Я - красный

Меня сшили на швейной фабрике имени Фрунзе. Теплый свет и молодая листва виднелись сквозь запылённые окна цеха, а в цеху гудели машины, пахло краской и крахмалом. Меня выкроили из алого шёлка, прошили по краям крепкой ниткой и бережно сложили в стопку других, таких же, как я — гладких, треугольных, ещё ни разу не повязанных. Я был настоящим пионерским галстуком. Гордым. Новым.

В ЦУМе, в отделе, где продавали тетради, ручки и значки, женские руки выбрали именно меня, аккуратно завернули в обёрточную бумагу.

19 мая 1941 года, на площади Дзержинского, под "Взвейтесь кострами" и барабанную дробь, меня впервые повязали на шею. Я чувствовал, как её сердце стучит рядом с моим левым углом. Горячо. Быстро. Она улыбалась — ей повязали галстук перед всем городом. Перед всем миром.

Потом мы пошли в сад. Вокруг смеялись, пели, ели мороженое. Я был частью этого света.

Так я попал в семью девочки — её звали Дина.

Прошло лето. А потом — осень. Сначала шептались. Уезжали. Потом кричали. Потом стреляли. Гремела техника на улицах. В город пришли немцы.

Меня спрятали — далеко, в сундук, под старые запрещённые книги и фотографию деда. Там было темно. Тихо. Долго.

Но однажды девочка — моя Дина — достала меня. Она уже не улыбалась, а руки её дрожали. Мы больше не выходили на улицу вместе. Меня прятали в кармане. Иногда — под рубашкой. Иногда — в чулке. Но всегда рядом.

Мы переехали — в холодный цех на тракторном заводе. Люди называли это «гетто». Я не знал, что это значит, но в этом слове не было ни солнца, ни мороженого, ни песен.

Там было только молчание, серый снег и чужая, грубая речь охранников. Ни наша, ни немецкая. Они говорили так, как на рынке кричали про "помыдорчики" и льстиво называли покупательницу Дину "гарненькою дивчинкою", но теперь делали это злобно.

Время шло. Людей становилось меньше. Их уводили. Мы ждали. Дина всё чаще держала меня в руке. Иногда гладила. Иногда — прижимала к лицу.

А потом — 19 мая, ровно год спустя. Нас с Диной, её мамой и бабушкой вывели из цеха. Мы шли шаркающей колонной — не по парадному Сталинскому проспекту, а по заводским закоулкам, мимо ржавых труб и разбитых окон. Впереди кончался город и цвела сирень. Я почувствовал её запах.

У широкой ямы Дина достала меня. Молча. Повязала, как тогда, на площади. Как повязывала каждое утро. Руки её не дрожали.

А потом — выстрелы. Пулемёту было всё равно, кто во что одет и одет ли.

Я не чувствовал боли. Мне не было страшно. Я просто лёг рядом с ней, впитав её последнее тепло.
Долго лежал в земле. Забыл время.

Меня нашли много лет спустя. Пожелтевший лоскуток, алый еле-еле, в местах, когда-то касавшихся шеи. Люди с лопатами уже не плакали, когда раскопали нас, как до этого откопали тысячи таких же тел. Отплакались.

А я оказался единственным. Вот ни на ком такого не было, а на косточках Дины - был я. Кто-то сказал: «Пионерский галстук». И замолчал. Потекли слёзы.

Теперь я под стеклом в музее, бурая треугольная тряпочка с истлевшими краями. На мне лежит довоенная фотография Дины, там я новенький, мы на фоне цветущего каштана.

19 мая 1973

P.S.

Я снова в сундуке, в музейном хранилище. Фотография Дины рядом со мной, мы всегда вместе, теперь в матовом пакетике. В музее работают люди, говорящие, как те охранники.

19 мая 2025