Выйди из палатки

— Вот! — Паша протянул руку указывая. — Видите ущелье под скалами?

— Видим, — Марина прикрыла ладонью глаза, чтобы не слепило заходящее солнце. — Это и есть твоя Долина духов?

— С виду ничего особенного, — Лена вгляделась в далекие скалы.

— А как, по-твоему, оно должно быть «с виду»?

— Ну, мрачно хотя бы, как-нибудь. Ты такие вещи рассказывал — ужас какой-то.

— И вы еще не всё знаете, — сказал Паша зловеще. — Ладно, пора баиньки. Проспим — опоздаем на лошадь.

— Опоздаем — так опоздаем, — Марина отвернулась от солнца. — Деревня — не Долина духов. Можно и переночевать.

— Так и там можно переночевать, — Паша скинул рюкзак, прислонился к нагретой за день стенке. — Лично знаю таких, кто там ночевал... Знал то есть... В позапрошлом году водил, например...

— Ты про норвегов? — Лена сбросила рюкзак, присела рядом. — Которые все с ума сошли?

— Не все. Двоих нашли утром с разрывом сердца.

— А еще рассказывал про москвичей, которые тоже свихнулись, — Марина присела к ним.

— Там свихнулся только один. Утром пошли через долину... Утром там просто супер, никогда не подумаешь... Так трупов было только четыре. Пятый куда-то делся. Нашли вечером. Забился в какую-то щелку и мычал. В общем, увезли в дурку... Эта долина тут главный аттракцион. Все считают, что самые умные... Хотя я уверен, что это все бред. Как-нибудь схожу и переночую.

— Ну, сегодня и переночуй?

— Мне палатка нужна. Без палатки я там ночевать не буду. Я эти долины знаю. Утром все мокрое и холодное, яйца простудишь за нефиг делать.

— Грубиян... А что, Ленка, давай дадим ему палатку? Пусть правда пойдет и переночует?

— А вы как будете ночевать?

— Мы пойдем с тобой, и посмотрим... Какой ты у нас храбрый...

— Так уж пойдете... Щас...

— Пойдем-пойдем, — пробормотала Лена. — Мне, например, наплевать на твоих духов. Я так устала, что как упаду, так и просплю до утра. Из пушки не разбудишь.

Сидели, дремали. Солнце скрылось за кряжем, опускались сумерки. Повеяло терпкой вечерней свежестью. Паша выпрямился.

— Народ! — он растолкал девушек. — Хватит спать! Надо ставить палатку, а то спать надо.

— А долина? — Марина поднялась. — Вроде в долине ночевать собрались? Или уже передумал?

— Нет. Идти — так пошли.

— И пошли, — Лена поднялась, взялась за рюкзак. — Пошли, Пашенька! Или что?

Паша начал спускаться с откоса, перепрыгивая с камня на камень. Допрыгав до половины он обернулся.

— Ну, что стоите! Темнеет!

— Ты серьезно? — отозвалась Лена.

— Не понял! Сами тут что каркали?

— Мы не каркали! Грубиян! Мы рассматривали возможность.

— Ну, вот и рассмотрели возможность. Или струсили? Слаби-бо-бо? Слаби-бу-бу? Я пошел, — Паша запрыгал по камням дальше.

— Ринка! Он уносит нашу палатку! Отдай нашу палатку!

— Щас! У-лю-лю!

— Нет, вот хам! — крикнула Марина во тьму. — Давай ему все-таки вставим, хоть раз как следует! — она стала осторожно спускаться.

— Мы идем тебя бить! — Лена осторожно двинулась вслед.

— А-а-а!!!

Девушки замерли в ужасе.

— Духи! Меня уже хватают за яйца!

— Козел! — закричала Марина. — Нет, что за обалдуй на нашу голову взялся!

— Отдай палатку, мы всё простим!

— Не отдам, не отдам! Тра-ля-ля, тру-лю-лю!

— Ну все, Пашенька! Больше нашего терпения на тебя нет. Всё, Ленка, вставляем?

Девушки продолжили осторожный спуск.

* * *

— Как-то здесь на самом деле... — Марина оглянулась в сумерки.

— Ха, — усмехнулся Паша зловеще. — Долина духов все-таки, не хрен соба...

— Пашка! — Лена треснула его по шее. — Хватит уже!

— Фух, вот я устала сегодня, — Марина сбросила рюкзак, присела к очередному камню. — Даже есть не хочу.

— Я тоже, — Лена сбросила свой. — Чая можно попить... У нас там вроде шоколадка была... И спать. Я падаю просто...

Какое-то время сидели, слушая тишину. Тишина здесь стояла странная, совсем не горная, когда донесется то шелест листьев, то шорох веток, то еще какой-нибудь живой звук. А здесь было тихо, полностью, совершенно.

— Какая-то тишина мертвая, — сказала Марина шепотом.

— Пашенька, — Лена дернула того за руку. — Давай ставить палатку. Страшно.

— Не сиди тогда, если страшно, — Паша раскрыл чехол, выворотил палатку.

Лена и Марина сидели прижавшись друг к другу, не шевелясь.

— И долго так будем сидеть? Я один не поставлю, держать надо! Рина!

— Сейчас... Сейчас встану...

— Лена!

— Сейчас... Сейчас, посижу немного и встану...

— Але, народ! — Паша опустился на корточки, потряс девушек за плечи. — Рано с ума сходить! Сначала надо поставить палатку. Рина!

Он дернул ее за руку. Она наконец поднялась, стала как вкопанная.

— Лена!

Дернул за руку Лену — та поднялась, застыла таким же образом.

— Не понял! Вы что? Завтра вставать чуть свет — на автобус опять опоздаем! Эту палатку в одного не поставить, ну! Лена! — Паша взял сверток палатки, сунул той шнур. — Держи! Я пошел разворачивать... Рина! Что за беда еще! Надо ставить палатку!

— Да-да, палатку, сейчас...

— Что за ерунда? — бормотал Паша под нос, разворачивая палатку. — Я тоже хочу спать, но ведь не торможу так страшно.

Наконец палатка была поставлена. Он затолкал в нее девушек, закинул рюкзаки, забрался сам, застегнул вход, уселся. Включил и подвесил фонарик. Девушки сидели по углам, молча смотрели.

— Чай пьем?

Они молчали. Паше стало страшно.

— Чай, говорю, пьем?

Он подергал их за плечи.

— Чай... — Марина очнулась, обернулась к Лене. — Ленка... Термос где — у тебя?

— Что?.. А, чай... У меня кажется... — стала копаться у себя в рюкзаке. — Чай... Чай... Вот он...

Сидели, пили чай. Палатку накрыла такая тишина, что казалось было слышно как шевелится пар над чашками. Стал проникать холод.

— Как бы нам тут даже в палатке не обморозиться, — пробормотал Паша. — Хорошо — мешки проверенные...

— Тихо! — Лена схватила его за руку. — Не ори так! Тише...

— Я не ору, ты что?

— Тихо! — Марина тоже схватила за руку. — Не кричи! Нельзя тут кричать...

— Я не кричу! Вы что, спятили? — он помолчал, отхлебнул чая.

— Не шуми так! — Марина дернула его за локоть. — Тише не можешь пить?

— Это как? Что значит «пить тише»?

— Ай! — Лена закрыла уши руками.

Чай вылился на свернутый спальный мешок. Лена застыла, глядя как пятно расползается по мешку.

— Та-а-ак, — Паша отставил чашку. — Что-то мне это уже очень не нравится. Лена!

Он покрутил ладонью у нее перед носом. Лена посмотрела на ладонь, на Пашу. Взгляд был осмысленным, ясным. Паше опять стало страшно.

— Рина! Давайте спать. Ну его, этот чай, — он забрал у нее чай. — Снимем ботинки, — он стал развязывать у них шнурки, снимать ботинки. — Развернем мешки, — развернул спальники, расстегнул, — залезем, — застегнул «молнии» когда Лена и Марина залезли внутрь, — и баиньки...

Сложил чашки в кулек, уложил кулек в рюкзак, поставил рюкзак в угол, забрался в мешок. Подумал, что фонарик надо бы выключить. Приподнялся на локте, протянул руку, как его схватили за локти. Лена держала с одной стороны, Марина с другой. Они молчали, смотрели в глаза, и ему в третий раз стало страшно.

— Ладно, ладно... Пусть горит...

Вернулся на место. Девушки лежали — так тихо, что показалось вдруг — умерли. Приподнялся, оглядел Лену, повернулся, оглядел Марину. Спят наконец, и дышат — тихо-претихо, больше видно чем слышно. Дернуло их сюда притащиться. Скорей бы уснуть.

* * *

Спать хотелось ужасно, а заснуть Паша не мог. Тишина угнетала, давила, душила. Он лежал, удивлялся — бывает, оказывается, тишина которая заснуть наоборот мешает. Лежал как бревно, боялся пошевелиться, чтобы не побеспокоить девушек. (Проснутся — станут опять чудить; уснули — и хорошо, теперь самому бы тоже.) Спина стала ныть, мешала заснуть, но он не шевелился, утешаясь мыслью, что как следует выспится завтра, когда они доберутся до нормального дома с нормальной кроватью.

Наконец от этой такой тишины начался бред. За палаткой кто-то бил в бубен и бормотал. Молился (по-здешнему Паша кое-что понимал, и кое-что разобрал). Он лежал, слушал бубен, бормотание и молитвы, и наконец задремал. Но тут Лена зашевелилась, привстала, стала расстегивать свой мешок. Паша в секунду очнулся, сел.

— Лена!

Он схватил ее за руку. Рука была ледяная. Лена пыталась расстегнуть «молнию», но рука дрожала, и у Лены не получалось.

— Что-то у меня молния не расстегивается... Помоги...

— Ты куда собралась? — у него самого похолодели руки.

— Пашенька, мне нужно... Туда... Слышишь?

Паша понял, что бубен и бормотание не примерещились. Недалеко кто-то бил в бубен и бормотал — уныло, негромко, тягостно.

— Слышу, — он стиснул холодную руку. — Кто-то бьет в бубен и молится. И что?

Он попытался ее уложить. Схватил за руки, но она пыталась освободиться и расстегнуть «молнию».

— Ложись отдыхать. Нам рано вставать, и целый день топать. И, главное, не опоздать на автобус...

Лена заплакала. Снова вцепилась в «молнию».

— Помоги, пожалуйста, расстегнуть... Молния какая-то дурацкая...

Бубен приблизился к палатке. Глухой унылый стук раздавался у самого входа. Лена вцепилась в «молнию», стала беспорядочно дергать. «Молния» не открывалась. Лена стала выкарабкиваться из мешка. Паша схватил ее за руки.

— Лена! Там сейчас холодно. Ты простудишься. Лежи здесь. Нас трое, и нам тепло.

— Пашенька! — Лена плакала, слезы текли по щекам. — Выпусти меня туда... Мне нужно...

— Нет! Не пущу.

Он прижал Лену к себе. Она плакала, дергалась, пыталась вырваться, наконец стихла.

— Ну вот... Вот и баиньки... Нечего тебе там делать. Холодно, сыро, вымокнешь, простудишься, этого не хватало...

Лена уснула. Осторожно уложил ее, улегся сам. Долго лежал так, не выпуская ладони, которая становилась теплой и мягкой. Бубен по-прежнему бился, но теперь далеко. Паша лежал, лежал, лежал и лежал. Бубен снова стал приближаться. Тогда зашевелилась Марина. Привстала, стала расстегивать свой мешок. Паша сел.

Схватил ее за руку. Рука была ледяная. Марина пыталась расстегнуть «молнию», но рука дрожала, и у Марины тоже не получалось.

— Что-то у меня молния не расстегивается... Помоги...

— Ты что? Ты куда?

— Пашенька, мне нужно... Туда...

Бубен снова стучал у входа. Кто-то снова сидел перед палаткой, стучал, бормотал, молился. Негромко, уныло, тягостно.

— Слышишь?

— Слышу, — Паша стиснул холодную руку. — Кто-то бьет в бубен и молится. И что? Молится — значит надо. Значит совесть нечистая. У нас совесть чистая, нам там нечего делать. Ложись спать... Кому говорю!

— Помоги, пожалуйста, расстегнуть... Молния какая-то дурацкая... Пашенька! Выпусти меня туда... Мне нужно...

Марина дергалась, плакала, наконец уснула. Он уложил ее, улегся, долго лежал так, не выпуская ладони. Бубен стучал и звенел, но снова — дальше и дальше, теперь совсем далеко.

— Выйти что ли? На самом деле? В рыло ему настучать, уроду. Мешает спать девочкам, сука.

Когда бубен, бормотание и молитвы растворились, появилось другое. В удушающей тишине послышался топот и детский смех. Паша окаменел. Вот он лежит, здесь, в палатке, голова прозрачная; соображает четко, кристально — как никогда в жизни. Ребенок (дети, ребята?) бегает вокруг палатки (бегают, несколько?), и смеется (смеются, несколько?). Он лежал, лежал, лежал и лежал, и топот не прекращался, и смех раздавался то справа, то слева, то спереди, то сзади, то сразу со всех сторон.

Иногда топот стихал, смех прекращался, и Паша не сомневался, что проклятый ребенок (проклятые дети) сидит (или, гады, сидят) перед входом и слушают (что?). Потом снова — топот и смех; потом вновь тишина — сидят перед входом, сволочи, слушают (что?).

— Паша!

Он вздрогнул, повернулся. Лена, приподнявшись на локте, смотрит в глаза.

— Выйди из палатки, Паша!

— Ты почему не спишь? А ну спи, сейчас же! Я никуда не пойду! А ты спи. Спи — кому говорят!

Стал засовывать ее обратно в мешок. Она не сопротивлялась, Паша затянул «молнию» до конца. Лена лежала, смотрела на него, плакала.

Топот и смех не прекращались. Потом перестали опять — сидят у палатки, у входа, слушают.

Вдруг Лена — как была, в мешке, со спрятанными руками — села, выпрямилась, и сказала, ясным спокойным голосом:

— Выйди из палатки!

— Я никуда не пойду!

— Выйди из палатки, Пашенька! — она снова заплакала.

— Не пойду. Зачем ты меня прогоняешь? Я тебя обидел хоть раз? По-настоящему? А ты выгоняешь. Там холодно, сыро... Я там простужусь, заболею... Намокну, охрипну, умру... Ты что, хочешь чтобы я умер?

— Нет... Ты что, дурак что ли? Выйди из палатки, Паша!

Она забилась, пытаясь высвободиться из мешка. Билась, рыдала, дергалась.

— Не выйду — и все! Меня там съедят эти дети... Ты что, хочешь чтобы меня съели дети?

— Нет... Дурак что ли...

Плакала, всхлипывала, наконец уснула. Он уложил ее, сел — стараясь не слышать топот и смех, которые то удалялись, растворяясь в жуткой тиши, то приближались, отдаваясь в ушах молотками. Затем настала очередь Марины.

— Паша!

Она, приподнявшись на локте, смотрела ему в глаза.

— Выйди из палатки, Паша! Выйди из палатки, Пашенька!

— Рина! — сказал Паша устало. — Ведь сказал уже. Не пойду. Давай спать. Нам рано вставать. Еще на автобус не опоздать...

Топот и смех не прекращались. Проклятых детей там штук не меньше десятка...

— Не пойду. Не проси даже, — он обнял ее, прижался к мокрой щеке. — Я там пропаду, один... Хочешь чтобы я там пропал?

— Нет... Ты что, дурак что ли?

...и они бегают вокруг палатки, смеются, останавливаются у входа, тихо шепчутся, трогают вход...

— Выйди из палатки, Паша!

— Я никуда не пойду. Давай спать, нафиг! Зачем ты меня прогоняешь? Я тебя обидел, хоть раз?

...и трогают снова, топчутся и смеются, сидят у порога и слушают, трогают снова, топчутся и смеются, сидят у порога и слушают...

— Нет... — Марина плакала, слезы текли по щекам. — Дурак что ли...

Наконец успокоилась тоже, уснула. Дети по-прежнему бегали и смеялись — то удаляясь, то приближаясь... Справа, слева, сзади, спереди... Справа и слева, сзади и спереди сразу...

Сначала вернулась сволочь с бубном и бормотанием. Мерный, однообразный «бум-бум» доводил до остервенения сам по себе, а тут еще молитвы могильным голосом. Бубен плавал вокруг палатки, голос бормотал — уныло, негромко, тягостно.

Потом вернулись сукины дети. Бегали вокруг палатки и хихикали, хихикали и бегали вокруг палатки. Иногда хихикать и бегать переставали, и трогали полотно, и касания были видны бугорками...

Бубен бубнил, голос молился. Дети хихикали, и топтались. Бубен бубнил, бубнил, бубнил и бубнил. Дети бегали, хихикали, снова топтались. Первой очнулась Лена. Привстала, схватила за руку.

— Паша! Не выходи из палатки!

— Я никуда не выйду. Ни из какой палатки. Не веришь?

— Верю... Только не выходи, ладно? Не бросай нас.

— Паша! — в другое плечо вцепилась рука. — Не выходи из палатки!

— Я здесь, и никуда не пойду.

— Не выходи из палатки, Паша, — плакала Лена с другой стороны.

— Лена, ложись отдыхай, — он обернулся к Лене. — Ложись спать. Завтра вставать рано. Автобус... Я никуда не пойду! — обернулся к Марине. — Ну хватит же, блин! Ты что, тоже не веришь?

— Верю... Только не выходи, ладно? Не бросай нас.

— Не бросай нас, пожалуйста... — Лена потянула к себе. — Мы ведь тебя любим... Правда иногда обзываемся, и кричим, но это ведь так, несерьезно, в шутку...

— Не выходи из палатки, Паша, — Марина потянула к себе.

Бубен бубнил, кто-то молился, дети хихикали, бегали, шептались у входа.

— Не бросай нас, пожалуйста... Мы ведь тебя любим... Правда иногда обзываемся, и кричим, но это ведь так, несерьезно, в шутку...

Паша наконец сорвался и заорал:

— Я никуда не пойду! Хрен вам! Давайте спать, дуры! Нам рано вставать! И идти целый день! И на автобус ведь опоздаем!

И так они сидели, и он слушал как они плачут — тише, тише, тише и тише...

Стук бубна ушел, с ним бормотание и молитва. Топот тоже стихал; шаги удалялись, наконец растворились. Вдалеке хихикнуло в последний раз; вновь настала тяжелая, вязкая, ужасная тишина.

Паша разложил девушек по местам. Они лежали теперь так мирно, спокойно, что подумалось — все это бред, дурной сон, не было ничего. Ни бубна, ни бормотания, ни молитвы... Ни кто не топтался, никто не хихикал, никто не сидел у порога, не слушал...

Он расстегнул «молнию», выскочил из палатки.

На востоке небо сочно синело. Был предрассветный, самый студеный час.

— Нифига себе, — Паша потер руки. — Лето, считай, еще не закончилось, — несколько раз подпрыгнул. — Горы, блин.

Преодолевая идиотскую слабость, прошелся вокруг палатки. Ну да. Никаких следов.

— Откуда им взяться... Сволочи... Зря я не вышел и не начистил им пятаки. Не посмотрел бы, что дети.

* * *

Паша слонялся вокруг палатки пока из-за кряжа не показалось солнце, и холодные утренние лучи не растеклись по долине. Тянуть было некуда. Как в омут нырнул в палатку.

— Народ! Хватит спать! Нам идти целый день! На автобус ведь опоздаем!

Лена проснулась, вытащила из мешка руки, потянулась — так сладко будто проспала ночь в уютной постели.

— Нет, вот дался тебе этот автобус... Ринка! — перекатилась к Марине, стала расталкивать. — Вставай, а то Пашище мне тут все мозги за-это-самое, со своим автобусом.

— Какой такой автобус-мавтобус, — та потянулась также, так же сладко. — Давайте еще полежим... Вот правда запытал ты, Пашенька, со своим автобусом. Опоздаем — и хрен с ним. Будем теперь из-за этого автобуса бежать как козлы, горные.

— В горах нужно бродить и наслаждаться пейзажами, — Лена выбралась из мешка, обулась, вылезла из палатки. — А не бегать за автобусом...

Паша сунул Марине ботинки, вытолкал вслед за Леной, стал сворачивать спальники.

— Ты видела, Ленка? — возмущалась Марина, обуваясь. — Как он меня выпихнул? И это после того что мы для него!..

— Да он хам вообще просто. Нет, все-таки пора ему вставить!

Паша выбрался в утренний холод, убежал на другой конец палатки.

— Держите там за веревочку...

— За эту?

— За эту, дура...

— Хватит ругаться! Еще раз услышу — вставлю!

— Паша?

— Плохо выспался?

— Да.

— Почему? — Марина подняла брови. — Я выспалась просто обалденно как.

— А я как! — воскликнула Лена. — Уже давно так сладко не высыпалась! Надо будет еще как-нибудь здесь остаться.

— Наврал ты все про мертвых норвегов, с разрывами сердца.

— И про москвичей наврал, дохлых!

— Собираем палатку и валим.

— А мне здесь нравится! — воскликнула Марина. — Давайте здесь погуляем!

— Давайте! Здесь так здорово, просто супер!

— Нет. Собираем палатку и валим, сейчас же.

— Паша! — Марина перестала смеяться, подбежала. — Брось эту веревку! Ты ее уже полчаса в закрытый карман тыкаешь! Что случилось?

— Не выспался.

Паша стал запихивать палатку в чехол. Лена с Мариной присели, отобрали палатку, стали запихивать сами.

— И кто тебе спать мешал? Духи?

— Типа.

— Мы слушаем!

— Вы уснули. Я лежу. Вдруг звуки. Кто-то долбит в бубен и молится.

— И так всю ночь?

— Нет. Потом еще дети пришли.

— Дети?!

— Бегают вокруг палатки, топчутся. Потом садятся у входа, шепчутся, хихикают. Подслушивают что мы в палатке делаем.

— А что мы в палатке делаем?

— В палатке мы спим!

— Щас. Вы мне всю ночь спать не давали.

— Это как? Что ты выдумываешь?

— Врун! Мы так спали, что нас из пушки не разбудить было!

— Щас. Сначала ты, Лена, проснулась, и как начала лезть из палатки, что я тебя еле скрутил. Потом ты, Марина, проснулась, и тоже как начала лезть из палатки, что я тебя тоже еле скрутил. В общем, кто-то бьет в бубен и молится, а я с вами воюю. Скрутил, значит, засунул в мешки. Вроде уснули. Ну, думаю, может тоже усну. А то на автобус ведь опоздаем.

— Еще слово про автобус...

— Ну, вроде как бубен заткнулся. Потом эти дети долбаные как стали бегать вокруг палатки, как стали топтаться. Бегают и смеются. А потом как сядут у входа, и как начнут подслушивать, говорю. Тут ты снова, Лена, просыпаешься, цепляешься, и начинаешь меня выгонять. Выйди, мол, из палатки, Паша... А дети смеются и топчутся. А ты меня к ним выгоняешь. В общем, я тебя скрутил и засунул в мешок. Тут просыпаешься ты, Рина.

— И тоже начинаю гнать тебя из палатки? К долбаным детям?

— А ты не смейся... В общем, бился я с тобой, бился, засунул в мешок. Вроде уснули.

— А дети? Ушли? А где же следы тогда?

— Это же духи. Какие следы? В общем, да, дети ушли. Но потом снова пришли. И дети, и кретин этот с бубном. Как начал бубнить, снова. Бубнит и молится, молится и бубнит. И дети хихикают, топчутся, шепчутся, скребутся. И тут вы опять просыпаетесь. Цепляетесь, тянете, тащите на кусочки. Пашенька, не выходи из палатки, Пашенька, не выходи из палатки. И ревете.

— Вот нахал! — Лена даже обиделась. — Ты хоть раз видел чтобы мы ревели?

— Видел. Сегодня ночью... Пошли! Быстро, на авто...

— Я тебя сейчас тресну! — Марина разозлилась. — И вообще, нам здесь нравится!

— И мы остаемся!

— И будем еще ночевать!

— Да пожалуйста, — Паша схватил свой рюкзак. — Вот ваша палатка, — он пнул свернутую палатку. — А я на автобус опаздываю, — он отвернулся, запрыгал по камням.

* * *