Я, Гуркх

Пролог:

Фолклендские острова, Гора Уильям, 14 июня 1982 года. Рассвет.

В глазах было мутно, уши заложены. Он бежал вперёд, пригнув голову, с огромным грузом на плечах. Его мир сузился до боли от рации, впившейся в спину, и острых скалистых камней, о которые спотыкались сапоги. Он не обращал внимания ни на боль, ни на холод, ни на что. Было только свистящее ничто в ушах и земля, рвущаяся на куски. Рядом раздался взрыв. Затем второй. Снова наступила оглушительная тишина, густая, как вата. Он закричал что-то, призыв или просто стон, но не услышал собственного голоса.

Он ускорился, зажмурив глаза, подчиняясь слепому инстинкту, что гнал его прочь от рвущегося в клочья ада. На секунду слух вернулся, принеся с собой оглушительный звон и грязное ругательство на испанском. Перед ним возникла фигура в чужом камуфляже. Тело среагировало раньше разума, кукри сам вырвался из ножен, сверкнув короткой стальной дугой. Он замахнулся и почувствовал собственной рукой глухой, влажный удар. Тёплые брызги ударили в лицо, пахнувшие медью и чужбиной.

Затем снова взрыв, совсем рядом. Крики союзников, которых отбросило в сторону. Свист пуль, прошивающих воздух. И снова взрыв, на этот раз прямо под ногами. Звон в ушах сменился всесокрушающим ударом, который выбил из лёгких воздух. Боль, острая и ослепляющая, пронзила всё тело. Его подбросило вверх, и на мгновение он увидел перевёрнутое небо, пронизанное чёрным дымом, а потом с силой ударился о землю.

Неужели конец? - Мелькнула где-то на дне угасающего сознания мысль.

Свет начал тихо гаснуть, и мир вокруг погрузился во тьму.

Глава 1. День, когда пришли англичане.

1982 год. Непал. Регион Мустанг. Деревня Джомсом.

Пракаш проснулся от непривычной тишины. В доме не было слышно ни скрипа половиц, ни возни у очага. Сквозь щели в ставнях пробивался бледный предрассветный свет, а в комнате на втором этаже, которую он делил с матерью, кроме него никого не было. Матушка Лакшми всегда вставала раньше него. Но сегодня слишком рано. Даже для нее. С неохотой сбросив одеяло, он встал на холодный деревянный пол. Воздух был пронизывающим, февральским, обжигал легкие. Натянув поношенную шерстяную куртку, он спустился вниз по шаткой лестнице.

На первом этаже пахло пылью, сеном и теплым дыханием скота. В слабом свете два молодых яка лениво повернули к нему свои мохнатые головы. Пракаш машинально потрепал шерсть на загривке одного из них. Их семья, как и все в деревне, держала скот внизу — так было теплее и безопаснее. И тут он заметил пустоту. Стойло в углу, где еще вчера вечером лежала их новенькая корова Рангэ, было пусто.

- А где же Рангэ..? - Прошептал он.

Сердце его екнуло. Рыжую зебу они с матерью выменяли всего месяц назад, после того как от болезни пала старая корова. Потерять теперь и Рангэ... это была бы не просто беда, это была бы катастрофа.Тревога, стремительная и холодная, поднялась у него внутри. Не думая больше ни о чем, Пракаш рванулся к выходу и выбежал из дома в колючий предрассветный мрак.

Дверь со скрипом распахнулась, выпуская его навстречу колючему воздуху, в котором уже порхали золотые пылинки, подхваченные первыми косыми лучами солнца. Пракаш, едва натянув кожанные сандалии, ступил на траву, покрытую густой, ледяной росой. Влажность мгновенно пропитала тонкую кожу, заставив его сжаться. Но он не чувствовал холода, лишь только жгучую тревогу, сдавливающую горло. Он побежал вниз по склону, к пастбищу. Деревня ещё спала, залитая синим предрассветным светом. Лишь кое-где из каменных труб поднимались в небо первые, робкие клубы дыма. В таких же хозяйствах, как их тоже начинался день. Его взгляд метался, выхватывая из теней знакомые очертания. Трава хлюпала под ногами, а он, вздрагивая от холода, продолжал судорожно вглядываться в даль. И тут он увидел старую соседскую собаку, лежавшую у порога. Она не спала, а сидела, устремив взгляд куда-то в сторону пастбища, и тяжёло дышала, высунув язык.

Она кого-то видела... - Пронеслось в голове у Пракаша. - Может, Рангэ её разбудила? Я, кажется, близко!

Он прибавил шагу, и сердце его ёкнуло от облегчения. Впереди, на жухлом пастбище, маячили две фигуры: пятнистая зебу, упрямо упирающаяся ногами в землю, и его мать. Маленькая и хрупкая, словно высохший листок, изо всех сил тянувшая за поводок. Силы были явно неравны.

- Ама! - Закричал он, подбегая и хватая крепкую верёвку из её огрубевших пальцев. - Что ты забыла здесь в такую рань?

Лакшми Гурунг обернулась к нему. На её иссечённом морщинами лице, в глубоких впадинах глаз, читались и усталость, и безмерное облегчение. Она медленно, с тремором в руке, достала из складок сари чистый, но поношенный платок и вытерла им вспотевший лоб.

- Что же поделать с этой коровой, опять сбежать хотела, сынок! - Выдохнула она, и её голос дрожал от напряжения. - Поймала её, а потом.. задумалась. Решила прогуляться, пока тихо. Ух, прости старуху, Пракаш.

- Ничего, матушка, ничего, - Он мягко, но твёрдо потянул поводок на себя, и Рангэ, фыркнув, наконец сдвинулась с места. - Давай я отведу её домой. А ты поднимешься, разожжёшь очаг, приготовишь что-нибудь. На кухне ведь совсем пусто.

- Совсем пусто! - Воскликнула женщина, и в её глазах мелькнула настоящая паника. Она потупила взгляд, её плечи сгорбились под тяжестью внезапной вины. - Как же я могла забыть... Уже бегу, сынок! А ты.. не спеши. Можешь прогулять эту непослушницу по деревне, пусть успокоится. Потом приходи.

- Хорошо, матушка, - Кивнул Пракаш, проводя ладонью по тёплому, пятнистому боку Рангэ. Корова глупо уставилась куда-то вдаль, совершенно не интересуясь разыгравшейся людьми вокруг неё драмой.

Лакшми развернулась и быстрым шагом, словно стараясь наверстать упущенное время, двинулась вверх по холму, по вытоптанной десятками ног тропе.

Пракаш смотрел ей вслед, пока её сгорбленная фигура не скрылась за поворотом. Затем он потянул поводок.

- Ну, пошли, глупая, - Тихо сказал он корове. - Нагулялась вдоволь.

Они медленно тронулись вдоль спящей деревни, оставляя за собой на серебряной от росы траве тёмные, чёткие следы. После этого Пракаш обратил внимание на тонкие ветви дикой сливы у края тропы. На них, словно капли застывшего света, набухали крошечные почки. Еще не цветы, а лишь их предзнаменование, но уже достаточное, чтобы сердце его дрогнуло от смутной надежды. Это означало, что скоро зима, цепкая и суровая, окончательно отпустит хватку. Настанет весна, а с ней и процветание, возможность снова вскопать землю и получить щедрый урожай. Мысленно он уже видел, как их небольшой участок на склоне холма оживает под тёплым солнцем.

Картофель нужно посадить там, где солнце задерживается дольше, - Подумал он, - А для ячменя хватит и того клочка земли у ручья...

Эти мысли были спокойными и укоренёнными, частью вечного круга его жизни.

Рангэ, казалось, была совершенно равнодушна к его сельскохозяйственным планам. Идя в поводке, она пялилась на вершины гор, которые в этот день сияли вдали неестественно чётко, почти без привычной дымки. Несмотря на урчание в пустом желудке, Пракаш почувствовал прилив бодрости. Воздух, холодный и чистый, словно заряжал его силой. Вскоре они с коровой вышли на вымощенную булыжником дорожку, ведущую к первым домам. Солнце уже полностью вышло из-за гор, заливая деревню золотистым светом, и тишину сменили звуки пробуждающейся жизни. Приглушённые голоса, мычание скота, смех взрослых и детей, бегущих по своим утренним делам. День начинался, и впереди у юноши была куча работы. Дома в Джомсоме, включая его собственный, были сложены из белого камня, блоки для которых высекали тут же, в окрестных скалах. Крыши, покатые или плоские, потемнели от времени и дождей, сливаясь с суровым пейзажем.

- Пракаш, доброе утро! - Раздался приветливый голос. Это была соседка Прия, хозяйка почти того же возраста, что и его мать, с семьёй которой они делили обширное пастбище.

- Намасте! - Отозвался юноша, слегка смутившись, и, кивнув, поспешил завести Рангэ обратно в хлев.

Внутри пахло землёй, навозом и сеном. Пракаш сразу же осмотрел дверь. Проблема нашлась мгновенно. Старая, покосившаяся деревянная щеколда соскочила с петли. Если сильно надавить изнутри, дверь действительно открывалась.

Вот в чём дело, - Мысленно вздохнул он, - Надо починить сегодня же, после выпаса.

Поднявшись наверх, он попал в облако знакомых запахов. Воздух был густым от дыма, поднимавшегося от глиняной печи, где трещали недавно нарубленные им дрова. Дымохода не было, и едкий дым медленно выходил прямо через щели в потолке, окрашивая балки в тёмный, смолистый цвет. Но сквозь эту едкую завесу пробивался другой, тёплый и аппетитный аромат дал-бата. Лакшми стояла у большого котла, помешивая его содержимое: рисовую кашу, в которую она добавила всё, что было в доступе - имбирь, корицу, семена фенхеля, чечевицу и щепотку рубленого кориандра. Сахар давно стал роскошью, и пресноватый вкус этой еды был для Пракаша привычным и родным вкусом дома.

- Садись за стол, Пракаш, - Мягко, но настойчиво сказала мать, не отрываясь от котла. - Скоро яков на выпас пора гнать, а ты ещё даже не поел!

Пракаш послушно сел на невысокую табуретку, снял потрёпанную куртку и положил ладони на шероховатую поверхность низкого стола. Двух табуретов в их доме хватало с лихвой, ведь гости были редкостью, а если и заглядывали, то усаживались на краешек одной из кроватей, к которой оперативно двигали стол. Лакшми поставила перед сыном глиняную миску, из которой поднимался густой, согревающий душу пар. Завтрак в этот день и впрямь пришёлся поздним, но делать было нечего.

Пракаш ел быстро, почти не замечая вкуса, пока голод не утих и в теле не разлилось спокойное тепло. Отложив пустую миску, он стал ждать, терпеливо наблюдая, как мать неспешно справляется со своей порцией.

- Понравилось, сынок? - Спросила Лакшми, и в уголках её глаз легла сеточка мелких морщинок, показав слабую улыбку. - Чай бери.

- Чечевица перезревшая, - Коротко бросил Пракаш, наливая густой, молочный чай сначала в её кружку, потом в свою. Он никогда не приступал к еде первым в её присутствии и не уходил, пока она не закончит.

- Действительно, перезрела, - Тихо вздохнула мать, кивнув. Её взгляд на мгновение стал отсутствующим, будто она мысленно перебирала запасы в чулане. - Пойдёшь сегодня яков пасти, а я тем временем дров заготовлю.

- Конечно, - Ответил Пракаш. Это было гораздо более лёгким занятием, чем вести животных далеко-далеко непонятно куда и часами следить за ними.

Чай был обжигающе горячим, горьковатым от долгого кипячения, но невероятно сытным из-за обилия молока. Опустошив кружки, Пракаш собрал посуду и вымыл её горстью золы и ледяной водой из деревянного ушата. Натянув куртку, он уже собрался было выйти, но его взгляд упал на мать.

Лакшми сидела на краю своей постели, сгорбившись, и в её натруженных пальцах застыла пожелтевшая от времени фотокарточка. Отца. Пракашу не нужно было видеть фото, он знал его наизусть. Радж Гурунг, его Бау, герой, чья жизнь оборвалась десять лет назад, сраженная не пулей на войне, а коварной болезнью, подкосившей его по возвращении домой. На снимке он был запечатлён в парадной форме, в своей широкополой шляпе, с гордо поднятым подбородком и со штыковой винтовкой, что была ему вернее брата. По щеке Лакшми медленно скатилась слеза, и её губы беззвучно шептали древнюю мантру, обращаясь к богам и к памяти о муже.

Пракаш тихо подошёл и присел рядом, на корточки. Только теперь он позволил себе взглянуть на фотографию в её дрожащей руке. Он бережно взял карточку, поставил её на полку у кровати, а затем обнял мать за хрупкие, костлявые плечи.

- Бау был бы горд за нас, - Сказал он тихо, но твёрдо. - Это самое главное, Ама.

Лакшми замерла, и дрожь в её плечах постепенно утихла. Она вытерла лицо краем сари, и её взгляд, влажный, но уже спокойный, встретился с его взглядом.

- Да... это правда, - Выдохнула она, и в её голосе послышалась усталая покорность судьбе.

- Я пойду, - Пракаш поднялся, давая ей понять, что буря миновала. - Животные голодные, надо выпасти. Скоро вернусь.

Оставив мать в пустой тишине дома, Пракаш спустился вниз, в прохладный полумрак хлева. Яки, почуяв его, беспокойно задвигались, их тёплое дыхание облаками клубилось в воздухе. Он накинул на них самодельные недоуздки и вывел на улицу, где солнце уже разогнало ночную стужу и залило долину таким яростным светом, что даже самые тёмные, затенённые ущелья казались вымытыми золотом. По пути к общему с Прией пастбищу он кивал знакомым, обмениваясь краткими приветствиями, но мысли его были ещё там, наверху, с матерью и пожелтевшей фотографией. Яки, словно чувствуя его отрешённость, вели себя смирно, лишь изредка опуская мохнатые головы, чтобы щипнуть сочную траву у края тропы.

Выпас был делом неторопливым и почти медитативным. Пракаш ушёл далеко от окраины деревни, на луг, откуда открывался вид на весь Джомсом, прилепившийся к склону, будто ласточкины гнёзда. Он присел на камень, наблюдая, как яки беззаботно бродят по поляне, их широкие, тёмные глаза с тупым и совершенным спокойствием взирали на мир. В этот момент ему показалось, что они самые счастливые существа в их семье. Их жизнь была циклом простых радостей: тепло хлева, сочная трава, долгие прогулки под солнцем. Никакого долга, кроме долга быть собой. Никакой памяти, кроме памяти о вчерашнем пастбище. Часы текли незаметно, отмеряемые движением солнца по небу и медленным перемещением стада. Когда тени начали удлиняться, Пракаш собрал яков и неспешно повёл их обратно.

Возвращение заняло немало времени. Животные, наевшись, стали ленивыми и неповоротливыми. Уже на каменной улочке деревни, всего в нескольких шагах от дома, к нему подскочил запыхавшийся деревенский мальчишка. Такие, как он, были живыми телеграфами в этих краях, носились между поселениями, разнося вести из-за перевалов.

- Пракаш-дай! В Джомсом скоро придут англичане! - Выпалил мальчик, широко раскрыв глаза от важности новости. - Солдаты! Будут набирать людей!

Пракаш застыл на месте, будто врос в землю. Весть ударила его, как обухом топорика по голове. Гости? Здесь? Мысль казалась невероятной. Его отец служил им, и вот они, словно персонажи из тех давних рассказов, снова являются в их забытую богом долину.

- Когда? - Выдавил он, и собственный голос показался ему чужим.

- Вечером! - Крикнул мальчишка и, не дожидаясь больше вопросов, помчался дальше, сея за собой возбуждённый гул. Паника, холодная и стремительная, поднялась у Пракаша внутри. Нужно идти к матери. Сейчас же. Для всей деревни это было событием невероятным, но для их семьи вдвойне. Его воображение, подхваченное вихрем новости, тут же принялось рисовать картины: рослые, плечистые люди в ослепительно ярких мундирах, с винтовками, отливающими сталью, и в тех самых медвежьих шапках, что он видел на затертых до дыр рисунках у отставных солдат. Он представлял их светловолосыми, с ухоженными усами, говорящими на языке, похожем на отдалённый шум горного ручья - непонятном, но прекрасном. От этих мыслей кровь бросилась в голову, заставляя сердце биться с бешеной частотой.

Он почти бегом пригнал яков домой, затолкал их в хлев, с нежностью похлопал каждого по боку, будто прощаясь, и взлетел по лестнице наверх. В комнате царил мир. Лакшми сидела на полу перед маленьким домашним алтарём, её фигура была окутана дымком благовоний. Руки, лежавшие на коленях, были испещрены свежими мозолями и царапинами от колки дров, но лицо её было безмятежным, одухотворённым молитвой. Скрип половицы под ногой сына заставил её медленно обернуться, и в её спокойных глазах Пракаш прочел вопрос, ещё не произнесённый вслух.

- Пракаш, бета, ты вернулся! - Голос Лакшми, прервавший молитвенную тишину, прозвучал как привычный якорь в мире, который только что перевернулся. - Как прошла прогулка? Как там наши милые яки?

- Отлично, матушка, они сыты и очень счастливы! - Он постарался, чтобы его голос не дрожал. - Но по пути домой я узнал новость!

- Какую новость? - Она повернулась к нему полностью, и в её глазах вспыхнула тревога, будто она уже почуяла надвигающиеся перемены.

Пракаш не сдержал улыбки, и всё его лицо озарилось смесью восторга и страха.
- Сегодня вечером... сегодня вечером в нашу деревню приходят англичане! Снова будут набирать солдат!

- Ох! - Вырвавшийся у Лакшми звук был похож на стон. Её лицо побледнело, а глаза расширились, уставившись в пустоту, будто увидели призрака. - Белые люди... опять приходят…

Она порывисто, почти судорожно, полезла в старый деревянный сундук. Сначала она достала небольшой, пожелтевший портрет короля Бирендры, затем ту самую фотографию Раджа в форме. И наконец, её пальцы нащупали ещё один, потрёпанный по краям снимок. Она протянула его сыну дрожащей рукой.

На фотографии был запечатлён его отец, молодой и улыбающийся, с гордо поднятой головой. На его мощных руках сидел крошечный Пракаш, завёрнутый в одеяло. А вокруг них, тесным, братским кругом, стояли другие солдаты-гуркхи и британцы, все с такими же счастливыми и немного смущёнными улыбками.

- Эту фотографию, - Голос Лакшми дрогнул, - Сделали в тот день, когда они уходили из нашей деревни. В последний раз. Ты был совсем крошкой, сынок.

Пракаш улыбнулся, разглядывая своё младенческое лицо и сияющие глаза отца, но улыбка его была горькой и недоуменной.

- Почему... почему ты никогда не показывала её мне раньше, матушка?

- Потому что, сын мой, - Она отвела взгляд, глядя на пламя масляной лампады на алтаре, - Радж хотел показать её тебе сам. Когда они вернутся. Он говорил: “Когда англичане снова придут, я сам отдам это сыну”. Но... он не успел.

Глаза Пракаша загорелись, но не слезами, а каким-то новым, осознанным огоньком. Он подбежал к матери и крепко, по-взрослому обнял её, чувствуя, как острая, знакомая боль от потери пронзает сердце, смешиваясь с гордостью.

- Твой отец был гуркхали, Пракаш. И твой дедушка тоже, - Прошептала она ему в плечо. - Они служили этим людям. Я хорошо их помню... Когда я выходила за твоего отца, он воевал где-то в далёких джунглях. А когда родился ты, старейшины прозвали нашу семью Семьёй трёх воинов. Но теперь... теперь так уже никто не говорит. И вот... они возвращаются.

- Они тебе не нравятся, Ама? - Тихо спросил Пракаш, отпуская её.

- Нет-нет! - Она снова взяла его руку в свою, шершавую и тёплую. - Они держат слово и платят пенсии. Но... они приходят так редко. И каждый раз, когда они уходят, наша деревня становится чуть тише. В ней остаётся на несколько крепких юношей меньше.

- Я очень хочу их увидеть, Ама! - В его голосе снова зазвучала детская мольба. - Пойдём вместе вечером? Посмотрим на них?

Лакшми глубоко вздохнула, её взгляд скользнул по фотографии, по лицу младенца на руках у солдата, а затем встретился с взглядом её выросшего сына. В её глазах боролись страх и принятие.

- Хорошо, - Наконец сказала она, и в её голосе прозвучала покорность судьбе. - Только если не пропустим ужин и вечернюю молитву.

Пракаш был рад, но его радость была странной, тяжёлой. В голове у него звенело. Его отец и дед были гуркхами. Ему уже исполнилось девятнадцать. Смог бы он? Достаточно ли он силён, чтобы поднять их наследие? Может быть... может быть, и ему стоит попробовать пройти испытания белых людей?