Я живой

Артём

Вышел из такси прямо у ворот храма. Мартовская слякоть. Асфальт — как грязное зеркало, в котором не отражается ничего, кроме твоей усталости. И сразу — как по заказу — всплеск. Красная, как ад, машина обдала меня волной грязной воды с ног до головы. Кто-то хохочет. Кто-то снимает на телефон. Кто-то просто отворачивается, будто это — не про них, не про их реальность.

Мокрые джинсы липнут к ногам, капли стекают по лицу, как плевки. Стою. Не двигаюсь.

— Ну вот, приехал, — сказал вслух. Просто чтобы вернуть себя изнутри наружу.

И вдруг — движение сбоку.

Она.

Лена.

Ни яркости, ни театральности. Простая. Сдержанная. Не как "все". В её взгляде не было ни насмешки, ни жалости. Только человечность. Она подошла молча и протянула мне салфетку. Самую обычную. С выцветшим цветочком на уголке.

Не сказала ни слова. Не осудила. И не испугалась.

— Спасибо... — пробормотал я, и впервые за долгие месяцы почувствовал: на меня смотрят не как на угрозу. Не как на чудо. А как на человека.

Но если бы она только знала, кто я.

Семнадцать. Подруга притащила карты Таро в школу. Тогда это было модно. Гадать в курилках, в раздевалках, в подъездах. Ради прикола.

Но прикол не вышел. Я задал вопрос — и вдруг будто кто-то заглянул в меня, как в открытый сосуд.

Слова полились. Я говорил. А потом — исполнялось.

— Ты как дверца, — говорили мне. — Между мирами.

И этот образ въелся.

Я открывал — и что-то приходило.

Сначала было весело. Пророчества про любовь, деньги, встречи. Пары сходились, враги расходились.

Потом — как будто кто-то встал за плечом. Холодный, внимательный. Я не видел, но чувствовал. Не шептал — но подсказывал.

Они были рядом. Те, кто даёт.

Я не знал тогда, что они взамен берут.

Но я продолжал ходить в храм.

Не потому, что верил.

А потому, что боялся.

Потому что чувствовал — рано или поздно расплата придёт.

Я ставил свечки, смотрел на иконы — и говорил про себя:

"Боже, не тронь меня. Я знаю, Ты есть. Но я пока ещё здесь. Пока с ними".

Лена

Он появился весной. Службы становились длиннее, светлее. .

Он стоял недалеко от меня .Не крестился. Не молился. Просто смотрел. Слишком долго. Слишком внимательно.

Он был странный. От него шёл холод. Но не тот, что пугает. Тот, что затягивает, как лёд на реке — ровный, красивый, опасный.

Говорили, он "ведун". "Маг". "Тёмный".

— Лена, не вздумай общаться, — говорила мама. — Там беда.

Я слушала. Но смотрела в глаза. И не верила словам.

На Пасху я почти его забыла. Была служба. Теснота. Плечом к плечу. Каблуки. Голова кружится. Люди поют, свечи коптят.

И вдруг — сзади голос.

— Если тебе сложно — можно опереться.

Он.

Я вздрогнула. Отпрянула. Почти с ненавистью. Я не привыкла к чужому прикосновению.

— Не надо, — отрезала я.

Он кивнул.

— Прости.

Больше не говорил.

Я тогда не поняла. Разозлилась.

А потом, уже дома, переодеваясь, вдруг расплакалась.

Он был первым за многие годы, кто увидел, что я стою на каблуках, что мне тяжело. Не как девушке — как человеку.

Он не смотрел на мою грудь, не говорил пошлости, не подмигивал.

Он просто предложил помощь.

Я отвернулась. Но что-то во мне надломилось.

Я начала молиться за него.

Тайно.

Сначала — чтобы он исчез.

Потом — чтобы остался.

Потом — чтобы выжил.

Я корила себя за свои мысли. Я не имела права думать о нём. Я не знала, кто он. Но знала, что ему больно.

Артём

Потом всё пошло наперекосяк.

Деньги перестали радовать. Они приходили — но вместе с ними приходил холод. Уходили люди. Друзья. Любимые.

Карты начали врать.

Руны — молчать.

Будто кто-то перекрыл мне канал. Будто всё, что давалось легко, теперь стало просить расплаты.

Я видел Лену — и не мог приблизиться. Я знал: она не принадлежит моему миру. Она не моя. Ни по судьбе, ни по правилам.

А я хотел. До боли. До злости.

И понял — магия не даёт любви. Только иллюзии.

Я пытался уйти.

Закопался в книги, новые техники, древние формулы.

Ничего.

Пил.

Сжигал амулеты.

Кричал в подушку.

Проклинал себя.

И в ту ночь, когда решил уйти — окончательно, навсегда — я вышел.

Никому не сказав.

В кармане — последняя карта.

Я хотел её разорвать. И исчезнуть.

И тогда — она.

Лена

Я не спала. Не могла.

Была тишина. Такая, что даже Бог молчал.

Я вышла.

Он стоял. На остановке. В темноте. В холоде. Как тень.

Я подошла.

— Артём…

Он не повернулся.

— Я больше не знаю, кто я.

— Это хорошо, — сказала я. — Потому что теперь можно начать сначала.

Он заплакал.

Я заплакала.

И в этой ночной тишине я впервые взяла его за руку.

Потом

Он исчез.

Сказали, уехал.

Монастырь. Отшельничество. Послушание.

Я не искала.

Я молилась.

Когда он вернулся — он был другим.

Не измученным. Не разбитым.

Простым.

Он не бросался словами.

Не кричал, что верит.

Он просто жил.

И служил.

Мы стали не только мужем и женой.

Мы стали ближе.

Не для всех.

Только для тех, кто понимает, что такое тонкая грань между даром и проклятием.

Иногда, когда он стоял у алтаря, я слышала его шёпот:

— Господи… спасибо. Я всё-таки жив.