Я — Митридат Евпатор

Все началось с банальной боли в ноге. Днем еще терпимо, но утренний подъем с постели стал сущей пыткой.

Врач в поликлинике, недолго думая, поставил диагноз из методички — «невралгия» — и выписал ибупрофен.

– Спасибо, — выдавил я, прерываясь на долгий, удушающий кашель, который сотрясал все тело.

Доктор отложил ручку и посмотрел на меня с профессиональным интересом.

– Давно это с вами?

– Полгода, — ответил я, поймав наконец глоток воздуха. — Приступы без видимой причины.

– Флюорография?

Я пожал плечами. Не помню. Бесполезная процедура, от которой всегда отмахивался.

– Ясно, — кивнул он. — Направление на рентген.

* * *

Рентгена я инстинктивно опасался. Не самого излучения, конечно, а диагноза. Диагноз либо подтверждает опасения, либо их отвергает, но людям свойственно предполагать худшее. Поэтому просвечивать свой организм они отправляются, как на экзамен, исход которого от них не зависит.

У меня рентген обнаружил как раз то, что считается самым страшным: метастазы в легких.

Доктор посоветовал заранее не волноваться, мол, отечественный прибор, то-сё, надо бы перепроверить…

Я понимал и последовал его совету – за большие деньги просветился на новейшем японском томографе. По какой-то причине люди склонны думать, что более современное оборудование обеспечивает более обнадеживающие диагнозы. Ложь. Родной рентген по-родственному, бесплатно сказал мне правду: какие секреты от близких?

Каждый из нас слышал, что никотин – это яд, одна капля которого способна убить лошадь. Но я относил эту опасность исключительно к лошадям, этакий никотиновый иппоцид и бесстрашно насыщался ядом, столь опасным для них.

Вон Черчилль без остановки смолил кубинские сигары и дожил до девяноста! – прибегал я к аргументу, коим самоутешались многие фанатики курения, забывая, что сигары в отличие от сигарет, курят не в затяг. Мы часто верим в то, во что приятнее верить.

Результаты импортного просвечивания были, как сообщил мне онколог, «положительными». Он исповедовал американскую откровенность с пациентом. Организм, мол, мобилизуется для отчаянной схватки. Хотя главное для американцев в такой ситуации, думал я, не усилить сопротивление, а вовремя составить завещание. Мне же завещать было нечего, кроме потухшей любви к человечеству.

Злокачественные заболевания все переворачивают вверх тормашками — представления о земных ценностях, земной суете и даже привычные определения: «положительный» результат – это приговор.

– Ничего… ничего, еще не всё потеряно! – пытался утешить меня добрый доктор и обещал показать какому-то академику, светиле в онкологии – он непременно поможет!

Как будто академическое звание может что-то приказать метастазам! К тому же выяснилось, что «светило» нарасхват и моя очередь к нему вряд ли успеет дойти за остаток жизни.

Я избегал смотреть в зеркало, но иногда всё же случалось… Бог ты мой! Ходячий труп – восковой оттенок щек, костистая худоба, изможденность. И еще эта физическая немощь… дышалось всё хуже – я понимал, что в какой-то момент, просто задохнусь. К сожалению, не сразу – пытка удушьем будет длиться долго. Я стал себе противен и захотел умереть быстро.

Наркотические анальгетики, которые мне выписали для облегчения болей, стали главным ресурсом. Дозировка была накоплена достаточная.

Процесс я продумал.

Первое: открыть входной замок, чтобы людям потом не пришлось выламывать дверь.

Второе: подготовить препараты и минеральную воду для запивания. Для храбрости — стакан хорошего коньяка, хотя под действием таблеток вкус уже не важен.

Третье: исполнение.

Залпом осушив стакан, я почувствовал, как алкоголь размывает последние барьеры страха. Высыпал на ладонь горсть таблеток и методично стал глототь их, запивая водой. Главная техническая задача на этом этапе — избежать рвотного рефлекса, иначе вся операция насмарку.

Я сел в кресло у окна. В голове поплыло. Для улучшения эффекта, я стал глотать коньяк прямо из бутылки. Единственное опасение было – хватит ли таблеток – не дай бог, откачают и заставят мучиться дальше…

Последней мыслью было: проект «Дмитрий Черняев» закрыт.

***

Тьма. Абсолютная, без единого фотона. Не сон — сознание работало четко, анализировало. Но тела не было. Ни рук, ни ног, никаких ощущений. Состояние чистого разума в пустоте. Значит, получилось. Финальная стадия прошла успешно. Слава богу!

– Радуешься, смертный? — Голос прозвучал не в ушах, а напрямую в сознании. Властный, низкий, с оттенком металла. — Ты отверг дар жизни, а теперь благодаришь за избавление? Дерзость, достойная титана.

– Кто вы? — мой мысленный вопрос был скорее требованием информации, чем проявлением страха.

– Я тот, кто ставит задачи. Называй меня Митра.

– Бог солнца? Интересно. Я атеист.

– Твоя вера или ее отсутствие — несущественный параметр, — в голосе прозвучало нечто похожее на усмешку. — Ты у врат, Дмитрий Черняев, но твой путь лежит не вперед, а назад. Самоубийство — это не финал, а дисквалификация. Тебя ждет работа над ошибками.

– Вернуться в мое тело? Спасибо, не надо. Проект убыточный, я его сам закрыл.

– Твое тело — отработанный материал. Ты получишь новое. И задачу. Рим — это раковая опухоль на теле мира. Серая унификация, пожирающая народы и культуры. Ее рост необходимо остановить. Ты станешь моим инструментом для хирургического вмешательства.

– Хм… – удивился я, – довольно странна ваше нелюбовь к Риму, насколько я помню митраизм был особенно популярен среди римских легионеров и чиновников в эпоху империи.

– Римский митраизм – ересь и извращение моего образа. Уже за одно это их следует покарать. К тому же в итоге они продались Христу. Но это мы сейчас обсуждать не будем.

– Хорошо. Почему я?

– Ты думаешь, я выбрал тебя случайно? Посмотрим твое досье.

Жизнь моя развернулась перед мысленным взором как кинолента.

С детства в моей жизни было два главных увлечения: античная история и химия.

Интерес к истории начался с того, что в пятом классе на каникулы выдали учебник «История древнего мира». Я прочел его за неделю и пропал. За школьные годы я прочел все об античности до чего дотянулись мои шаловливые ручонки. А они дотянулись до многого.

А химия, спросите вы. Да – химия – вторая моя любовь. Уже не помню на какой день рождения мне подарили набор юного химика – опыты без взрывов. Ага, без взрывов… со взрывов все и началось… купленные в аптеке бутыльки с глицерином, куда засыпалась купленная там же марганцовка. Самый шик, удерживать после этого бутылочку подольше в руке, чтоб она взорвалась в полете. Дальше были газеты пропитанные раствором селитры из хозяйственного магазина. Их мы засовывали во всякую стеклянную тару и оставляя маленькую дырочку с фитилем, поджигали. Потом, малость повзрослев, я стал делать горючие смеси и запускать ракеты. К счастью, не пострадал – руки и глаза остались целы. Затем, мои интересы приняли более мирное направление, и я увлекся электрохимией – нанесением металлических покрытий. Когда пришла пора выбирать профессию, я нисколько не сомневался – химия. А история осталась моим хобби. По химии я писал научные статьи и монографии. А по истории…

Писателем я был. Писал исторические романы. Дмитрий Черняев, может, слышали такого? Не слышали – ваши проблемы. Пробился в печать еще в благословенные «застойные». Понятно, что не Пикуль, но строчил будь здоров… на региональном уровне. В позднесоветское время, жил как сыр в масле, издавался на родине и в странах народной демократии. После развала всё ухудшилось и больше уже не наладилось. Наука загнулась. А писательство… Хотя строчил изо всех сил, но в соревновании с артелями литературных негров, неизбежно проигрывал. Тиражи, а с ними и гонорары иссякли еще в нулевые. Жена умерла, детей у нас не было. Она не могла иметь детей, а я не мог бросить её. В итоге, на старости лет остался один. Писать уже не мог, да и писанина моя теперь никому была не нужна. Обменял трехкомнатную квартиру, на однокомнатную, на эту разницу и жил. При моём скромном образе жизни хватило бы еще лет на десять, но и они не понадобились.

А потом всплыла обложка моей собственной книги. Потрепанное издание в серии «Мастера исторической прозы». «Дмитрий Черняев. Митридат: яд и трепет». Мой самый успешный роман.

– Ты обладаешь двумя ключевыми компетенциями, — констатировал Митра. — Во-первых, ты знаешь технологическую базу цивилизации, которая появится лишь через две тысячи лет. Во-вторых, ты специалист по нужной эпохе. Ты знаешь противника, его сильные и слабые стороны, его историю наперед. Твой роман про Митридата — это твой вступительный экзамен. Ты его сдал.

– Мне в Митридата? В Евпатора?

– В него самого. В тело двадцатиоднолетнего наследника престола, который скрывается от врагов, в ста тринадцатом году до вашей эры.

– Но он же титан! Историческая личность! Я... — я хотел сказать «не справлюсь», но осекся. Ученый не имеет права так говорить. Он должен оценивать задачу и ресурсы.

– Тот титан проиграл, — отрезал Митра. — У него не было твоих знаний. У тебя есть шанс провести работу над его ошибками. Ты проживешь его жизнь, но с твоим разумом. Выбора у тебя нет. Это не предложение. Это приказ о переводе на новый объект.

И пока тьма вокруг меня сгущалась, готовясь выбросить меня в прошлое, мой разум, разум историка, лихорадочно прокручивал пленку времени. Эллинизм. Эпоха, в которую меня швыряли, была не просто периодом. Это был целый мир, рожденный из грохота македонской фаланги и угасавший в тени орлов римских легионов.

Три с половиной века, от Филиппа Македонского до самоубийства Клеопатры. Филипп создал машину завоевания, Александр — пустил ее в ход и за десять лет перекроил мир. После него осколки империи подобрали диадохи — Птолемей в Египте, Селевк в Азии. Они утвердили то, что Македонец лишь начертал мечом на песке времени.

А потом пришел закат.

Медленный, мучительный, растянувшийся на полтора столетия. Пять последних великих — Антиох Сирийский(1), Филипп Македонский(2), Эвмен Пергамский(3), Митридат Понтийский(4) и Клеопатра Египетская(5). Все они по-своему пытались противостоять Риму, этой серой чуме Запада, пожиравшей цветные лоскуты эллинистического мира.

Антиох и Филипп вступили в схватку как равные, на пике могущества своих царств. Они еще верили, что можно остановить римлян силой оружия. Проиграли.

Эвмен избрал другой путь — стал союзником, вассалом, покорным псом. Думал, что римская дружба его спасет. Не спасла. Рим сожрал Пергам самым первым из анатолийских царств.

Клеопатра попыталась соблазнить — сначала Цезаря, потом Антония. Женским обаянием и египетским золотом купить себе независимость. Кончила аспидом на груди.

А между Эвменом и Клеопатрой стоял Митридат — последний, кто дрался по-настоящему. Без иллюзий насчет «дружбы», без надежды на компромисс. Сорок лет войны, горы трупов, моря крови.

И все равно проиграл.

Рим побеждал всех и всегда — не потому, что был сильнее. Просто он был последователен, упрям, беспощаден. Эллинистические цари блистали, интриговали, философствовали. Римляне молча строили дороги и легионы. Пока греки спорили о прекрасном, латиняне завоевывали мир.

«Но что, если бы кто-то из них знал будущее? — мелькнуло у меня. — Что, если бы Митридат понимал, что ждет его впереди? Мог ли он изменить ход истории?»

Митра, казалось, услышал мой вопрос. Его голос прогремел в темноте:

— Вот об этом ты и узнаешь, смертный. Ты написал о нем как о чудовище, отравителе, параноике. Теперь станешь им — и попробуешь сделать то, что не удалось. Рим должен быть остановлен. А ты будешь моим орудием.

«Последний из эллинов против Рима, — подумал я, уже проваливаясь в небытие. — Ну что ж... попробуем».

Тьма взорвалась светом. Эксперимент начинался. Я летел в тело человека, чья историческая миссия заключалась в том, чтобы проиграть. И моей задачей было изменить результат.

1 Антиох III Великий (243 или 242–187 гг. до н. э.)

2 Филипп V, царь македонян (238–179 гг. до н. э.)

3 Эвмен II, царь Пергама (около 221–159 гг. до н. э.)

4 Митридат VI Евпатор, царь Понта (132—63 гг. до н. э.)

5 Клеопатра VII, царица Египта (70/69—30 гг. до н. э.)