Выхода нет

Марина налила горячий чай в кружку из полупрозрачного черного стекла и добавила в него четыре ложки сахара - первые две положила по привычке, как и собиралась, следующие - на автомате, совершенно не следя за тем, что делает.

Сделала большой глоток, обожгла язык, но внимания не обратила ни на боль, ни на приторный вкус. В квартире была стылость, центральное отопление еще не дали, а радиатор сломался накануне вечером, однако Марина, облаченная в тонкий халат, босая, не чувствовала холода. Кажется, она вообще не чувствовала ничего, что касалось ее тела. Перед глазами стояла сцена, которую хотелось никогда не проживать, никогда не видеть в самом страшном сне, не представлять, не примеривать на себя.

...Ее тоненькая Юлька лежала неподвижно на белых простынях: руки с ручейками-венками вытянуты вдоль тела, вокруг глаз чернота, кожа - воск, кожа - грязная багровая резина, под которой догорела короткая жизнь, и затихло биение крови в спавшихся жилках. Лицо отечно, что яблоко-падалица, волосы склеены, спутаны, сваляны, такие у кошек бродячих да больных.

Юле недавно было шестнадцать. Юля больше голубые глаза никогда не откроет. Не пошутит с мамой об ужине, не размажет тушь под ресницами, не коснется губами дедовой щеки, не выйдет на сцену за отличным аттестатом в вечернем платье, не выйдет замуж на втором курсе университета, не родит. Никогда...

Марина плакать уже не могла. Трое суток ее ребенок висел на волоске от смерти. Трое суток ожидания, надежды и страха. Волосок порвался... Лучше бы третьи сутки не кончались, чем услышать «Юли больше нет». Лучше? Слово-то смешное...

Видео, где девочку ногами били одноклассницы в парке за школой, обошло весь интернет. Юлины волосы смешались с мокрой листвой и грязью на тех кадрах, лицо в первые мгновения искажено болью, а позднее оно перестает быть лицом в привычном смысле слова – что-то непонятное багрово-красное, когда в дело пошел найденный кирпич.

Юля поджимала ноги к животу, пыталась закрыться, но толпа рассвирепевших школьниц, окруживших жертву со всех сторон, только сильнее наносила удары. Вопли доносились со всех сторон, но что кричали непонятно, хотя качество видео было отличным. Кажется, Юлю обвиняли в распространении каких-то слухов, грязных вещах, глупых и совершенно невообразимых.

Марина смотрела это видео больше двадцати раз и не могла поверить в происходящее, ей все казалось постановкой, ведь не могли дети быть такими жестокими, не могли они не думать о последствиях. Марина пересматривала и пересматривала, не могла остановиться.

Это Марина виновата, это ее вина... Если бы она спросила Юлю в то утро, все ли у нее в порядке, все ли хорошо, быть может, удалось бы предотвратить катастрофу.

Внутри у Марины все скрутило, пережало, перемкнуло. Душа… А что душа? Пустота. Тьма. Дышать больно, тяжело, воздух кончается. Выхода нет.

Марина отставила кружку с чаем, подошла к окну и распахнула раму. Там, с той стороны стекла, жизнь кипела. Люди в машинах мчались к родным, влюбленные брели под руку по тротуарам, дети бежали куда-то... Те девочки тоже чьи-то дети... Сначала хотелось орать и орать, пытаться вытащить на свет это удушающее нечто из своего нутра, выплеснуть, уничтожить тех девок, хоть как-то заставить... заставить... Все уже неважно.

Марина забралась на подоконник, сделала глубокий вдох. Вот Юлька делает свой первый крик, вот ее несут в розовом конверте, вот она открывает коробку с новой куклой, задыхаясь от восторга, вот идет в первый класс, одетая в синюю школьную форму. Марина невольно улыбнулась, вспомнив за одну секунду чуть ли не всю жизнь своей малышки.

А вот Юля лежит с отбитыми почками и гематомами по всему телу на ноябрьской промерзлой земле, широко раскинув руки, когда ее перевернули ноги в модных ботинках. Она все еще дышит, все еще чувствует боль, наверное, каждой клеточкой тела. Забрать бы Марине хоть каплю того страдания, хоть часть той капли... Невозможно. Как выяснилось за каких-то три дня, почти все, что так важно и нужно, является невозможным.

Марина, шатаясь, встала на подгибающиеся ноги, коснулась затылком притолоки и, не желая больше ни о чем думать, уверенно шагнула с одиннадцатого этажа.

***

Вероника чай не любила с детства, поэтому налила в красную кружку с квадратным дном крепкий горячий кофе, заполнивший своим чарующим ароматом небольшую кухню в относительно большой квартире.

Что-то бормотал слащавый дяденька с экрана, но Вероника его не слушала, сотый раз подряд мешая ложечкой кофе. На этой самой ложечке, серебристой, изящной, подаренной дочери Вероники, было написано имя «Светлана».

Светлана, Света, Светочка, Светик. Очень подходящее имя для светловолосой и светлоглазой девочки. Вероника случайно увидела эту ложечку в уютном магазине на набережной в далеком Ярославле, когда была в командировке и купила для своего чадушка, тогда еще ходившего в пятый класс. Светик... Солнышко, улыбчивое, хулиганистое, но доброе... И котят они лечили, и птичек...

Спустя несколько лет это солнышко, не зная жалости, трепало одноклассницу за волосы, носом вжимая в землю, наносило удар за ударом ногами по живому извивающемуся телу сверстницы. Эта маленькая девочка утратила все человеческое. Эта девочка стала чудовищем. Когда? Почему?

Вероника пыталась найти точку отсчета, момент, когда упустила ребенка, не понимала где, где она потеряла Свету, и мир рушился, все хорошее в памяти становилось черным. В двенадцать? Света была такой уже в двенадцать, когда они ездили в Лондон? В четырнадцать, когда они завели собаку? В пятнадцать, когда проколола уши? Или только в момент первого удара, когда этим подонкам (да они же еще совсем дети!) понравилось и они вошли во вкус?

Стыд... Жуткий, накрывающий с головой, словно пятиметровая волна, гонимая мощным ветром в шторм. Ужас... Это ее родной ребенок – бесчувственная мразь, это Света - малолетняя убийца, у которой в крови кипит больная жажда, это ее дитя...

Веронику тошнило, ее выворачивало от произошедшего. Она смотрела то видео, должно быть, сотню раз, пересматривала, ставила на паузу, если в кадре появлялась Света. Выла, как раненый зверь, рвала на себе волосы и не могла смириться.

Не верила, думала, что это все страшный сон, но каждый раз просыпалась и снова сходила с ума. Беспросветный мрак... Нескончаемо...

Невыносимо знать, что твоя доченька, этот любимый родной человечек... О, дайте силы! Невозможно... Не привыкнуть. Не принять... Это Вероника виновата, это ее вина. Если бы она спросила Свету в то утро, все ли у нее в порядке, все ли хорошо, быть может, удалось бы предотвратить катастрофу.

Она виновата...

Как с этим жить? Какое найти оправдание? Можно ли его найти?

Нет, все не так. Свете нужен психолог, она просто попала не в ту компанию! Света не виновата, Свете нужна помощь, она запуталась. Ей и другим девочкам. Да, они не виноваты! Если бы не телевидение, эта чертова эстетизация насилия во всех книжках и фильмах для подростков, не было бы такого кошмара!

И тут вспоминалась согнутая фигура мамы Юли, тридцатипятилетней красивой женщины. Опущенные плечи, пустой бессмысленный взгляд, дрожащая нижняя челюсть, как у старухи. А сразу потом всплывало видео перед глазами. Оно и не забывалось ни на мгновение, просто отступало назад.

Желтая куртка Светы и заплывшие глаза Юли. Коричневые высокие ботинки Светы и живот, закрытый окровавленными руками Юли. Простенький перстенек на белом пальчике Светы и половина красного кирпича, опускающаяся на голову Юли.

Вероника зажала рот кулаком, чтобы не закричать. Не забыть. Нельзя, невозможно, никогда. Вина на всю оставшуюся, кошмары каждую ночь и позор каждый божий день. Породила садистку. Породила исчадие ада.

Боли нет конца. Внутри что-то порвалось, что-то очень важное.

Не вычеркнуть из жизни. Не стереть ее, не понять, не простить. Пусть говорят, что родители поддержат своего ребенка, пусть лгут вам в глаза. Есть вещи, за которые хочется от родства отречься. Хочется забиться под одеяло с головой и повторять, что это ошибка, что такого быть не может, что это подстава чистой воды.

Вероника отставила кофе и пошла в ванную, прихватив нож. Резать нужно вдоль сосудов, а не поперек. Выход. Выход есть.

***

Двенадцать лет назад.

- Мама, мамочка! Я хочу тебе секрет рассказать. Только ты обещай, что никому не откроешь его! – пропищала крошечная девочка с синими бантами на макушке.

- Обещаю, - с улыбкой ответила мама, беря кроху за ручку.

- Поклянись! – требовательно заявила девочка.

- Клянусь.

- Меня сегодня Владик в щеку поцеловал, когда у нас тихий час был. Сказал, что любит.

- Ну, а ты что ответила?

- Что я тебя люблю! Ты ведь моя мама, зачем нам еще кто-то?

Молодая мама довольно поджала губы. У этой крохи еще столько всего впереди. Целая жизнь, полная добра, приключений и смеха.