Злата застыла на пороге больничной палаты, неловко прижав к груди пышный букет. Аромат роз почти растворился в запахе болезни, лекарств и невкусной еды.
Бабушка спала. Она казалась слишком маленькой. Злате даже сначала показалось, что она ошиблась палатой. Заходить не хотелось. Не хотелось думать, что эта крошечная старушка в проводах и трубках — её весёлая бабуся. В голове промелькнуло уютное воспоминание: бабушка ещё крепкая, дородная, в цветастой шали и с «зубастой» улыбкой. Зубы у неё всегда были очень хорошие. В носу защипало. За спиной в коридоре кто-то пробежал мимо, раздался звонкий смех. Этот смех втолкнул её в палату, будто мячом ударили между лопаток.
Глазницы и щёки стали совсем впалыми. Если долго смотреть на её лицо, можно увидеть череп. Бабуся... Злата сглотнула дурацкие слёзы и отвернулась к окну. В качестве издевательства в окно ломились ветки зеленеющей сирени. Доживёт ли бабуся до её цветения? Целлофан зашуршал у неё в руках — слишком сильно сжала цветы. И зачем надо было их тащить, кому они тут нужны...
Злата нашла вазу. Громко шурша упаковкой, развернула розы. Ваза получилась тяжёлая, на тумбочку водрузилась с грохотом. Но бабушка не проснулась. Один из белоснежных лепестков отделился от своего бутона и бесшумно опустился на её сморщенную руку. Прямо на тончайшую кожу, натянутую на синие, раздувшиеся вены. Злата замерла, не в силах отвести взгляд. Такой живой, мощный и нелепо красивый на фоне старости и болезни. В носу снова защипало. Дурацкие розы. Она думала взять бабушку за руку, но слишком хорошо знала, какой иссохшей и чужой та будет на ощупь, — знала, что от этого расплачется. Хорошо, что бабуся спит. Если она ещё откроет свои, почти потерявшие цвет, глаза...
— Ну поплачь, поплачь, моё золотко. Иди сюда, я тебя пожалею. — Бабуся хрипела, едва различимо. В улыбке не было зубов, в глазах — цвета, в руках — прежней силы. И Злате было уже не пять лет.
Но Злата с громким, детским воем рухнула в бабусины объятия.