Я - классный!

— Неба утреннего стяг! — что есть мочи хрипло заорал динамик моего старенького разбитого смартфона с трещиной на экране.

Я вздрогнул и с трудом разлепил сонные глаза.

Просыпаться не хотелось. Голова прилипла к подушке намертво. Будто жвачка к поношенным брюкам, на которую я недавно случайно сел в школе, зазевавшись. Старый надежный советский способ — положить штаны в морозилку, подождать, пока намертво застынет, и потом отодрать — почему-то не сработал.

Раньше помогало. А сейчас то ли лыжи не едут, то ли жвачки уже не те. Как и мороженое. Как и трава, которая раньше была зеленее. Как и колбаса, которая была вкуснее.

Век бы не просыпался! Тысячу лет мне уже ничего не снилось. А тут вдруг — как по заказу! И не просто какой-то сон, а шикарное видение! Смотрел бы его и смотрел!

Жаркий, солнечный летний день. Я плескаюсь в мутноватой и очень теплой воде. То ли в озере, то ли на речке.

Я — снова молодой, худой, поджарый. Руки — опять мощные, сильные. В воде я — как рыба. И ныряю здоровски, и плаваю великолепно! Пузо мое куда-то исчезло. И колено не болит. Чудеса, да и только! И на темечке, кажись — не лысина, в которой солнце отражается, а густые соломенные волосы. Я — такой, каким был в свои двадцать с небольшим.

Откуда-то с берега доносятся веселые возгласы отдыхающих. Кто-то в картишки режется, кто-то в шахматы играет, кто-то в бадминтон рубится. То и дело слышится: "Рыба!"— это старики в свое домино играют. Вот какие-то пацаны патлатые на гитаре бренчат и поют что-то хриплыми голосами. Поют негромко, вполголоса — а то вдруг дремлющие рядом пожилые дамочки заругают! Советская субординация-с.

Малышня какая-то у берега на мелководье плещется, весело крича: "Баба сеяла горох!" и ныряя под воду. Где-то вдалеке народ на водных лыжах рассекает. Кто-то журнальчики листает. А кто-то, накрывшись газеткой, просто свои "булки" жарит, разомлев под жаркими лучами на полотенце.

Ну а я с какой-то компанией ребят забурился в воду. В картишки играть неохота — жарища. Книжку читать в такое пекло тоже не тянет. Мы просто плаваем, беззаботно хохоча и перебрасываясь какими-то шутками.

Я не знаю, кто они. И даже точно не знаю, где я. Может, на Химкинском водохранилище? В молодости я частенько там купался.

На вид им всем — слегка за двадцать. Как и мне, кажется.

Один парень — коренастый, рыжий и веснушчатый. Второй — чернявый и глазастый. А вот и какая-то девчонка! Высокая, стройная, эффектная, в простеньком красном купальнике. Обалденно красивая без этих всяких ботоксов и силиконов, без накачанных губ, наклеенных ресниц и по-дурацки зачесанных бровей. По-настоящему красивая.

Такими и были девчонки во времена моей молодости. Не то что теперешние надутые живые "куклы", которые все на одно лицо со своими утиными губами. В каждой по литру ботокса.

Я пригляделся к девчонке. Плавает неспешно незнакомая красавица. Переворачивается время от времени, подставляет солнцу то свой плоский красивый животик, то спинку. Щебечет красотка о всякой ерунде то с одним, то с другим парнем. Иногда и мне улыбнется. Вроде со всеми приветлива, но никого к себе близко не подпускает. Незримо, но твердо держит дистанцию.

"Красивая девка — она как локоть. Вроде рядом, а хрен губами достанешь" — так говаривал мой острый на язык дед Коля. Прав был дед. Сейчас как раз та самая ситуация.

Я не знаю, кто эта девушка. Но знаю другое: нравится она мне очень. Я плаваю чуть поодаль, но то и дело будто невзначай оказываюсь рядом с красоткой. То руки ее гладенькой, в каплях, будто случайно дотронусь, то ножку словно ненароком задену своей ногой. Будто случайно.

Девчонка, конечно, обо всем догадывается. Стреляет глазками игриво и отплывает чуть дальше. Шалунья. Ничего-ничего, я своего добьюсь. Не мытьем, так катаньем. Обменяемся мы с ней майками. Дайте только время.

— В жизни важен первый шаг! — продолжала орать трубка бессмертные строки авторства Пахмутовой.

Да слышу, слышу.

Я прогнал остатки сна про СССР своей молодости и незнакомую красавицу и вгляделся в экран.

Что за номер такой незнакомый? +7 901...

Сквозь "узоры" на разбитом стекле толком ничего и не разглядишь! Долбаный смартфон! Заменить бы экран! Да что-то все руки не доходят. Точнее, ноги. Или как там правильно? Да неважно. И так сойдет, как говаривал Вовка из мультика про Тридевятое царство. Да, хорошие все ж мульты тогда снимали! Не то что сейчас.

Если б не работа, я б давно выкинул в мусорку эту орущую китайскую дрянь. Мне и моего старенького городского телефона с крутящимся диском за глаза хватает. Никаких тебе смс-ок. Не ответил — значит, нет меня дома, и все. Ищите, где хотите. Да и реально нужных номеров у меня — всего с десяток.

Я нажал на значок зеленой трубки.

— Алло! Слушаю!

Если это опять какой-нибудь назойливый провайдер со своим Интернетом, который скоростней скоростного, пошлю их в задницу отборным и трехэтажным! Мне сегодня можно ругаться, хоть я и классный руководитель. Я не в школе, а у себя дома. У меня, в конце концов, законный выходной!

— Дамир Маркович! — заорала трубка. — Наконец-то я до Вас дозвонилась!

Я ругнулся. Правда, про себя.

Опять она. Лариса Дмитриевна. Нет, не Огудалова. Милкина. Одна из самых активных мамаш моих подопечных сорванцов-одиннадцатиклассников. Вылитая Шурочка из фильма "Служебный роман". У нее тоже шило в заднице и во всех других жизненно важных органах. Только та коллег своих изо дня в день на работе доставала, а эта — учителей.

— Слушаю! — коротко и сухо ответил я, прозрачно намекая говорливой женщине: "Валяй коротко и по делу! Некогда мне с тобой рассусоливать!".

Но Милкина, председательница нашего школьного родительского комитета, в намеках разбирается, как свинья в апельсинах.

— Дамир Маркович! — продолжала тревожно орать трубка. — У нас в семье горе! Такое горе! Вы себе представить не можете!

— Что такое? — мигом подорвался я.

Что ни день, то новое ЧП с этими одиннадцатиклассниками! Прыщавые генераторы всяческих неприятностей! Опять, что ли, петарду в унитаз кинули?

— Я Вам с мужниного телефона звоню! — истошно верещала председательница родкома. — А то с моего почему-то Вам не дозвониться! Вы все время звонки сбрасываете. Беда с моим Витенькой случилась! Беда!

— Да что стряслось-то? — прервал я поток эмоций, слезая с кровати и наспех натягивая штаны.

Что с этим ботаником, ее сыночком, могло произойти? Бумагой, что ль, порезался ее масик Витенька?

Я не стал, разумеется, говорить маме-наседке, что я ее номер заблокировал везде и всюду. Достала она меня уже своими звонками по поводу Вити! Трясется над ним, будто ее дражайшему сыночку три года, а не восемнадцать.

А вдруг и вправду что-то серьезное стряслось с ее "корзиночкой"? Может, в драку с гопниками сдуру ввязался мой подопечный задохлик? Или телефон у него гопники отобрали, когда поздно вечером от репетитора домой возвращался?

— Беда, Дамир Маркович! Витя ушел! — орала слетевшая с катушек мамзель. — Сегодня утром! Только записку написал: "Ухожу, прощай!".

— Ч-чего? - переспросил я. — Куда ушел?

"Ушел?". Е-мое! "Ушел" в том самом смысле?

Неужто горе-мамаша его так достала, что тонкошеий пацаненок дошел до "ручки", написал прощальную записку, да и...

— Из дома ушел! — заходилась в крике трубка. — Сказал, у бабушки будет жить!

Уф-ф! Отлегло!

Я уж было подумал грешным делом, что ботан Витек нарочно траванулся паленой бормотухой или с балкона шагнул... А все нормально! И чего это ненормальная шороху навела? У меня чуть инфаркт миокарда с во-от таким рубцом не случился!

— И что? — поинтересовался я.

А про себя торжествующе подумал: "Молодец, пацан! Не зря я с ним раз "дцать" беседовал. Вырвался все-таки из-под мамкиной юбки! Красава Витек!".

— Это все Ваше дурное влияние, Дамир Маркович! Ваше! — перешла на щенячий визг мамаша Витька. — Это Вы виноваты! Я давно завучу говорила! Вы — типичный мужлан! Грубый, невоспитанный! Вы дурно влияете на подрастающее поколение! Зачем Вы прививаете детям свои мужицкие взгляды? Витя — совсем еще ребенок! Ему восемнадцать! Он такой юный! Ему нужна материнская забота.

— Послушайте, Лариса Дмитриевна! — перебил я ее. — Он не ребенок! Вы до пятидесяти собрались своему сыночке задницу подтирать? Витя Ваш уж под два метра вымахал! Усы растут гуще, чем у меня! Ему девок пора начинать щупать и на свиданках целоваться, а не Ваши нравоучения слушать! Вы его только год назад в школу провожать перестали! Пацаны в классе над ним угорают.

Молчание. Десять секунд. Двадцать. Может, она вообще отключилась?

Я аж представил себе, как Витькина мама, точно рыба, открывает и закрывает рот на том конце провода, обалдевая от моего хамства. А и пофиг.

— Да как Вы смеете! — перешла на ультразвук курица-наседка.

Нет, к сожалению, не отключилась.

— Вы.... вы... не понимаете! Он не просто ушел! Он сказал, что не будет поступать в консерваторию! Пойдет в военное училище! Какой ужас! Топтать сапоги и ходить строем!

Военное училище?

Вот это да! Вот это дал ботан Витек стране угля! И от мамки-наседки сбежал, и в военку намылился! Молодец парень! Перекантуется лето у бабушки, сдаст вступительные и осенью — в казарму, за парту, учиться тому, о чем сам давно мечтал, а не матушка.

Ложная тревога. Можно не волноваться. Я прямо выдохнул.

— Военное училище? — сквозь зубы спокойно проговорил я, закуривая сигарету на балконе. — Так это ж хорошо! Просто замечательно! Чего Вы так волнуетесь? Мужиком хоть станет ваш Витя!

— Витя должен заниматься музыкой! Профессионально! — пищала трубка. — Мы... мы с мужем столько денег в него вложили! Столько сил! Возили его на всякие конкурсы!

— И ради чего? — невежливо перебил ее я. — Это ж все Вам было нужно, а не ему.

Я на секунду умолк, выпустил пару красивых колечек дыма и сразу, не отходя от кассы, рубанул правду-матку:

— Игра на фортепиано вашему Витьке никогда не нравилась. А в том, что не нравится, никогда не преуспеешь. Витя и музыкалку-то окончил только потому, что Вы на него насели. Ну окончил бы он Вашу консерваторию. И что? Думаете, он у Вас вторым Мацуевым стал бы? Как бы не так! В кабаках лабал бы он за копейки. А потом бы спился!

— Я так и знала! — злобно отозвалась трубка.

Теперь она не орала, а шипела — точь-в-точь питон Каа из мультика про Маугли. Я сейчас не видел Ларису Дмитриевну. Но готов отдать свой старый зуб, Витькина мамаша уже пятнами пошла от гнева.

— Это все Ваше тлетворное влияние! — прошипела "питонесса". — Да Вас к нежным детским душам на километр нельзя подпускать! Я обязательно передам все директору!

— Да хоть министру образования, Лариса Дмитриевна! Всего доброго! — невозмутимо ответил я, отключился, докурил сигарету и, вернувшись в комнату, бросил старенький смартфон на стол.

Взбучки директора можно не бояться. Да я и не школота лопоухая, чтобы бояться кого-либо. Завтра я — уже не классный руководитель одиннадцатого "Б" московской школы и не учитель русского языка и литературы. С завтрашнего дня я, Дамир Маркович Силаев — обычный московский пенсионер. И все придирки чрезмерно активных мамаш из родительского комитета мне — до лампочки Ильича. Той самой, на "веревочке".

Пойду-ка заварю себе кофейку в старой турке, которая мне верой и правдой служит еще с восьмидесятых, и хряпну чашечку с бутером за здоровье Витька, вырвавшегося на свободу! А потом пересмотрю какой-нибудь старый добрый фильмец. "Бриллиантовую руку" там. Или "Операцию "Ы".

А хороший все же из меня вышел педагог! Выгорела моя "операция "Ы" по спасению пацана от мамкиной гипер-опеки...

***

— Ребята! Ребята! Кучнее! — суетилась Лариса Дмитриевна. — Сейчас сфотографируемся — и будем кушать!

Пацаны с блеском в глазах (поддали "шампуня", конечно, уже!) неохотно подчинились.

Нудная суета с вручением аттестатов, торжественными словами и напутственными речами осталась позади. Мы уже погрузились на теплоход. Погода для речной прогулки была, конечно, так себе — ветер дул довольно сильный. Мне, кажется, даже МЧС сегодня мне какую-то смс-ку про непогоду присылало!

— Еще кучнее! — скомандовала председательница родительского комитета и обратилась к дражайшему сынульке: — Витенька! Поправь галстучек!

Пацаны заржали в голос. А девчонки мерзко захихикали. Даже нанятый по случаю выпускного фотограф — и тот презрительно скривился.

А Витька... Витька неожиданно встал из-за стола, сдернул с себя галстук и, подойдя к матери, всучил ей тряпицу прямо в руки.

— На! Держи! Мне эта удавка нафиг не сдалась!

Воцарилось молчание. А Витька, нетвердо шагая, пошел к выходу и исчез на палубе.

— Чего это Милкин шатается? — спросил я у Ленки Дубцовой, одной из своих подопечных. Любопытная проныра всегда все и про всех знала. — Вечер же еще только начался.

— Ой, Дамир Маркович! — захихикала Ленка. — Ему мальчишки в шампанское водки подлили. Для смеху.

— Для смеху? — повторил я и встревоженно глянул в окно. На палубе Витька нигде не было видно. — А кто, не знаешь?

— Не знаю! — покраснела Ленка.

"Зато я знаю!" — мрачно подумал я. — "Руднев и Сокольский! Кто же еще! Я их гадости давно изучил!".

— Дамир! — окликнул меня трудовик. — Эй, Дамир! Ты куда? Шашлыки уже несут!

Но я уже быстро шагал на палубу. Проверю-ка я на всякий случай, что будет с этим бедолагой после дегустации "коктейля", который любезно взболтали для него наши "бармены".

Тут никого. И здесь никого нет. Да где же он?

Внезапно теплоход качнуло. Еще раз. И еще! Вовремя я выбежал!

Осторожно держась за поручень, я двинулся вдоль палубы в поисках Витька. Из каюты доносились громкий смех и оживленный разговор. Прощались детишки со школьной жизнью. Ну а преподы просто радовались предстоящему долгому отпуску и возможности хорошо поесть нахаляву.

Вон мой Витек! Нашел таки! Стоит в уголке бедолага, опершись на перила. Смотрит на убегающие волны.

Кажись, пацану все-таки поплохело! И немудрено: наши хохмачи-выпускники напоследок решили подшутить над непьющим одноклассником и угостили его "ершом". Вот и скрючило Витька с непривычки.

Витек перегнулся через поручень, сложившись почти пополам. И тут теплоход снова с силой шатнуло. Шатнуло так, что я, грузный дядька ростом за метр восемьдесят, едва удержался на ногах. А Витек... А задохлик Витек не устоял на ногах и полетел за борт.

Я и сам не помню, как сиганул вслед за ним. Прыгнул как был — в рубашке и брюках. Только ботинки по-быстрому скинуть успел.

— Атас! Человек за бортом! — успел крикнуть я.

Этот бедолага, кажись, и плавать-то не умеет. А эти сорванцы его еще и набухали!

Над моей головой сомкнулась темная толща воды. Через пару мгновений я вынырнул и отчаянно стал искать глазами Витька. Где же он? Где? Успеть, скорее успеть!

На мгновение из воды показалась рука и тут же снова исчезла. В мгновение ока я подплыл туда, борясь с волнами, и ухватил Витька за подмышки. Не давая ему вцепиться в себя (все, как учили на уроках первой помощи), я живо поплыл к теплоходу. Его голова болталась на тонкой шее, точно шарик на ниточке.

"Какой же ты тяжелый!" — думал я, активно работая ногами и стараясь держать голову пацана над водой. — "А с виду и не скажешь!"

Вроде живой. Лишь бы успеть! Лишь бы доплыть!

Плыл я довольно быстро, несмотря на то, что был уже не молод. Не зря когда-то стал КМС по плаванию! Тело помнит!

— Держи! — кинул кто-то мне оранжевый спасательный круг. Я поймал его одной рукой. Стало чуть полегче. Только сердечко чуток барахлило. Две недели назад мне сделали операцию на сердце. Врачи советовали старому пловцу еще месяц воздерживаться от физических нагрузок.

Интересно, ныряние ночью в холодную воду и плавание со спринтерской скоростью на седьмом десятке считается физической нагрузкой? Или так, зарядочка с легонца? Которую я в детстве под передачу на приемнике делал?

Народ высыпал на палубу.

— Уходите с палубы! Все с палубы, кроме команды! — кричал им какой-то мужик в форме.

Я подплыл к теплоходу.

— Где он? Где? — голосила Милкина-старшая, безумно бегая по палубе в цветастом платье, похожем на штору. — Где мой сыночек?

Мигом скинули трап. Суровые мужики втащили пацана на борт. Витек, кажется, даже в сознании был. Только плакал навзрыд. Мать тут же кинулась к нему и тоже зарыдала.

"В порядке твой Витя!" — хотел было сказать я. — "Не реви!"

Но тут у меня в глазах потемнело. Острая боль пронзила грудь. Я попытался было вздохнуть, но не смог.

И все померкло. Заплясали мушки. Рука соскользнула с трапа. Надо мной снова сомкнулась толща воды.

"Ну хоть мальчишку спас!" — успел подумать я перед тем, как отключиться. — "Не зря жизнь прожил!"