Взгляд

Капли падали на землю - тяжёлые, слишком медленные, густые, словно это был не дождь и даже не кровь, а расплавленный янтарь. Они стекали с лезвия меча, скользили по железным перчаткам, медленно собирались на острие креста, грубо приклёпанного к доспеху.

Воздух был пропитан запахом мяса и гари - стойкий. Он не рассеивался даже по ночам. Мир под ногами дрожал, как будто… Был жив. И сердце его билось глубокими, уходящими вибрациями, что сотрясали сами постулаты этого мира - страхом.

Я встал во весь рост - обожжённый плащ хрустнул от застывшей грязи и пепла. Одна из нашивок - кусок синей ткани, когда-то подаренной девочкой из мирной деревушки близ эльфийских лесов - беззвучно сползла вниз и упала в чёрную жижу.

Я не стал поднимать её.

Внутри что-то дрогнуло - жалость, может, благодарность, но не настолько сильная, чтобы остановиться.

В голове звучал шепот, но не молитвы. Я больше не молился - уже нет, только смотрел.

Взгляд упал на пепел, устремился вперёд, туда, где недавно стояла колокольня. Теперь от неё осталась лишь груда расплавленного камня, а в самом центре, искривленной дугой, всё ещё поблескивала потемневшая медь - металл, который когда-то звал людей к молитве.

Теперь же он звал к смерти.

Я шел с запада. Далеко позади остались первые костры, города и крики. В отражении воды, что казалось не желало демонстрировать моё отражение - виделись лишь глаза, в которых даже не отражалось солнце.

Для него там не было места.

Я не говорил, не спорил, не обращал в веру и не убеждал. Просто жёг: храмы, алтари, изображения богинь - всё, что светилось мягкой ложью. Их лица искаженные добротой, сиянием или иногда страхом за своих последователей… К сожалению я не мог верить им.

Я верил в Другое - в НЕГО.

В Того, кто не улыбается, кто не имеет: формы, голоса и цвета. Чей глас был столь велик, что не слышим. Он просто посмотрел - всего один раз, краткий миг наблюдения, меньше самой малой единицы измерения…

И одного этого взгляда хватило.

Ныне я знаю. что если Он снова посмотрит, то не останется ничего: ни мира, ни людей - ни будет места даже смыслу. Только Он.

И всё.

Потому я продолжал идти, потому меч в моей руке не ржавел, а звучал - как струна, как крик - предостережение. Именно поэтому демоны - рогатые создания этого мира, уродливые и пепельные - становились на колени передо мной и шли следом.

Они ничего не требовали. Не было, ни голосов, ни криков - только тихие шаги за спиной. И в этом было облегчение - они понимали или хотя бы делали вид, а люди… Люди не понимали ничего.

Ни моих слов, ни попыток донести тишину тишины, ни безмолвных молитв, что звучала только в моей голове. Они видели лишь пепел, слышали как поёт сталь, и умирали, не зная - за что.

Иногда я вспоминал Москву.

Не ярко, не подробно - лишь обрывками, как выцветшими фотографиями на потрескавшейся плёнке. Комната и атмосфера ссоры натянутая, как струна - не в первый и не в последний раз.

За дверью в коридоре - плачущая дочь. Крик, что отскакивает от стен и возвращается уже другим, чужим голосом. И икона в углу - деревянная, с отпечатком лобных прикосновений, с дешёвой блестящей позолотой.

Я тогда крестился - на зло, страх, чувствуя отчаяние и сжав зубы до скрипа. После произнёс:

- Господи, выведи меня отсюда.

Не думая, что кто-то услышит. Это была не молитва, а проклятье, завернутое в просьбу. А потом… Я ощутил Его: ни свет, ни голос, ни видение, а именно - присутствие.

Тяжёлое, безграничное и в полной мере - бесконечное. Так смотрит сама реальность, когда вдруг осознаёт, что ты есть.

Я не стоял - оказался где-то и одновременно с тем нигде. Я упал лицом вниз, а после плакал - долго, казалось целые годы или наоборот лишь одно долгое мгновение. Не потому что молился, а потому что осознал… Все это правда, только-вот в Библии умолчали, что Бог есть - все.

Воля, что есть исток мироздания.

Это не было откровением и далеко не было благословением. Это была - чистота, настолько бесконечная, что она рвала тебя на части одной лишь своей бесстрастной полнотой.

Это была любовь без тепла, закон без суда, свет без тени - это был Бог. Всё - в полной мере этого слова не описывает и малой части этого… Всепоглощающего, тиранического и абсолютно неописуемого ощущения.

И я испугался.

Потому что понял.

С тех пор я больше не просил, только боялся. Каждый вдох, каждый шаг - это было не движение, а уклонение, я жил в постоянной попытке спрятать этот мир под покрывалом, чтобы Он не заметил его.

А в новом мире меня встретили как вестника - я оказался в священной роще, Бог исполнил мою грязную молитву в полной мере, отправив далеко от родного дома. Местные жрицы подумали, что я избранный - послан богинями. Несущий свет.

Я тогда молчал, не говорил: ни "да", ни "нет". Ждал, смотрел, слушал их пение… Видел, как они поклоняются.

А потом убил.

Одного, второго, затем запылала роща, а за ней и весь город. Время вновь пошло. Пепел. Люди. Молчание.

И больше уже не было возврата.

Я не носил знамен, гербов и символов, за которыми могли бы спрятаться другие. Вырезал крест ножом прямо на лбу - криво, грубо, со шрамами, что кровоточат до сих пор.

Я нет был святым, не был пророком… Даже праведником и тем не был.

Зато я - знал. Ту самую истинную правду, которую не пишут в книгах, у, от которой хочется отвернуться.

- Почему ты это делаешь? - Спросила она.

Женщина стояла, шатаясь, с расплавленным обручем богини на голове. Обруч ещё тлел, источая тонкий дым, словно сама вера её не спешила умирать. Руки дрожали, но не от страха - от боли или, может быть, оттого, что она держала за спиной ребёнка. Тот прятался в складках её одежды, молча, вцепившись в неё, как в единственный кусочек мира, который ещё не рухнул.

Я молча смотрел на неё.

Пытался вглядеться в это красивое, аккуратное лицо, углядеть тьму в глаза и в кровь на губах. Хотелось, сохранить её образ - он был прекрасен.

Я не ненавидел её. Ни капли. Она была мягкая, как свежий хлеб, и говорила голосом, который звучал почти по-домашнему. Таким голосом могла бы говорить повзрослевшая дочь, такая, какая могла бы у меня - если бы всё было иначе.

Она бы вылечила, простила, возможно прижала-бы руку к его лбу, молча, с улыбкой. И всё бы продолжалось: пение в храмах, свет над алтарями, сказки для детей, праздники с лентами и венками.

Но всё это было - ложью.

Не злой или ядовитой, а тихой, ласковой ложью, которая медленно стелется по полу, закрывая трещины. К сожалению, я не мог её оставить. Риск - не оправдан.

Даже если бы я захотел дать ей понять свой мотив, я не просто… Не понимал как объяснить, потому что даже единое слово - это уже шаг к Нему, ибо, если назвать, очертить - Он может услышать. А если услышит… Всё исчезнет. Без следа.

Я давно отказался от своего голоса, дабы Он не вспомнил обо мне, чтобы не обратил внимание.

Поэтому - я просто ударил. Прямо в грудь, чтобы не чувствовать вины.

Женщина рухнула, обнимая ребёнка, и тот закричал: тонко, рвано, слишком поздно.

Я не колебался.

Меч снова опустился вниз - один раз. Грудная клетка хрустнула и стала тишиной. Ни молитвы, ни крика - только кровь.

Я хотел кричать… Но желания больше ничего не значат.

Выбор уже был сделан, не мной, не здесь, не тогда.

Выбор сделал Он - тот, кто посмотрел один раз, и теперь, смотрит всегда, знает обо всём, но не замечает. Минуя время, пространство и самого тебя, не замечая пока ты сам не обратишь его внимание.

Я стоял над трупами и смотрел, без эмоций. Только шёпот в голове, не голосом, а мыслью, настойчивой и серой, как пепел:

"Да не услышит ОН. Да не заметит ОН. Да минует ОН."