Выход из-под удара, или новый путь

Всё произошло очень резко, ночью. Поэтому никто ничего не сумел заметить. Разве что немногочисленные сторожа и другие люди, которые в тёмное время суток бодрствовали. Однако и они услышали только слабый, неопределённый звук, да заметили, что немного вздрогнула земля, как при небольшом землетрясении. Никто не мог предположить, что на самом деле произошло. Только утром, с восходом солнца, жители зороастрийских селений обнаружили случившуюся перемену. Вокруг природа была совсем не та, что прежде. Пальмы — но не такие, как привычно, а с гораздо более широкими листьями. Да и вообще… что-то явно не то, даже воздух пах не так, как положено.

Служители спешно проверили огонь в святилищах. Он горел ровно, устойчиво, не колыхался и не чадил. Значит, всё в полном порядке. Значит, Ахурамазда не оставил нас — так думали «невольные переселенцы». Хотя многие из них, даже несмотря на спокойствие и размеренность обстановки, оставались изрядно напряжены. Что же произойдёт дальше, и какие ещё козни выстроит Ахриман, чтобы навредить верным и сбить их со своего пути?

Очень сильное удивление вызывали листья деревьев — даже у пальм они зачастую были мелкие, колючие, как будто пропитавшиеся воском. Практически ничего знакомого хотя бы отдалённо не видно. Глазу не удавалось отыскать ни баньянов с их висячими корнями, ни кислых стручков тамаринда, ни даже кокосов.

Однако же — радовало уже то, что поля, сады и огороды — остались, как остались и дома, и хранящиеся в этих домах священные растения. Из сундуков извлекли семена мирта, барбариса и можжевельника, посеяли их. И вдруг обрушились новые сюрпризы.

За считанные дни зачахли финиковые пальмы: листва чернела, плоды гнили. Полив святой водой, укрытие от тумана, молитвы не помогали. Влага, стелившаяся над землёй даже в сравнительно сухие периоды, губила привыкшее к климату Индостана растение на корню. С манго повторилась та же история, только листья не темнели, а жухли и сворачивались в трубочки. Рис сохранили лишь в речных устьях, где получилось обустроить чеки и быстро пустить воду по нешироким каналам. Бананы были более устойчивы, но только там, где солнечные лучи хотя бы изредка пробивали мглистую пелену. То и дело раздавались вопросы: «Что это за земля такая, где обычные растения не произрастают, где их приходится уберегать в теплицах как зеницу ока?». Естественно, речь шла не о стеклянных теплицах, а об особых помещениях при храмах, где все всходы бережно оберегали от сырости и вообще очень тщательно ухаживали за ними.

Однако в то же самое время были и положительные новости. Тоже вызвавшие оторопь поначалу. Казалось бы, негостеприимная, неуютная земля. Однако просо, вопреки ожиданиям, бодро пошло в рост. Также стало понятно, что на столе точно будут сорго, лук и чеснок. Кто-то из мобедов даже заявил: «наверное, так, за счёт огненности плодов, сдерживается зловредная влага этой дикой страны».

Коровы чувствовали себя немногим лучше, чем бананы. Им не хватало то воды, то травы. А вот с буйволами… вышло откровенно плохо. Лишь та небольшая часть стад, которую по каким-то прихотям отогнали к подножиям далёких гор, была в приличном состоянии, остальные вымирали. Крестьяне были на грани бешенства: «ну и что теперь, как то же самое просо и сорго возить? На козах или на курах, что ли?». Поистине счастливы оказались только те, у кого были глубоко неприхотливые ослы…

Подсказку разумно было бы искать у местных жителей. Однако сделать это оказалось невозможно. Население «страшной страны» вымазывалось густой красной глиной, словно на манер крови, украшало свои головы перьями, носило непонятные диадемы… но ни слова не понимало ни на одном из языков, известных парсам. Поначалу «гости» обрадовались, увидев характерный для хозяев огненный обряд, но потом пришли к выводу, что это гнусная пародия на священное, придуманная Ахриманом. После нормальных обрядов кашлять не начинаешь… Оттого всё чаще раздавались не только среди мобедов, но и среди обычных жителей нескольких поселений, заброшенных невесть куда, возгласы… «да это же натуральные дэвы».

Но не всё было таким уж причудливым и незнакомым. Так, удалось найти несколько растений, похожих на привычный лук — они росли прямо в местных лесах. Понравились и дикорастущие злаки, которые, как выяснилось, могут расти даже в самых жёстких условиях, на плохой почве. А когда кто-то увидел круглые листья, растущие прямо на воде, то чуть не расплакался от счастья — уж и не чаяли отыскать лотос. Немного позже выяснили, что это всё-таки иное растение, но оттого не стали его меньше уважать.

Ещё удивительнее казалось то, что столько всего разного может расти не на плодородном привычном гумусе, а на солончаках, выжженных безжалостным солнцем, на каменистых склонах. Многие говорили — земля засолена, отравлена. А когда вырытые наспех колодцы начали давать горько-солёную воду, то это вызвало уже даже не гнев, а тягостное недоумение. После серии неудач с посевами пошли толки: «не по воле бога мы тут, а совсем наоборот»…

Естественным для людей традиционной культуры стало предложение построить новый крупный храм, чтобы защититься от зла надёжнее. Но и тут не всё ладно происходило. Подавляющее большинство деревьев ни на что не годилось. Только пальмы более-менее подходили, но и они — лишь для коротких столбов могли использоваться. А вот с камнем вышло иначе. Всё-таки рядом имелись одни из самых мощных гор в мире. И мобеды, посовещавшись, пришли к выводу:

- Вот это просто замечательно. Значит, сможем спокойно обосноваться тут на века.

Вскоре уже начали пилить песчаник и делать известь из известняка.

Но тут подоспел новый сюрприз. Солнце восходило то на севере, то на юге, то на востоке… И как ориентировать те же алтари, было решительно непонятно. Луна — регулярно появлялась среди дня. «Наверное, и она тут заблудилась точно так же, как и мы». Вдобавок, пропала Полярная звезда.

В лесах то и дело встречались большие и очень яркие птицы, многие из которых оказались способны подражать человеческой речи. И это было сочтено явным признаком сотворённости Ахриманом. Как гигантские стервятники, так и крохотные, меньше иной фаланги пальца, птицы, тоже оказались приписаны авторству злого духа.

На земле, впрочем, было не лучше. Муравьи, целыми стадами буквально рвущие в клочья листву (вместо привычных и понятных дырок!) вызвали отвращение. А вот крупные скорпионы и пауки спровоцировали волну настоящего гнева. Сверчки в этой удивительной, пугающей местности, не пели, а оглушительно шумели. А ещё — огромные бабочки, ядовитые змеи… Кто-то заметил даже: «тут очень много похожего на знакомое, но гораздо крупнее».

Вышедшие на берег моря оказались неприятно удивлены холодной и мутно-зеленоватой водой. Казалось, в ней есть примесь болотной, но запах тины всё же отсутствовал. А вот огромное количество рыб стало настоящим вызовом — с одной стороны, можно прокормиться, с другой, традиция не велит. К тому же масса дельфинов и китов сновала у самого берега постоянно. Это было воспринято как доброе знамение Ахурамазды.

Понаблюдав, парсы заметили, что приливы тут намного меньше, чем в Гуджарате. «Море сонное!» говорили одни. «Нет, оно очень даже бодрое, просто вся его сила почти на животных уходит!» возражали другие.

Однажды ночью в паре селений видели едва мелькнувшую тень. Пумы тогда решили напасть на стада, словно синхронно. И отбиться от них не было возможности… такую атаку вообще никто не предвидел. Даже собаки, в том числе и самые бесстрашные, только беспомощно дрожали, не рискнув высунуться и остановить хищника. Когда же узнали о существовании ягуаров, то начали всю ночь везде, насколько возможно, поддерживать огни.

Встречи с местными жителями вскоре стали реже. Это удивило и озадачило. Сначала думали, что их испугались, потом решили, что готовится серьёзное нападение, и даже начали сами настраиваться на отпор. Однако спустя месяц после Перемещения парсы обнаружили, что население земли, куда они угодили, охвачено мором. Самые обычные для Гуджарата и окрестностей заболевания, которые там уже почти никто не считал грозной опасностью, тут косили людей пачками. Между общинами начало сгущаться напряжение. Но именно эта высочайшая смертность и привела в итоге, как ни парадоксально, к их сближению. Мобеды заключили: «те, кто так легко умирают, всё-таки не могут быть дэвами или другими необычными существами». Ведь духи — не болеют, и вообще бессмертны.

Именно с этого момента и началось странное, противоречивое внутренне сближение. Боязнь и недопонимание друг друга так просто улетучиться не могли, однако если прежде переброшенные непонятным образом гуджаратцы опасались индейцев, то теперь роли поменялись. Как раз местное население, чётко уловившее связь между появлением странных незнакомцев и вспышками заболеваний, сочло это если и не враждебной прямо мерой, то злым колдовством. А разницы по сути практически и не было уже, вернее, непонятно, что было бы хуже.

Поэтому чиму просто начали разбегаться и перекочёвывать в более отдалённые районы, даже если приходилось для этого их немногочисленным теперь здоровым воинам драться за десятерых буквально. Но при этом инфекция распространялась всё дальше — независимо от того, кто выигрывал схватки… Далеко, впрочем, никто отбегать не мог уже — сил особо на дальние перемещения не оставалось. Так, отступили на 20–30 километров в сторону, и на этом всё. Правда, выжившие готовились к отчаянной обороне, чтобы максимально дорого продать свои жизни неожиданно появившемуся врагу.

«В наследство» парсам достались террасные системы земледелия, постройки и различные вещи. Всё это только укрепило понимание того факта, что перед ними не злобные духи, а просто люди, пусть и крайне необычные. При этом не было другого понимания — ни как налаживать контакт, ни как поддерживать местные способы земледелия. Это был для экс-гуджаратцев подлинно тёмный лес. Даже глиняные дома ещё хранили тепло и уют этих малопонятных любителей охры. Сосуды с водой, каменные топоры, заготовленные доски, запасы продовольствия, одежда, проложенные кое-где дороги — всё это красноречиво говорило, что дело не в каких-то мистических субстанциях.

Парсы пробовали выращивать растения на террасах — вернее, сначала поддерживать их. Но карабкаться вверх с сосудами воды было крайне неудобно, по дороге почти всё вытаптывалось. В итоге они бросили эту затею и перешли почти исключительно на охоту, рыболовство и на плоды тех немногочисленных угодий, где удавалось хозяйствовать привычными методами. Правда, приходилось буквально разрываться — то же просо и сорго требовалось для пропитания прямо сейчас, но если его не высадить по-максимуму, то следующий год обещал быть голодным…

Страдали ли сами «переброшенные» от местных инфекций? Разумеется, да. Но для них это было куда как менее критично. Да, обрушивались самые разные лихорадки — по большей части мучительные, но лишь изредка смертельные. Постепенно обратили внимание, что страдания пусть затяжные, но почти всегда заканчиваются выздоровлением. Натыкаясь же на каждое новое поселение местных, которое было опустошено привнесёнными болезнями, парсы начинали ощущать себя так, словно их самих тыкают раскалёнными добела иголками.

Особенно часто заболевали те бывшие гуджаратцы, которые поднимались высоко в горы. Заболевшие же — умирали там практически в половине случаев, несмотря на все попытки помочь им. При этом отказаться от походов в высокогорье было невозможно тоже. Именно там, на склонах, где туман, наконец, вытеснялся ярким солнечным светом, буйволы чувствовали себя нормально.

Тягостные вопросы задавала община себе: «если то, что может нас спасти — наш скот — выживает только только там, где нас подстерегают хвори, что же тогда предпочесть?». И ни у кого не находилось ответа…

Кое-кто пробовал искать лечебные растения — но почти ничего не находил. Попытки использовать всякие травы наугад, без малейшего понимания их эффекта, вызвали только больше проблем. Некоторые из больных, кто мог бы выздороветь, в итоге получили сильные отравления. Они корчились в муках, страдая вдвойне и втройне, и что с этим делать, было решительно непонятно. Кое-кто попробовал было получить помощь от местных. Но языки друг друга знали они ещё слишком слабо, чтобы можно было объяснить столь сложные вещи: как траву искать, как собирать, на какие части делить, готовить ли из неё отвар или давать жевать в чистом виде. Ошибок стало только больше, и каждая из них уносила всё новые жизни, подрывая доверие, придавливая надежду.

И вместе с тем, было совершенно понятно — никуда от «аборигенов» не деться. Хотя те и были «Глухими к свету», то есть не знающими и не признающими принципов, исходящих от Ахурамазды, но всё же — не истреблять же население целой земли только потому, что оно выглядит непохоже на тебя и поступает как-то не совсем так… «Если бы Ахурамазда желал их уничтожить, - провозгласил один из мобедов, - он не дал бы им сердец человеческих». Другой на свой лад вторил ему - «для чего создателю всего сущего понадобилось бы столь причудливое творение, если бы у него не было своей цели, неведомой нам...». Главное же — всё меньше видели в этих людях «заражённых Друкой тварей».

Одновременно мобеды дискутировали и о других, не менее важных для них темах. Например, какое из местных растений всё же считать священным, а какое — проклятым. Мнения, как водится в таких случаях, неизбежно разделились. И только носящиеся в вышине птицы равнодушно смотрели на все эти человеческие заботы…

Спустя примерно два месяца после перемещения, в районе реки Чира. Несколько воинов чиму из укрытия наблюдали за непонятным строительством, разворачивающимся в этом месте. Они были очень злы. Нет, даже не так — они были ОЧЕНЬ злы. Буквально переполнялись яростью. Потому что неведомые чужаки, которые вторглись недавно в их земли, принесли с собой ужасные болезни. От этой заразы племя понесло уже огромные потери, и даже выздоровевшие оставались зачастую слабыми и немощными. А теперь — коварные твари пришли уже и сюда, и что-то странное сооружают.

Долгое время никак не удавалось понять, что же это за постройка такая и для чего нужна. Далеко не сразу, только на третий день, наблюдатели осознали — сооружается какая-то башня. Вот только зачем она строится, оставалось непонятно. Ведь так далеко от других крепостных сооружений ставить её никто не будет. Даже эти проклятые захватчики не могут же быть настолько непредусмотрительны, в конце концов! Хотя, кто знает, чего ожидать от злых волшебников, насылающих мор, вместо того чтобы сражаться в честном бою…

Наконец, ещё спустя несколько дней башня была готова. И там, наверху, как увидели вскоре дозорные, начали выкладывать трупы. Один из воинов сжал кулаки так, что они даже побелели.

- Немыслимо. Полное осквернение нашей земли. Каждый, кто в этой мерзости участвует, должен лишиться головы...

Той же ночью, посовещавшись, чиму выдвинулись вперёд. Чужеземцы должны понести заслуженное наказание за своё святотатство, стучало в голове у каждого. Отряд шёл тихо и осторожно, пробирался через заросли, чтобы как можно ближе подойти к цели и уничтожить супостата.

Огнепоклонники в это же время по большей частью спали. Всё-таки строительство каменной башни дело весьма утомительное, и за целый день они были измотаны основательно. Только трое воинов полудремали, да ещё один (периодически сменявшийся) расхаживал с луком по стройплощадке, силясь что-то разглядеть в тусклом свете луны, едва проникавшем через разрывы облаков. Чиму видели, что на холме поддерживаются костры, но не придали этому особенного значения. Всё-таки это были опытные — пусть и по-своему — воины, и они считали, что двигаясь в густой тени, не произведя заметного для врага шума, сумеют подобраться на дистанцию уверенного броска. И там уже — берегись, коварный неприятель, теперь твоя магия тебя не спасёт от дротиков, ножей и булав.

Индейцы не могли знать, конечно, что у парсского отряда имеются и гораздо более чуткие сторожа, чем обычно. Внезапный лай привёл их в замешательство, как и то, что стража, да и сами строители, резко проснулись и забегали. Поняв, что они «открыты», чиму решили компенсировать пропавшую внезапность стремительным натиском. С гиканьем и улюлюканьем они кинулись вперёд из кустов…

Бой шёл с переменным успехом — талвары парсов рассекали, как оказалось, тростниковые щиты нападавших с необыкновенной лёгкостью. Но и не всем оборонявшимся удалось ускользнуть от удара булавой. Правда, парсы уступали числом, и им пришлось отступить внутрь башни. Чиму оказались в замешательстве, они не понимали, что делать дальше. Поджечь каменную постройку, конечно, было нельзя, разобрать её быстро было бы невозможно. Да и просто подойти ко входу не получалось — вражеские лучники были наготове: пока одни целились с верхней площадки, другие притаились за открытой дверью и были готовы пронзить стрелой каждого, кто попробует приблизиться. Более того, одному из захватчиков удалось сбежать, запрыгнув на своего демонического зверя. Ужасное животное, когда один из воинов кинул в него дротиком, зацепившим кожу только на излёте уже, издало крик, отдалённо напоминающий смех, и это звучало по-настоящему жутко. А вскоре явилось и вражеское подкрепление — восседавшее на таких же страшных существах. Оно быстро разгромило отряд чиму, а нескольких взяло в плен. Захваченные с горечью осознали, что кожаные ремни удерживают их вполне надёжно — шансов вырваться и сбежать не было. Да и зачем, куда, если племя, считай, практически уничтожено. Одно утешение, хотя и слабое, имелось — враждебные сиканы тоже почти вымирали сейчас...

Где-то месяцем ранее, на бывшей чимуйской (теперь, по праву победителя, уже парсийской) плантации.

Земледельцы с недоверием качали головами, рассматривая странную помесь банана и пшеницы. Снаружи — зелёные листья, практически такие же, как у привычного сладкого плода. Внутри — зерна, прижатые друг к другу настолько плотно, что даже лезвие ножа не проходило между ними. А в самой середине — твёрдая опора, как будто кость.

Неподалёку нашли нечто не менее удивительное. Плод, величиной как кокос, рос не на пальме, а прямо на земле, точнее, на приземистом кусте. Поверхность — не гладкая, как подобает приличному кокосу, а гранёная, явно мягче ореховой скорлупы, но всё равно плотная. Внутри вместо ожидаемой белой мякоти — жёлто-оранжевая начинка, насыщенная просто огромным количеством семян.

Ещё больше парсов озадачило следующее растение — оно росло как куст, опять же. Плод — продолговатый, как всё тот же банан, и окраска светло-зелёная, как у незрелого банана, однако кора весьма твёрдая, даже удары по ней отзывались глухим стуком. Приглядевшись внимательнее, земледельцы заключили — это уже точно не банан, выглядит слишком пузатым. Цветки были жёлтые, а листья — изрезанные, словно дубовые. Мякоть оказалась водянистой, практически безвкусной, и не насыщала.

Наконец, обратили внимание на очередную траву, дававшую овальные висячие бобы, напоминавшие очень длинный гороховый стручок. Некоторые растения ещё цвели, и цветки на них были белыми. Попробовав плоды, крестьяне оказались раздражены: «что за дрянь совершенно несъедобная, и зачем только пришло в голову это выращивать».

Неожиданностью стало новое открытие, последовавшее как раз примерно спустя два месяца после Перемещения. Наблюдая внимательно за местными жителями, парсы начали подозревать — это не какое-то одно племя или народ, а сразу несколько разных. Забегая вперёд, скажем, что они были вполне правы — там жили не только сами Чиму, но и их «подданные» - вассалы, а также несколько независимых общин. Эти индейцы уже не возводили городов, а занимались обычным земледелием. Потом вызвали у переброшенных из Индии больше доверия, ведь образ жизни именно этих аборигенов казался более простым и естественным, больше соответствующим Аше. Распашка земли, уход за скотом, почитание дождя — всё это приходилось по вкусу тем, кто сам занимался земледелием.

Постепенно начиналась уже и вялая, неуверенная в первые разы меновая торговля. Как оказалось, ткань, вытканная парсами, производит на местных очень хорошее впечатление, является вполне «ходовым» товаром. От индейцев охотнее всего брали готовые кукурузу и тыкву. Правда, объяснять, что именно им нужно, обе стороны пока вынуждены были жестами и показом образцов. Слова ещё не доходили друг до друга, но руки уже понимали…

Но… какую же ткань передавали парсы при обмене? Первоначально в ход пошли запасы хлопка, сделанные ещё в Гуджарате. Однако уже через несколько месяцев пришлось перейти на сбыт выращенного уже тут, в Южной Америке, продукта. Обнаружилось, что имеется растение, похожее на привычный хлопок — и оно, действительно, давало очень качественную нить! Более того, получался материал даже куда лучший, чем ранее знакомый. И это придавало уверенности, особенно когда выяснилось ещё, что культура — способна выжить хоть на неприветливом солончаке.

Куда печальнее оказалось другое — шелкопряды полностью погибли, и теперь приходилось только бережно хранить небольшой оставшийся запас шёлка — и надеяться, что когда-то всё-таки привезут откуда-то издалека такую же ткань. Хотя… некоторые высказывали осторожное предположение — что тут, в этой удивительной и непонятной земле находятся «какие-то замены обычного», и это явно может быть неспроста.

Но неожиданно такое открытие омрачилось дополнительной проблемой. Выяснилось, что обычную белую или серую хлопковую материю вырабатывать несложно. А вот придать её какую-либо окраску — существенно сложнее. Отыскать индиго, как ни старались, так и не сумели. Поэтому с синим цветом, очень важным в некоторых ритуальных целях, пришлось попрощаться…

Расселяясь на новые территории, парсы задумывались теперь и о другом — как именно называть свои владения. Ведь это явно не был Гуджарат, да и любая другая сколько-то известная земля. Учитывая свои злоключения, утрату множества привычных вещей и даже неожиданную потерю знакомых звёзд на небе, мобеды заключили — это «Земля Испытания», или «Азмаеж». Некоторые духовные лица первоначально отстаивали мнение, что надо говорить о «Земле без Зари» (бе-Собхе) или о «Стране Соли и Туманов» (Мар-Намаке), но в итоге согласились, что всё это — очень уж узко.

Среди местных жителей парсов прозвали нанчи-пенами, или носителями заразы. Такое название установилось в первые месяцы, когда эпидемии хлынули полноводным потоком. Постепенно они сокращались, выгорали естественным образом, но ощущение опасности никуда не девалось. Особенно после того как выяснилось, что странные чужеземцы не просто несут болезни, но и сами представляют собой вполне хорошо подготовленных ловких воинов. Когда же начала разворачиваться меновая торговля, а это произошло примерно спустя 3–4 месяца, в индейских языках замелькал термин «люди белой ткани». Между тем, сами парсы разделились во мнениях, как называть эту новую страну. Одни говорили, что теперь живут в «Новом Санжане» (в честь первого поселения в Индии), другие возражали: «Мы в Аташ-Абаде, там, где только нам выпал долг поддержать священный огонь».

Общение же между переселенцами и местными жителями ограничивалось только жестами и подражанием простейшим звукам. Фактически каждый раз разговор приходилось выстраивать заново, тщательно конструируя общение из каких-то кирпичиков. И то получалось очень плохо, даже когда хотели узнать самую простую вещь («где тут брать воду», «эта тропа опасна или нет», «в лесу водятся змеи»).