги. Кто-то поскользнулся на гладком полу и упал, но его даже не заметили, перепрыгивали, наступали на руки. Женщина с ребенком споткнулась о брошенный чемодан, выронила мальчика, тот покатился по полу, крича от страха. Какой-то парень в наушниках, не поняв, что происходит, был сбит с ног тучной теткой с сумками.

Обзор полицейским перекрыла стена из бегущих тел. Стрелять оказалось нельзя. Риск положить половину гражданских был стопроцентным.

В голове Степанова, пока он лихорадочно сканировал сектор, билась одна мысль, холодная и ясная, как лезвие:

«Оно здесь. Зараза прорвалась».

Все эти разговоры про непроницаемую блокаду, про надежность кордонов, про то, что океан нас спасет, всё это оказалось пылью. Ложью. Или чьей-то преступной халатностью. Но сейчас было плевать на геополитику. Сейчас нужно было локализовать прорыв, иначе Москва станет вторым Нью-Йорком за пару дней.

Степанов сорвал с разгрузки рацию, поднес к губам, перекрывая пальцем тангенту так, что побелела фаланга.

— «База», я «Гранит-1»! Код красный! Повторяю, код красный в секторе прилета! Биологическая угроза подтверждена! Активное заражение!

Рация зашипела, пробиваясь сквозь помехи и эхо выстрелов.

— «Гранит-1», приняли красный. Уточните обстановку.

— У нас «жмуры» встают! — заорал лейтенант, уже не стесняясь в выражениях. — Нападение на персонал и гражданских! Перекрыть периметр! Никого не выпускать из терминала! Блокируйте выходы, мать вашу! Герметизация полная!

— Принято, «Гранит», блокируем. Ждите группу усиления.

Люди продолжали метаться. Кто-то пытался прорваться обратно к трапам, кто-то ломился в закрытые стеклянные двери «зеленого коридора», барабаня кулаками по стеклу. Стекло было бронированным. Оно глухо гудело под ударами, но не поддавалось. Те, кто оказался ближе к эпицентру, в панике лезли через ленты транспортеров, запутываясь в резиновых шторках. На полу уже виднелись кровавые следы от ботинок, размазанные сотнями подошв.

В центре этого бедлама оживший Билан закончил со своей второй жертвой. Мужчина под ним затих. Его лицо превратилось в кровавое месиво. Банкир, чья рубашка была пропитана чужой кровью, медленно поднялся. Движения стали резче, увереннее. Вирус, или что бы это ни было, уже полностью перехватил управление моторикой.

Он повернул голову. Его мутные глаза нашли Олесю.

Блондинка стояла, вжавшись спиной в стену, не в силах сдвинуться с места. Она видела, как то, что еще десять минут назад было ее «папиком», ее билетом в красивую жизнь, теперь смотрит на нее как на кусок мяса.

— Женя… — прошептала она одними губами.

Билан издал хриплый звук, похожий на кашель, и рванул к ней.

Хромова завизжала, тонко, пронзительно, закрываясь руками. Она швырнула в него свою дорогую сумочку, но та лишь отскочила от плеча мертвеца. Он был уже рядом, тянул к ней окровавленные руки с растопыренными пальцами.

Степанов среагировал на инстинктах. Он был в пяти метрах. Стрелять было нельзя. За спиной девушки находилась бетонная колонна. Рикошет мог убить ее. Лейтенант бросил автомат на ремень, рванул вперед, перепрыгивая через брошенную тележку.

Он успел в последний момент. Грубо, по-хамски схватил Олесю за шиворот платья и с силой рванул на себя, убирая с траектории атаки. Ткань дорогого наряда, не рассчитанная на такое обращение, с треском лопнула. Платье от «Валентино» разошлось по швам. Сползло сначала до пояса, обнажая белую кожу спины, а потом и вовсе упало под ноги тряпкой. Девушка осталась стоять в одном черном кружевном белье, бюстгальтере, едва удерживающем пышную грудь, и трусиках.

Степанов не смотрел на нее. Развернувшись корпусом, он использовал инерцию движения и со всей дури впечатал приклад своего АК-12 прямо в лоб налетающему мертвецу.

Удар был страшной силы. Армированный пластик приклада встретился с лобной костью. Раздался глухой, влажный звук удара. Голова Билана откинулась назад, шея хрустнула, и тело банкира отлетело на несколько метров, врезавшись в стойку паспортного контроля и повалив монитор. Он рухнул, дергая конечностями, пытаясь снова встать.

— В голову! — заорал Степанов, отталкивая полуголую Олесю себе за спину. — В голову, мать вашу, бейте!

Глебов и Донской, получив чистый сектор обстрела, открыли огонь. На этот раз они не мазали. Грохот АК-12 снова ударил по ушам. Пули калибра 5.45 прошивали дорогой пиджак, выбивая из тела фонтанчики черной крови и куски плоти, но зомби продолжал ползти, скребя пальцами по полу.

— Да сдохни ты! — рыкнул Глебов, переключаясь на одиночные, и тщательно прицелился.

Выстрел. Голова банкира дернулась, и ее содержимое выплеснулось на заднюю стенку стойки регистрации. Черепная коробка просто лопнула. Тело дернулось последний раз и обмякло, превратившись в груду мяса и дорогой ткани. Наступила секундная тишина, звенящая после грохота стрельбы.

Сергей тяжело дышал. Он схватил Олесю за плечо, встряхнул. Она стояла, обхватив себя руками, пытаясь прикрыться. Ее зубы выбивали дробь. В глазах плескалось безумие.

— Иди сюда, дура ты! — гаркнул он ей в лицо, перекрикивая шум в ушах. — Чего упираешься! Жить хочешь?

— Я… Я… Он…

Она не могла связать нормально двух слов, глядя на то, что осталось от Евгения Билана.

— Нет его больше! Всё! Да куда ты поднимаешь своё платье! Оно в крови! С ума сошла? Оставь говорю!

В этот момент краем глаза Степанов заметил движение справа. Тот самый мужчина в спортивном костюме, которому Билан выгрыз щеку, зашевелился. Он поднимался медленно, шатаясь, как пьяный. Половина его лица представляла собой рваную рану, из которой толчками выходила кровь, но он не кричал. Он молчал.

Вдруг он резко выпрямился и побежал. Не к выходу, а вглубь зала, туда, где забилась в угол группа перепуганных туристов. Он мчался, громко, жутко начиная завывать, и этот вой переходил в рычание. Кровь летела с него брызгами.

— Остановить его! — рявкнул Степанов, по-прежнему удерживая трясущуюся Хромову одной рукой, а второй направляя автомат в сторону беглеца. Стрелять он не мог. Слишком много людей на линии огня.

— Он живой?

— Да чёрт его знает! Вроде бы пока да!

Глебов среагировал мгновенно. Сержант, ругаясь сквозь зубы, бросился наперерез.

— С дороги! — орал он, грубо распихивая людей локтями, сбивая с ног тех, кто замешкался. — В сторону! Всем в сторону!

Укушенный был быстр, но Глебов был зол. Аркадий нагнал его у багажной ленты, прыгнул, как регбист, сбивая зараженного с ног. Они покатились по полу.

— Сука! — прохрипел Глебов.

Заражённый обладал нечеловеческой силой. Лежа на спине, он брыкался так, что подбрасывал стокилограмового спецназовца в бронежилете. Он тянулся зубами к шее полицейского, клацая челюстями в сантиметре от открытой кожи над воротником.

«Мертвец, все-таки, — подумалось Степанову. — Но как же всё быстро произошло».

— Юра! — заорал Глебов, пытаясь заломить скользкую от крови руку мертвеца.

Донской уже бежал на помощь. Он подлетел, с размаху ударил зараженного ботинком по ребрам, выбивая воздух, если он ему был нужен, и навалился сверху, прижимая вторую руку к полу коленом.

— Да он живой! — заорал полицейский. — Походу просто обезумел!

— Да насрать! Крути его! В браслеты!

Щелкнули наручники. Укушенный продолжал выть и извиваться, биться затылком о пол, пытаясь укусить хоть кого-то, хоть собственный язык. Он плевался и грязно ругался, понимая, что вскоре станет мертвецом.

— Готов, — выдохнул полицейский, поднимаясь и вытирая пот со лба.

На его рукаве осталась чужая кровь.

— Какой брыкливый.

Степанов быстро осмотрел зал. Первый врач, которого укусили за руку, сидел на полу в окружении коллег. Он был бледен как полотно, баюкал раздробленную кисть, но бежать никуда не собирался. Его коллеги, похоже, уже поняли, что дело плохо, и держались на расстоянии, хотя и не бросали его. Один из медиков в защите накладывал жгут выше локтя. Руки у него тряслись.

— Срочно вызывайте сюда лабораторию! — крикнул Степанов в сторону медиков. — И усиленный наряд с «тяжелыми»! Пусть тащат контейнеры!

Он снова поднес рацию к лицу:

— «База», периметр герметичен?

— Так точно, «Гранит». Двери заблокированы. Рольставни опущены. Снаружи выставлено оцепление. Никто не выйдет.

Степанов опустил рацию и обвел взглядом зал аэропорта.

«Только карантина мне здесь не хватало, — пронеслась в голове мрачная мысль. — Блин, попил пивка».

Картина была удручающей. Огромный зал, залитый холодным белым светом, превратился в ловушку. Люди жались к стенам, сбивались в кучи, как испуганные овцы. Кто-то плакал навзрыд, кто-то истерично кричал в телефон, пытаясь дозвониться родным, но сеть, похоже, уже глушили или она легла от перегрузки.

На полу валялись брошенные вещи, чемоданы с яркими бирками, пакеты из дьюти-фри, детские игрушки. Воздух был тяжелым, пропитанным запахом пороха, крови, пота и страха. В центре этого натюрморта лежало тело банкира с разнесенной головой, а чуть поодаль, пристегнутый наручниками к металлической скамье, бился и выл окровавленный мужчина.

Полуголая Олеся, дрожа всем телом, прижималась к боку Степанова, словно ища защиты у того, кто только что чуть не свернул ей шею. Сергей, не глядя, стянул с себя разгрузку, оставшись в бронежилете, снял форменную куртку и накинул ей на плечи. Она тут же закуталась в неё, пряча лицо в жесткий воротник, пахнущий мужским потом и оружейным маслом.

Степанов посмотрел на массивные стеклянные двери выхода. За ними, на улице, виднелись мигалки подъезжающих машин скорой помощи и полиции. Но двери были закрыты.

Они были заперты. Не для того, чтобы не впустить кого-то снаружи. А для того, чтобы не выпустить их. Степанов понял это с пугающей ясностью. Теперь они все, он, его парни, эта глупая девка, врачи, сотни туристов, были в одной банке с пауком. И паук был голоден.

— Аркаша, Виталий, — тихо позвал он. — Проверьте патроны. И держите народ подальше от тех двоих. Если кто дернется или начнет кашлять…

Он не договорил. Парни и так все поняли. Ларцев молча щелкнул сдвоенным магазином, проверяя сцепку. Глебов вытер окровавленные руки о штаны.

Игра изменилась. Теперь это была не служба. Это было выживание.

***

Грохот армейских ботинок заглушил последние отголоски паники. Двери терминала, наконец, распахнулись, но не для того, чтобы выпустить людей, а чтобы впустить новых игроков.

В зал ворвались люди в костюмах полной биологической защиты, желтых, раздутых, с зеркальными забралами, скрывающими лица. Они двигались слаженно, как муравьи, повинующиеся невидимому сигналу.

«Прямо космонавты» — мелькнуло в голове у Степанова.

За ними, держа периметр под прицелом, входили бойцы спецназа ФСБ. Их лица тоже были скрыты противогазами, а лазерные целеуказатели шарили по толпе, выискивая малейшие признаки агрессии.

Группа зачистки работала с пугающей эффективностью. К Степанову и его парням подскочили двое в желтых костюмах, жестами приказывая отойти. Они буквально залили пространство вокруг трупа Билана какой-то едкой, шипящей пеной из ранцевых распылителей. Кровь на полу, смешиваясь с химикатом, меняла цвет на буро-зеленый и сворачивалась.

Укушенного мужчину, который все еще бился в конвульсиях, пристегнутый к скамье, и медика с раздробленной рукой даже не пытались лечить. Их просто зафиксировали на специальных герметичных носилках-капсулах.

— Куда вы их? — хрипло спросил Донской, провожая взглядом пластиковый кокон, внутри которого беззвучно кричал врач.

Ему никто не ответил. Люди в костюмах работали молча, общаясь только жестами. Носилки погрузили на тележки и увезли в служебные коридоры, исчезнув в неизвестности. Степанов нутром чуял: этих двоих они больше не увидят. Ни в больнице, ни в морге. Они стали биоматериалом.

— Всем гражданским построиться в колонну по двое! — проревел голос из мегафона. — Руки на виду! Двигаться к выходам на посадку в автобусы! Любое отклонение от маршрута, огонь на поражение!

На улице, в синих сумерках вечера, аэропорт напоминал осажденную крепость. Все подъезды были перекрыты бронетехникой Росгвардии. Мигали синие маячки, отбрасывая тревожные блики на мокрый асфальт. Людей грузили в автобусы с зашторенными окнами. Никаких такси, никаких встреч с родственниками. Пассажиры, встречающие, сотрудники таможни, продавцы сувениров, все теперь были равны. Все оказались «контактными».

Степанов, Ларцев, Донской и Глебов стояли у заднего колеса полицейского «Урала», ожидая своей очереди. К ним подошел офицер медицинской службы в респираторе.

— Сдать оружие, спецсредства. Пройти экспресс-осмотр.

Они начали разоружаться. И тут Степанов заметил неладное. Аркадий Глебов, всегда такой спокойный и надежный, тер глаз тыльной стороной ладони.

— Аркаш, ты чего? — тихо спросил Сергей.

Глебов моргнул, и Степанов увидел, что белок его левого глаза налился кровью. Не полностью, лишь лопнул сосудик, но вокруг радужки уже собиралась мутная желтизна.

— Да ерунда, — отмахнулся Аркадий, но голос его дрогнул. — Когда того урода крутил… брызнуло, походу. Я думал, пот. Протер перчаткой, а она…

Он замолчал, глядя на свою руку. На тактической перчатке бурело темное пятно чужой крови.

Медик среагировал мгновенно. Он даже не стал ничего говорить. Просто отступил на шаг и поднял руку, сжав кулак.

Двое бойцов в химзащите возникли за спиной Аркадия, словно тени.

— Сержант Глебов? Пройдемте. Отдельный транспорт.

— Командир? — беспомощно посмотрел на Степанова Аркадий.

В его взгляде не было мольбы, только тоскливое понимание.

Степанов дернулся было вперед, но Донской крепко схватил его за локоть.

— Не надо, Серега. Не делай хуже.

— Это просто наблюдение, — сухо сказал медик, но глаза над респиратором были холодными. — Протокол безопасности.

Глебова увели. Он шел, не оборачиваясь, ссутулившись, словно на плечи ему положили могильную плиту. Его посадили не в общий автобус, а в бронированный фургон с красным крестом. Двери захлопнулись.

Больше Сергей Степанов своего напарника никогда не видел. Позже, в рапортах, напротив фамилии Глебова будет стоять сухая формулировка: «Погиб при исполнении служебных обязанностей в ходе локализации ЧС». Ни могилы, ни тела. Только память о том, как он посмеивался вместе с остальными над американскими унитазами за полчаса до конца света.