Я не солгала вам…

За массивным канцелярским столом сидели двое. Один – молодой и статный черноволосый красавчик – был элегантно затянут в черный мундир драхентотера. Он самым недостойным дознавателя образом развалился на стуле, умудряясь при этом не терять изящества. На втором – каком-то потертом и линялом блондинчике средних лет – мешковато сидел серо-стальной мундир службы безопасности. Этот закаменел в позе прилежного ученика. С идеально прямой спиной. Красавчик зубасто улыбался. Потертый смотрел с усталой и брезгливой ненавистью.

– Итак, Бера, – заговорил сильным, хорошо поставленным баритоном драхентотер, – у нас с тобой старая, как мир, игра. Два дознавателя – злой и добрый. Я – добрый. Он – злой. Но – увы! – игра идет всерьез. И тебе нужно выбрать. Либо ты добросовестно дашь мне ответы на все мои вопросы, а в конце я напою тебя «светлой слезой», и ты уйдешь быстро, тихо и безболезненно. Либо… – Красавчик сделал драматическую паузу. – Либо ты поделишься своими секретами с ним. Про боль я не буду тебе рассказывать. Ты сама все понимаешь. Но женщины… Они ведь всегда хотят красиво выглядеть. Даже после смерти. Подумай, как будешь смотреться с выдавленными глазами, вырванными ногтями, выбитыми зубами, вся в ожогах и порезах. Совсем неэстетично. А ведь ты пока еще недурна собой. О, эти кудри цвета старого меда, которые не выдирали еще клочьями. О, эти очи, синие, словно весеннее небо, не знакомые еще ни с грубыми и безжалостными пальцами, ни с раскаленным шилом. О, эти полные губы, не разбитые еще тяжелым кулаком. А эти пальчики – длинные и тонкие. На ни обязательно наступят грубым ботинком. Ах да, запамятовал. Совершенно. Тебя же потом живой в землю зароют. Жуткая смерть. Мне даже представлять себе это больно. Словом, подумай. Хорошо подумай. Мы дадим тебе целых пятнадцать минут. Сейчас мы покинем этот кабинет. А когда вернемся я сразу стану спрашивать. Если ответы удовлетворят меня, он уйдет один, а ты останешься со мной. Ненадолго. Если – нет, он заберет тебя с собой.

Они дружно встали и вышли. Щелкнул дверной замок.

Бера прекрасно знала, о чем будет спрашивать красавчик. Она бы даже могла сказать правду. Но кто поверит, что она всего лишь пыталась остановит жемчужную лихорадку? Слишком много Чужих Тварей. Они просачиваются сюда постоянно. Нет, она бы и сама могла не поверить. Остается лгать. Чем красочней, тем лучше.

Это пришло, будто вспышка яркого, бьющего по глазам и ослепляющего света. Она увидела, словно наяву. Она поняла, что именно расскажет, и поняла, что сумеет описать все так, чтобы они поверили. Она уже ждала их возвращения. Нетерпеливо ждала.

Они были пунктуальны.

Красавчик смотрел теперь колким взглядом и ухмылялся криво – нехорошо ухмылялся.

– Начнем, Бера. Ты нагая танцевала ночью с бубном. Не вздумай отрицать. Это твердо установленный факт.

Ну да, она даже знает, кто донес на нее. Дёрте Шольц.

– Кого ты пыталась впустить в наш мир?

Вот. Давай же. Начинай. Ты видела. Ты и вправду видела.

Голос внезапно сел. Она заговорила с трудом. Но так даже было лучше. Выглядело правдивей.

– Ночью… Ночью это было. Не тогда, когда обряд. Перед тем. Я спала вроде крепко. Но проснулась вдруг, будто под ребра кто пнул. Ночь ненастная выдалась – ни луны, ни звезд. В комнате темно совсем. А тут темень разорвалась сразу, как ткань рвется. Почудилось даже, будто треск слышу. Разошлось порванное, а там свет. И клубится, клубится что-то. Сразу не разобрала. Потом поняла. Буря это. Жуткая буря. Марево желтое. Верно, песок метет. В мареве – разрывы, а в них – небо зеленое. Не наше небо. Мне страшно стало. А потом еще страшнее. Из клубов этих – тигр. Я в зверинце тигра видала – здоровенного. Но этот больше, много больше. Глаза яростные. Клыки оскалены. Будто демон. Но зверь не сам появился. На его спине молодая женщина сидела. Смуглая такая, черноволосая. Ну, как эти, которые тут кочуют. Синти. И юбчонка короткая, как у них всегда. А верх маленький без рукавов, и живот голый. Босая. Точно синти. А украшений… Руки чуть ли не до плеч в браслетах, ожерелья в несколько рядов, обруч на голове или что-то вроде, серьги большущие. Все сверкает, переливается. А на ногах татуировка синяя. Смотрит она прямо на меня. И видит. Видит же. Я б сквозь пол провалилась от взгляда этого. А она вдруг усмехнулась, да и говорит: Перепугалась? И правильно. Меня надо бояться. Но я тебя выбрала. Сделаешь, что велю, не трону. И твоих там всех тоже. Их жемчужная лихорадка морит. Откроешь мне следующей ночью дверь, не будет лихорадки. А не откроешь вымрете все. Ты последняя помрешь. Похоронишь всех сперва. Ну, я ей и пообещала. Только что-то не вышло у меня. Но вот так все и было.

Ухмылка драхентотера стала драконьей.

– Красивая сказочка. И почему я в нее не верю? – Он повернулся к безопаснику. – Бесполезно. Не хочет по-хорошему. Забирай ее, Курт.

В голове у Беры что-то с треском взорвалось, и она явственно услышала низкий, чуть хрипловатый голос, каким поют джазовые певицы:

– Скажи: Я не солгала вам. Просто скажи.

И, ничего уже не соображая, Бера отчаянно закричала:

– Я не солгала вам! Не солгала!

Треск рвущейся материи заглушил ее крик. Пространство лопнуло, и из прорехи обрушилось на растерявшихся дознавателей громадное тело. Рухнул, ломаясь, стол. Бера грохнулась на пол. Два истошных вопля мгновенно оборвались. Кровь забрызгала стены и потолок. Голова Курта со стуком откатилась к двери.

– Хватит, Воин! – прозвучало, словно удар хлыста.

Зверюга заворчала, но тут же бросила терзать тело драхентотера. Смазанный промельк, и синти сидела уже на спине тигра.

– Жить хочешь? – с насмешкой поинтересовалась она у скорчившейся на полу Беры.

Та только головой затрясла.

– Вставай! – приказала синти.

Бера подчинилась, хотя это и стоило ей немалого труда. Железные руки синти вдруг стиснули ее плоть. Рывок – и вот она уже каким-то вьюком болталась на спине зверя, животом на его хребте.

– Вперед, Воин! Вперед!

Мощным прыжком зверь влетел прямо в зеленое небо.

Тигр безудержно мчался куда-то. Бера болталась на его спине, испытывая страх, тошноту и головокружение. Перед ее глазами беспорядочно мелькали жалкие клочки зеленого неба, красной растрескавшейся земли, желтого и оранжевого песка. Обрывки реальности мгновенно возникали из ниоткуда, судорожно мельтешили и исчезали в никуда, усиливая хаос. Бера не выдержала и зажмурилась. Плотно. Но вот скачка замедлилась, и женщина рискнула вновь открыть глаза. Наконец – трава. Обычная зеленая трава. Тигр остановился, и ее просто скинули в эту самую траву. Она лежала и не шевелилась. Ей не хотелось даже дышать.

Рядом с ней, прошелестев травой, остановились босые ноги. Ворчливо прозвучал голос похитительницы:

– Не прикидывайся. Тебе вовсе не так плохо.

Да, конечно. Не ты же вниз головой болталась. И не ты башкой об пол грянулась, когда твоя зверюга выродков этих потрошила. Да и пытать не тебя собирались.

Синти опустилась на колени подле нее и положила одну руку на лоб, другую на горло. Бера вздрогнула.

Придушит, придушит…

Из ладоней хлынул жар. Почти обжигающий. Бера уплывала в неизвестность, покачиваясь на горячих волнах. Руки переместились. Та, что была на лбу, припала к горлу, другая оказалась под левой грудью. Сердце, только что исполнявшее дикий танец, забилось ровно и степенно. Новое перемещение. Новая волна жара. Ладонь на солнечном сплетении.

– Спи!

Мир выключился мгновенно. Снов не было…

Какие-то шелесты, шорохи. Сознание неохотно возвращалось. Кажется, у нее ничего не болело. Если это не потому, что она подохла, то оно здорово… наверное… Бера очень осторожно приоткрыла глаза.

Синти сидела прямо напротив, скрестив ноги, и с интересом ее разглядывала. Бера чуть повернула голову в одну, в другую сторону. Не кружится.

Кстати, тигра нигде не видно.

Бера попыталась сесть. Вышло. Без проблем.

Синти тут же протянула ей здоровущую лепешку, и Бера осознала, что жутко голодна. Лепешка была вкусной, сладкой, сытной, и женщина полностью погрузилась в процесс ее поглощения. Потом она даже крошки постаралась собрать с травы. Синти с улыбкой подала ей вместительную флягу. Бера осторожно от отхлебнула. Что-то травяное. Приятное. Синти заговорила все так же ворчливо:

– У тебя была неплохая попытка одурачить этих. Но нашу беседу ты придумала скверно. Глупо. Не страшно. И они не поверили. И я не синти. Хотя тоже кочую. Зови меня Путницей.

Бера набралась смелости. Лепешка, наверное, придала.

– Зачем я тебе?

Синти… тьфу ты… Путница громко расхохоталась.

– С бубном хорошо пляшешь. Спляшешь и для меня.

Такого Бера не ожидала и растерялась совершенно.

– Но я… Бубна ж нету, – промямлила она.

Путница вновь рассмеялась.

– Будет бубен. Для того мы и здесь.

Из леса мягко вышел тигр. Вид у него был довольный. Он развалился на траве и принялся вылизываться, громко урча. Ну кот и кот.

Путница легко поднялась.

– Идем. Здесь недалеко.

Они нырнули в лесную глубь. Бера никогда особо не разбиралась в деревьях. Знала лишь самые распространенные, но таких точно не встречала. Черные стволы, черные ветви, а листва все же зеленая. Листья смахивали на перья какой-то большой птицы.

Серебристо-серый туман, лениво колыхаясь, медленно поднялся из-под их ног. Деревья темными тенями проступали сквозь него. Туман дышал, клубился, двигался, перетекал из себя в себя же. Но мерещилось, будто танцуют смутные и химеричные древесные стволы. Некоторые деревья неожиданно стали походить на человеческие силуэты.

Смутно, все стало смутно.

Но Путница шла уверенно, не замедляя шаг. Старалась не отстать и Бера.

Прорвались. Туман начал редеть.

Они вышли к могучему дереву, стоявшему особняком. Вокруг него не росло ничего, кроме травы. Пустынный круг был изрядно большим. Толстый ствол дерева покрывала молочно-белая кора. Листва была серебристой. В ветвях располагался большой грубо сколоченный помост. На нем стоял сплетенный из лозы шалашик.

Приблизившись к дереву, Путница залихватски свистнула. С помоста, явно сама собой, упала веревочная лестница.

– Следуй за мной, – велела Путница и полезла наверх.

Бера последовала за ней. Взобралась и замерла. В шалашике сидел со скрещенными ногами высокий нагой мужчина. Глаза его были закрыты. Плоть высохла и потемнела. Он не дышал. Рядом лежал большой бубен, весь испещренный узорами. На бубне – колотушка с головой медведя.

– Он мертвый, да? – шепотом спросила Бера.

– Нет, – тихонько ответила Путница. – Он не мертвый и не живой. Между жизнью и смертью. А душа его где-то бродит. Устанет от своих странствий и вернется сюда снова. Но с ним можно говорить.

Путница сделала шаг вперед и низко поклонилась.

– Приветствую тебя, могучий. Дозволь потревожить тебя просьбой.

Правая рука сидящего слегка шевельнулась. Или показалось?

Но Путница уверенно продолжала:

– Здесь плохо сейчас. Очень плохо. Вот сестра твоя. Она пойдет, чтобы зло остановить. Со мной пойдет. Дай ей свой бубен, могучий. Пусть он звучит снова. Пусть он поет снова.

Путница опять поклонилась. Повисла тишина. Бера боялась шевельнуться

Испорчу что-нибудь. Вдруг испорчу.

Казалось, ответа уже не будет. Но рука сидящего шевельнулась снова. И бубен с колотушкой вдруг оторвались от помоста и медленно поплыли прямо к Бере. Она протянула руки, бережно взяла дар из воздуха и согнулась в низком-низком поклоне. Рука могучего дрогнула почти незаметно.

– Идем. Отпускают нас, – шепнула Путница.

Как они спустились, как добрались обратно, Бера не поняла. Она словно выпала из реальности. Бубен зачаровал ее.

Путница куда-то исчезла, а Бера осталась сидеть на траве с бубном в руках, по-прежнему не замечая ничего вокруг. Она легко водила пальцами по обечайке, нежно и ласково гладила ладонью шершавую поверхность мембраны. Ей хотелось поцеловать бубен, но она почему-то боялась осуществить свое желание.

Бубен… он… он прекрасен… Овальный, с восемью выступами-рогами. Словно… словно роза ветров… Роза… И рисунки… Вот – солнце, вот – месяц. А это? Кто-то тихонько прошептал: Проходы.Проходы в иные миры. И духи, что чутко, неусыпно стерегут их. А тут? А тут – звери.

Одна фигурка притянула к себе ее взгляд. Кто? Медведь? Медведица. Бера. Сестра? Нет, Мать.

Она вглядывалась и вглядывалась в эту фигурку. Коснулась ее пальцами. Все поплыло перед глазами. Штормовым морем зарокотал вокруг лес. Нет, не этот. Другой, северный, первобытный. Он наплывал со всех сторон, умело брал ее в кольцо. Деревья раскачивались сильнее и сильнее. В их шуме, в их громком гудении все яснее слышалось: Бера.

Бера! Бера! Бера! – ритмично твердили они.

Вот же… Вот… Появилась! Она шла на задних лапах, раздвигая передними стволы. Она гнула громадные деревья, будто траву.

Бера! Бера! Бера!

Ее шерсть была угольно-черной. Ало пылали глаза. Временами она останавливалась, оглядывалась вокруг, издавая короткий отрывистый рык. Слово искала кого-то.

Бера! Бера! Бера!

Один ствол с треском переломился и тяжело рухнул, круша подлесок. Еще один. Деревья стонали.

Женщина вдруг поняла, что стоит посреди прогалины, на которую вот-вот выберется многотонное чудище. Выберется и попрет прямо на нее. Следовало бы испугаться и попытаться бежать. Но страха не было. Желания убраться подальше тоже, и она осталась на месте.

Упал еще один ствол, и медведица тяжело шагнула на прогалину. Ее глазки, которым полагалось быть подслеповатыми, зорко и остро уставились на Беру.

Глазки. Да. Для нее-то глазки, для меня – глазищи.

Зверюга шумно втянула воздух и двинулась к Бере, ловя ее запах.

И две Беры сейчас встретятся. Радоваться? Или все же ноги уносить? А, поздно уже.

Медведица вдруг наклонилась, ловко подхватила женщину двумя лапами и поднесла к самой морде. От резкого едкого духа зверя у Беры вмиг дыхание перехватило. А зверюга смешно шевелила носом, принюхиваясь к ней. Вдруг заурчала довольно и облизала женщину шершавым языком.

Будешь плясать, в бубен стучать, – внезапно прозвучало в голове у Беры. – Тяжело плясать. Трудно. Но справишься.

Что-то где-то отчаянно заскрежетало. Не стало мира. Ничего не стало. И Бера растворилась в этом тотальном отсутствии всего.

Ой, больно! Кто-то силой выдернул ее. Откуда? Из ниоткуда. Боль отпустила, и она поняла, что на ее голове снова лежат ладони Путницы.

– С бубном заигралась, – констатировал очень недовольный голос.

– Медведица, – с трудом просипела Бера. – Пришла медведица.

В глазах у нее стоял туман, сквозь который проглядывал смутный силуэт Путницы.

– Должна была прийти и пришла, – прозвучал ответ.

В глазах прояснилось, и Бера четко увидела сильно расстроенную Путницу.

– Что мне с тобой делать? Пора нам уже. А ты опять валяешься. Как плясать станешь?

Ответить на этот вопрос не получалось. Бера сомневалась даже в своей способности встать. Про пляску и говорить нечего. Она почувствовала себя виноватой.

– Прости, – прозвучало уже лучше, четче; по крайней мере, способность говорить нормально начинала возвращаться.

– Одно средство осталось. Уж дотащу тебя. Недалеко.

Саднящее чувство вины заставило Беру попытаться встать. Путница помогла ей. Но стоять выходило не очень. Бера просто повисла на Путнице.

– Идем.

Легко сказать. Путница действительно ее волокла. Шипела что-то сквозь зубы на неведомом языке. Бранилась наверняка. А кто б не бранился?

Они петляли между черными стволами. Трава под ногами была то зеленой, то желтой, но не сухой – просто золотисто-желтого цвета. Местами попадались мелкие голубенькие цветочки. Наконец Путница затащила Беру в глубокий и широкий овраг. Они медленно поползли по дну. Но вот впереди вырос черный камень. Подползли ближе, и Бера поняла, что это не просто камень – каменная голова с крупными и резкими чертами лица, высеченными довольно грубо. На голове было что-то вроде круглой шапки. А вместо глаз – большие голубые камни. На самом деле на глаза они не слишком походили. Не хватало зрачков. Но Бере сразу же почудилось, будто голова очень внимательно за ней следит. Не добродушно, не зло – присматривается пока. Определяется.

За головой открылось небольшое озерцо, из которого вытекал ручей, убегавший дальше по дну оврага. А из овражной стенки небольшой водопадик ниспадал в озеро. Приглядевшись, Бера увидела, что вода извергается не просто из склона. Нет, из склона торчит большущая рыбья голова. Сома, похоже. Из пасти этого сома струи и бьют.

Путница усадила Беру на землю на краю озерца.

– В воду лезть надо. Одежки сама стянешь или помогать?

Бера честно попыталась раздеться самостоятельно, но без помощи Путницы ничего не вышло. Голая, Бера на четвереньках забралась в воду. Вода оказалась теплой и приятной. Бера села на дно так, что из воды торчала только голова.

Путница громко фыркнула.

– Так и сиди. Поймешь, когда вылезать.

Бера послушно сидела. Сперва не происходило ничего. Только дышать легче стало. Потом зазвучала музыка. Флейта. Мелодия была совсем простой, но очень нежной. Словно повинуясь ей, вода вокруг Беры пришла в движение. Струи кружились, обтекали сидящую, ласкали ее кожу – сильнее, сильнее. Женщине чудилось, будто вода проникает во все ее поры, пронизывает плоть, течет по жилам вместо крови – страшновато, но так… так приятно… Бера медленно впадала в транс. Она плыла в темно-синем облаке сквозь море оранжевых вспышек. Все ее тело гудело и вибрировало. Эта вибрация… Тягучее и медленно нарастающее наслаждение… Вспышка – огненная, гулкая… Багровый поток потек сквозь плоть… Или плоть потекла сквозь поток?.. Она закричала? Или это кричала каменная голова? Черты изваяния исказило, искорежило то же наслаждение. Широко распахнулся рот, и забился в нем каменный язык. Голова вопила. Колокола… Колокола откликались. Где? Где-то под водой. В глубинах глубин. Бера завыла – тихонько, громче, неистовей. Зеленые молнии из желтой, яростно клубящейся тучи прицельно били по воде. Торжествующе бурлила Сила, переполняя изнемогшую в ее тисках плоть. Наслаждение стало немыслимо острым. Оно хлестало, как плеть. Каждый удар высекал крик Радости. Радость плясала дикий танец. Взрыв смял и изорвал в клочья реальность. Бера выпала, вывалилась из транса. Она стояла в воде с воздетыми вверх руками и медленно приходила в себя.

Сила залегла внутри нее. Она уже не была экстатически неистовой, но мощь ее не уменьшилась – задремала, готовясь проснуться в любой момент, чтобы совершить то, что совершить должно.

Бера вылезла из воды. Налетевший ветер мгновенно высушил тело. Женщина натянула ветхие одежки. В овраг мягко спрыгнул тигр. Путница уселась ему на спину.

– Давай сюда! Быстро!

Бера приблизилась, и Путница помогла ей взобраться на тигриную спину. Ни страха, ни даже робости Бера при этом не испытала.

– Держись за меня. Крепче.

Тигр огромными скачками помчался куда-то. Вскоре стало ясно – куда. Они вернулись на прежнее место. Бубен и колотушка дожидались Беру, лежа в траве. Женщина хотела слезть, чтобы подобрать их.

– Нет, – резко прозвучал голос Путницы.

Бубен с колотушкой медленно поднялись в воздух. Тигр вновь рванулся с места. Они отчаянно неслись в неизвестность. Бубен и колотушка летели следом, не отставая.

Через лес, через лес, через лес. Стремглав. Деревья убегали прочь, расступались, сторонились. Бера намертво сомкнула руки на талии Путницы. Только бы не упасть, только бы не упасть, – стучало в голове. И она не упала.

Тигр вылетел на опушку – на вершину холма. Несколько десятков метров – и обычный луг заканчивался. Будто обрубил кто. Дальше безо всякого перехода начиналась красная пустыня с редкими кляксами травы. А еще дальше…

Подвижная желтая мгла. Она трепетала, колебалась, дышала. Но вроде пока стояла на месте. Или нет? Или смещалась все же к лесу, медленно, почти незаметно? Бера не понимала. Она вообще не понимала, что тут творится. Хотела ли понять? Надо, да. Наверное. Но лучше бы просто бежать. Подальше да побыстрее. Бе-жать. Но Путница ж не даст…

– Ну-ка слезай! – велела Путница

Бера послушно сползла со спины Воина. Колотушка и бубен тут же прыгнули ей прямо в руки. Бера ухватила их привычными движениями и почувствовала секундный прилив уверенности. Но взгляд снова уперся в желтое марево, и уверенность растаяла.

– Что это? – спросила Бера с лютой безнадегой в голосе.

– Злоба, – с отвращением выплюнула Путница. – Ваша. Человеческая.

А ты – не человек? Тогда кто?

– Зло-о-оба, – тупо и тягуче повторила Бера, по-прежнему ничего не соображая.

Кажется, Путница прочитала ее идиотские мысли.

– Да. Я не человек. А кто? Тебе того знать не надо. Целей будешь. А вот про злобу скажу. Злоба – не просто мерзкая дрожь внутри двуногого. Это сила, реальная сила. Она накапливается внутри, вытекает наружу. Когда из многих льется… из очень многих… она просто мир разъедает, дырявит его. Натурально дырявит. А в дыры лезет всякое. Злоба ж и притягивает. А тут… Тут своего хватало. Да еще ваше в дыру просочилось. И – нате вам. Какие-то люди здесь уцелели еще. Но если это не убрать… Ваш-то мир пропащий совсем. В этом еще жить можно будет. Сначала все начинать. Вот пусть здешние недобитки и попробуют все сначала. Слабые они совсем. Но оно и к лучшему. Пока опять в силу не войдут, мир свой снова разрушать не станут. Поживут еще какое-то время.

Бера даже не пыталась переварить услышанное. Потом. Если будет какое-нибудь потом.

– А я? Я – зачем? – голос дрожал и срывался.

Путница посмотрела на нее с сожалением. Мол, простого не понимает, совсем беда.

– Я ж сказала уже: плясать будешь, в бубен колотить. Прямо тут, на холме. Остальное я сделаю. И с холма ни ногой. Я мерзости этой не по зубам. Да и Воин тоже. А тебя сожрать может. Поэтому, чтоб ни случилось, по макушке этой прыгай. Поняла?

Бера испуганно кивнула. Путница ехидно усмехнулась.

– Боишься. Хорошо. Правильно. Бесстрашные дураки слишком быстро гибнут. Главное, чтоб страх тебя совсем не победил. Гляди-ка! Заметили нас.

Бера, только что ловившая каждое слово и движение Путницы, обернулась. Желтая мгла активно зашевелилась. Она лезла вверх – в самое небо, полностью перекрывая весь окоем. Внутри ее что-то металось и мелькало, но с холма было не разобрать, что там происходит.

Вот мгла выбросила широкий оранжевый язык, который медленно пополз к холму. Все ближе, ближе, ближе. Жуткая какофония внезапно обрушилась на Беру, оглушая и заставляя голову гудеть. Мгла шумела разноголосо. Нечленораздельные выкрики, разбойничий посвист, истерический смех, безумных хохот, горестный плач – все смешалось, слилось в единый гул.

– Пляши! – яростно крикнула Путница, и тигр понесся вниз по холму – встречь подступающей мгле.

– А-а-а-и-и-и-и! – пронзительный вопль Путницы на миг заглушил голоса мглы.

А Бера замерла в недоумении.

Плясать? Но… начинать-то надо с призыва духов. А те… те немногие, что откликались ей… они ведь остались там… Кто придет? Кто отзовется?

Жутко взвыл ветер. Сквозь вой пробивалось противненькое подленькое хихиканье. Мерзкий гнусавый голосишка пропел:

На горе сидит шаманка –

Конченая наркоманка,

Проглотила мухомор,

Чтоб средь мышек вызвать мор.

– Врешь, тварь! – зло прошипела Бера и ударила в бубен.

– Хэйя-хэйя-хэй! Хэйя-хэйя-хо!

Она медленно пошла по кругу. Бубен бил все быстрее и быстрее. Шла быстрей и она. Шла, часто перебирая ногами.

Эгэ-гэй! Мои вы реки!

Сладкие мои вы реки!

Кровью в жилах вы течете,

По моим струитесь венам.

Эгэ-гэй! Меня услышьте!

Хоо-хо! Мои деревья!

Вы, высокие деревья!

Вы шумливы, говорливы,

В моем сердце вы шумите.

Эгэ-гэй! Меня услышьте!

Бубен зашелся отчаянной мелкой дробью.

Вы, девицы,

Вы, сестрицы!

Каждая с льняной косою.

Вы, девицы,

Вы, сестрицы!

Пляшущие ночью темной,

Мою душу охраняя.

Я смиренно к вам взываю:

Помогите! Помогите!

Гнусь я, как трава под ветром…

И она шаталась, закачалась из стороны в сторону.

По земле качусь, как камень…

Прижимая бубен и колотушку к гуди, она рухнула на землю, упала на спину, перебирая ногами, поползла на спине.

И волчком вращаюсь быстро…

Вскочила, закрутилась, закружилась. Бубен снова заговорил, зарокотал.

Эй, вы! Воронов семь черных!

Прилетайте, вы нужны мне,

Очень вы нужны сегодня.

Прилетайте, прилетайте,

Закружитесь надо мною,

Над моею головою.

Она подпрыгнула, почти взлетела и, прокрутившись в воздухе, мягко приземлилась на ноги.

Эгэ-гэй! Волков семь черных!

Прибегайте поскорее!

Очень вы нужны сегодня.

Прибегайте, становитесь,

Становитесь предо мною

Нерушимою стеною.

Она задрала голову и завыла по-волчьи. Громко, протяжно.

Но в ответ… в ответ не было отклика. Тишина и пустота. Бубен рыдал, умоляя пустоту.

Мгла уже заползала вверх по склону. Ветер взвизгивал тонко. Потом на нее обрушился громоподобный хохот, рвавшийся из десятков глоток. Хохот оглушил ее, заставил согнуться. Ниже, ниже. Пригибал, прибивал к земле. Бубен всхлипнул и смолк. Духи тоже молчали. Духи не слышали ничего.

Провал… Такой знакомый провал… Она не смогла остановить жемчужную лихорадку. Не смогла избежать ареста. А теперь бессильно дергается на холме. Глупая, никому не нужная, пустая внутри.

Она даже палачам нормально соврать не сумела. И страх не помог.

Сейчас мгла влезет на холм, и она будет жалеть, что ее не запытали до смерти дома. Она закрыла глаза и увидела маленькую девочку, кружившуюся с детским бубном на лугу. Увидела себя. Тогда за такими, как она, как ее мать, еще не охотились, как за зверьем. Потом... потом с матери живьем содрали кожу… Бера превратилась в вечную беглянку. Задержалась в одном селении надолго… Пришла расплата… Нет, не пришла еще… Сейчас… здесь настигнет…

– Ду-у-ухи-и-и! – взвыла она из последних сил.

Тишина. Пустота.

Вдребезги разбитая этим молчанием, этим отсутствием, Бера все ниже и ниже клонилась к земле. Вот выпустила она из рук бубен с колотушкой, упала на колени и лбом коснулась травы. И словно удар током прошил все ее тело. Женщина повалилась на бок и беспомощно задергалась в конвульсиях. Белая пена потекла изо рта. Алые огненные вспышки ослепляюще сверкали перед глазами. Алость сменилась чернотой – слепотой. Но в черноте забрезжило нечто. Слабенькое жемчужное сияние медленно, постепенно превращало мрак в сумрак. Сквозь этот сумрак неспешно всплывал образ трепещущего, гнущегося леса. И запел хор детских голосов:

– Бера! Бера! Бера! – старательно выпевали, выводили они.

Бера… Медведица…

И Беру-женщину будто за шкирку кто-то оторвал от земли. Слова песни застучали в сознание стуком бубна.

Как? Она… она уже снова бьет в бубен? Да вот же… Раскаленная колотушка обжигает ладонь. Яростно поет светящаяся багрецом мембрана.

Песня выплескивалась из пляшущей, неистово скачущей женщины, из нутра ее, из самого сердца наружу – в мир:

Мать моя с косматой шкурой,

Матерь, гнущая деревья,

Как былинки, как тростинки,

Их ломающая резко,

Мать моя, услышь мой голос.

Я зову тебя из пыли,

Я зову тебя из праха,

Из-под крыльев бури желтой.

Мать моя, приди на помощь,

Защити меня от смерти,

Защити меня от бездны,

Что весь мир пожрать готова.

Низкое угрожающее рычание зазвучало в ответ. Казалось, прямо из земли выросла чудовищная медведица – черная, будто сердце мрака. Поднялась на дыбы, взмахнула передними лапами, грозя ими подступающей буре.

Новый взрыв рыка. Этот рык… он… он же призывный…

И откликнулся долгий протяжный вой. Семь зверей – семь гороподобных черных волков с синими глазами-звездами – шли к ним, растянувшись цепью. Семь воронов размером с большого орла летели над ними, с хриплым торжествующим карканьем.

Вот оно, твое войско, Бера! Храбрая Бера Хауэр!

Внезапно сквозь желто-оранжевую пелену Бера увидела Путницу. Вокруг нее из крутящейся и визжащей мглы непрерывно возникали лица, хари, морды – человеческие и получеловеческие, звериные и совсем чудовищные. Они распахивали рты и пасти, высовывали языки, скалили зубы, пытались вцепиться в Путницу или Воина. Тигр вертелся волчком, вставал на дыбы, нанося мощные удары передними лапами. Путница рубила обеими руками, будто двумя мечами. Попавшие под лапы и руки хари со стонами лопались, словно мыльные пузыри, осыпались наземь угольно-черным прахом. Ветер тут подхватывал этот прах и уносил прочь с лихим посвистом.

А волки двинулись вниз по склону холма. Глаза их разгорались все ярче и ярче. Но вот синева выплеснулась, из звериных глаз вырвались ветвистые молнии, кромсая мглу. И сразу же пелену прорвали клювы и крылья воронов. Мгла завизжала сильнее, истошнее.

От тяжкой поступи медведицы дрожал и трясся холм. Исполинская туша просто вдавилась во мглу и погнала ее вниз.

Бера скакала и кружилась, не ощущая усталости.

Посреди страны широкой,

Посреди страны пляшу я.

На отростках позвонков я,

На спине холма пляшу я.

Не одна сейчас пляшу я –

С днем, померкшим полинявшим,

Чтобы день линялый цветом

Наполнялся, наполнялся,

Чтобы ожил, засветился,

Озарился светлым солнцем.

И от всей земли широкой,

От таинственного неба,

От глубин его бездонных,

От страны, вокруг лежащей,

От восхода и заката

Я взываю и взываю,

Призываю, призываю,

Призываю одоленье

На оранжевую бурю,

Призываю прекращенье

Всех губительных болезней

И здоровье крепче стали

Для существ совсем зачахших,

Призываю мощно счастье,

Благоденствие и милость

На людей, во мгле сокрытых.

Буревая мгла отползала, постанывая и поскуливая, и уже очистила почти весь склон холма. Но вот где-то в самом нутре мглы раздался оглушительный звук – словно слон протрубил. Темный, почти черный, силуэт начал медленно проступать, проявляться из сплетения желтых и оранжевых буревых потоков. Сперва он был довольно бесформенным и походил на человеческий – только великанский. Но вот очертания стали четче. Еще четче. Тварь полностью выступила из мглы.

Бера тихо испуганно охнула. Доводилось, ох, доводилось лицезреть кое-каких монстров, прорывавшихся в родимый мир. Но эдаких… Не-е-ет, подобного не бывало. Это… и обозвать-то как, непонятно…

Голова твари больше всего напоминала птичью. Без перьев только. Голая, бурой кожей обтянутая. Да шипы еще, будто вставшие дыбом волосы. Точно посередке башки длиннющие, а с боков поменьше. Виски выстриг пьяный парикмахер. Клюв громадный, ярко-алый, разинутый. Что-то вроде зубов в нем… нет, вроде зубьев пилы. Глазищи круглые, черные. А уши… Розочка из битой бутылки – как есть розочка. Мускулистое тело шерстью покрыто – короткой и бурой. Жесткая, верно. Шипы из нее тоже пробиваются, но реденько. Зато руки ими все поросли. Пальцы на руках длинные когтистые, а ноги так и вообще птичьи. Естество мужское чуть не до земли свисает.

Чудище противно заблеяло. И тут на груди его, там, где соски у людей, распахнулись еще два глаза – зеленые, горящие, страшные. Они так впились в Беру. Женщина мгновенно запнулась, покачнулась, едва не упала. Накатила, захлестнула волна слабости. Сердце заколотилось вдвое быстрее, отчаянно рванулось прочь из грудной клетки.

Бера-медведица, взревев, метнулась к твари. Но как стена перед ней выросла. Прочная, упругая. Мать-медведица билась в нее, а та отбрасывала ее назад. На помощь устремились волки. Но тщетно. Молнии их гасли, а тела отскакивали все от той же стенки. Не помогли и таранные удары воронов.

Глаза… Глаза проклятущие… Взгляд их пронзал плоть, будто вполне материальное оружие. Ранил… Больно… Да если б только это! Он… Он словно пиявка. Сосет, силы вытягивает, жизнь.

Колени дрожали все сильнее. Ноги бунтовали, отказываясь держать тело. Но руки намертво вцепились в бубен и колотушку. Еще немного и она так и рухнет, не выпуская шаманских орудий. Говорят, где-то люди вешают на дерево бубен рядом с могилой шамана или шаманки. Повесят этот? Или он к прежнему хозяину вернется?

Бубен, дружочек, помоги хоть ты! Тоже не можешь? И я не могу… Пропадаю… Пропадаю…

Дрожь поползла от ног вверх. Тряслось уже все тело.

Холодно. Руки, как ледышки. Ног не чувствую вовсе.

Вспышка. Слепну.

Вдруг… Внезапно… Переменилось… Что-то… Все переменилось. Руки сжимают… Что это? Лук, стрела…

Я же в жизни не стреляла! Я не могу, не умею!

Кто-то перехватил управление руками, и руки уверенно натянули тетиву. А глаза уже выцеливали тварь.

Стрела прянула кометой с длинным пылающим хвостом. Тварь заблеяла, забелькотала, дернулась, пытаясь уклониться. Поздно! Стрела вошла точно под левый глаз. Тот, что на груди. С мерзким и непристойным громоподобным звуком тварь взорвалась. Пламя заплясало среди танцующей мглы свою собственную пляску. Желто-оранжевая пелена прорвалась в нескольких местах.

А Бера упала. Последней мыслью было: Что ж ты, немочь бледная, на ногах-то не стоишь? Она проваливалась в прорву обморока, полностью осознавая свое падение. Наверное, долетела до самого дна, но осознание угасло. Сознание угасло.

Наконец-то… финал…

Умерла? Умерла. Сомнений не осталось. Все вокруг говорило об этом.

Черные деревья, изломанные изогнутые, будто перевернутое изображение ветвистой молнии. Нет у них листьев – одни колючки. Пыль. Ветер с тонким повизгиванием крутит то там, то здесь серые, бурые, черные пылевые смерчики. Редкие пучки черной травы, острые, словно хорошо заточенный нож. Черные колючие кусты.

Если бы хоть что-то зеленым увиделось. Если бы… Был бы шанс на возвращение. Но все черное, серое, бурое. Шансов нет.

Песок. Черный песок. Босые ноги тонут в нем по щиколотку. Горячо. Жжется. Больно. А впереди земля, усыпанная мелкой острой каменной крошкой. А вон покрупнее обломки торчат.

А-а-а-а! Кто кричит? Ее крик. Кровь. Ее кровь. Льется обильно из разодранных ступней. Но нельзя повернуть. Будто кто-то невидимый на веревке тянет. Другой невидимка в спину подталкивает.

Больно! До чего же больно! Серое небо. Все ниже, ниже, ниже. Падают крупные капли. Дождь. Горячий дождь. Его струйки противно шипят на голых плечах. Больно! Волдыри вздуваются, лопаются. Язвы рвут кожу, и сочится из них кровь.

Ступни уже онемели, полностью потеряли чувствительность. А дальше лед. Черный лед. Широкий ледяной язык. Пройти по нему. Омертвелыми босыми ступнями.

За что?

Ты знаешь. Ты взялась, но не смогла ничего.

Я застрелила тварь.

Не ты. Ты не сумела. Теперь иди. Вперед! Вперед!

Больно! Как же больно!

Драхентотер. Без руки, с разорванной, развороченной грудью, со вспоротым животом и вытекшим левым глазом. Тянет уцелевшую руку с хищно скрюченными пальцами, подвывает по-собачьи. Сейчас. Сейчас. Схватит. В волосы вцепится.

Земля раскрывается со смачным причмокиванием. Тянет драхентотера в себя. Он воет – громче, отчаянней. Чавканье. Половина драхентотера, цепляясь руками за камни, пытается отползти прочь. Еще один земляной рот. Чавканье. Сгинул драхентотер. Совсем сгинул.

Иди! Вперед! Вперед!

Ступни примерзают ко льду. Не оторвать. Не станет ног, придется ползти. Вперед! Вперед!

Нет, все-таки конец этой ледяной полосе. Дальше пыль. Просто пыль. Просто серая пыль. Не просто! Ноги вязнут. А силы… кончились силы. Ватные руки. Ватные ноги. Башка набита ватой. Вата не хочет думать. Вата не может думать. Не надо мыслей!

Лечь! Лечь! Лечь!

Как мягко. Но пыль лезет в нос, в уши, в глаза! Не видеть! Не слышать! Не чуять! Раствориться в пыли!

Умираю? Опять? Разве можно повторно? Кажется, можно…

Скажите мне, пожалуйста, это все-таки новая смерть или какое-то продолжение старой? Я не понимаю! Я ничего не понимаю!

Пыль. Почти утонула в пыли. Попробую перевернуться. Вот. Удалось. Но пыль внутри. В глотке, в животе, в легких. Кажется, в каждой клеточке тела.

Зашумели сильные крылья, поднимают пылевую бурю. Пылевые плети хлестнули по коже. Птица. Черная птица. Ворон? Но какой же огромный! Склюет? Мощные острые когти вцепились в тело. Больно! Опять! Неужели ж нельзя так, чтоб без боли. Люди ради избавления от нее умереть пытаются. А вот не помогает!

Птица взмыла ввысь, таща тело в когтях. Куда мы? Что это? Дерево? Черная гладкая кора металлически блестела. Стальное дерево? Птица стремилась. к верхушке. Там ожидало здоровущее неопрятное гнездо, сплетенное как попало из железных прутьев. Птенцов в нем не было. Сама сожрет?

Птица разжала когти и уронила добычу в гнездо. От удара из глаз хлынули слезы. Птица опустилась рядом. Перья… перья тоже стальные. Как блестят! Черное облако окутало птицу. Тьма держалось долго. Но вот… Теперь похитительница обзавелась человечьей головой и тяжелыми налитыми грудями. Крылья превратились в руки. Лицо владелицы гнезда было… бледным и каменным каким-то, недвижным. Но красивым и правильным. У статуи головешку спилили, да вороне приделали. Глаза… Вот они-то живые. Яростные, безжалостные и черные.

Глаза птицы так и впились, вцепились в пленницу. От взгляда мороз по коже. Страшно. Сильные грубые руки безжалостно ухватили Беру, притиснули к груди. Тугой набухший сосок оказался прямо перед глазами. Капля молока блестела на нем. Чего она хочет? Сосок уперся в губы. Струйка горячего молока ударила из него. Пить? Бера послушно втянула сосок в рот и зачмокала. Молоко обжигало. От него кружилась голова, словно от хмельного. Но Бера пила, медленно впадая в транс. Но вот руки оторвали ее от груди и подняли в воздух.

Мамочки! Вишу… вишу за краем гнезда. Высоко! Разобьюсь же! Руки разжались. Стремительный полет. Воздух свистит в ушах. Могучие корни все ближе. Что? Как?

Земля меж корней задрожала и выгнулась дугой. Будто громадная кошка под землей гнула спину, поднимая на хребте слои почвы.

Трещина. Еще. Земля лопнула. Черная щель расширялась и расширялась. Края ее расходились все дальше. Раззявленной пастью распахнулся темный провал. Не в силах сдержать вопль Бера полетела в пропасть, неслась сквозь тьму, билась о стенки, отлетала от них, как мячик, и жалобно визжала. Удар. Она врезалась в мягкий упругий мох и, полежав минуты две, неуклюже, но упрямо поднялась на ноги.

Пещера. Да тут город запрятать можно!

Из черноты выступали чудовищно массивные колонны сталагнатов, светящиеся пульсирующим синим огнем. Грохот, скрежет. Две колонны рухнули, разбрызгивая по сторонам осколки. Сокрушая все на своем пути, между колонн лезла, протискивалась гигантская голова, а следом и вся туша. Медведица.

Та, что пришла на помощь в бою была громадной. Но эта… Словами не опишешь. Она приближалась, оставляя за собой груды обломков. Еще рывок. Медведица нависла над Берой, сверля ее близорукими маленькими глазками. Женщина в испуге отступила, а зверюга, причиняя новые разрушения, рухнула на бок и открыла доступ к истекающим молоком соскам.

Не кочевряжиться. Скорее. Еще обозлится чего доброго.

Цепляясь за длинную жесткую шерсть, Бера ползла, чтобы припасть к источнику. Вот. Уже. Молоко опять обжигало. Женщине казалось, будто оно кипит, клокочет прямо у нее во рту, в глотке. Молоко переполняло Беру. Сейчас по жилам вместо крови потечет!

Я пьяна. Совсем пьяна. Хватит молочка! Спать!

Бера привалилась к горячему боку медведицы и закрыла глаза. Но сон не пришел, нет. Видение надвинулось на нее.

Рослый шаман плясал на холме, высоко поднимая ноги. Вместо бубна в руках у него был лук, и тетива мелодично гудела под сильными пальцами. Лица плясуна Бера разглядеть не могла. Шаман натянул на себя оленью шкуру. Голова с громадными рогами полностью затеняла его лицо.

Шаман кружился вертелся волчком. Против солнца вертелся. До ушей Беры донесся голос:

Быстро, быстро побежал я,

Быстро, быстро, чтоб спуститься.

Я кружился, я кружился,

А теперь, раскинув руки,

Мигом в птицу превращаюсь,

В горькие ныряю воды,

В мертвую ныряю землю.

Теперь лук сжимала правая рука шамана.

Хэйя, хэйя, хэйя, хэйя!

Раскинув руки и не выпуская лука, упал он на землю и медленно стал погружаться в нее. На мгновение сгустилась непроглядная тьма. Но почти сразу вновь забрезжил свет, и Бера опять увидела шамана. Он шел по узенькой тропке, узкому языку бурого камня между серыми скальными стенами, то и дело задевая стены плечами.

Справа и слева от тропы выросли две огромные черные скалы, похожие на изготовившихся к смертному бою быков. Внезапно шаман замер просто на половине шага. Так и остался стоять с занесенной ногой, не ступая ею на тропу. А скалы с грохотом сшиблись, разбрызгивая искры, и медленно начали расходиться. И тут шаман прыгнул, пролетел сквозь узкую щель и покатился по земле. Нет, не по земле. Черный блестящий камень распростерся повсюду, куда только достигал взгляд. Камень… Везде камень... Один только камень… А скалы… скалы вновь замерли в ожидании.

Шаман мигом вскочил и побежал, понесся дальше – вперед, вперед, вперед. Каменная поверхность резко оборвалась. Дальше громоздились черные песчаные дюны. Шаман остановился и запел:

Я пришел в пустую землю,

Где живой не слышен голос.

Черные пески повсюду –

Там, где голоса не слышно.

Дальше –черные овраги,

Там, где голоса не слышно.

А в песках кишат лягушки,

Злые черные лягушки.

Она скакала навстречу, разбрызгивая песок. Черная, как мрак, с корову ростом. Ага, и рога на башке похожи. Корова и есть. Но с блестящими когтищами на лапах. Когтищи-то с руку человеческую. И клыки тигриные в пасти. А пасть, как чемодан. Лягушка! Ха!

Лягушка заревела. Не коровой уж – быком.

Шаман натянул лук. стрелы на тетиве не было. Но когда тетива зазвенела, воздух разорвал огненный росчерк. Лягушка взревела вдвое сильнее, повалилась на бок, суча лапами. А шаман двинулся дальше, проваливаясь в песок едва ли не по колено.

Медведица вдруг заворочалась шумно, разбивая видение в осколки.

Бера просто не успела ничего понять. Взлетела могучая лапа и моментально смела ее с пола. Она летела, неслась сквозь черный туннель непонятно куда.

Вижу, вижу я долину.

Вся травою зеленеет,

И кустарник весь покрылся

Зеленеющей листвою.

Рядом поросль голубая

Пробивается сквозь землю.

Будет мой поход удачен.

Туннель распахнулся в свет, и Бера выпала на траву – голубую и зеленую траву. Завозилась, вставая. Поднялась. Шаман неподвижно стоял рядом. Теперь она узнала его. Там, в лесу, он казался древним и иссохшим. Сейчас… не было у него возраста. Но зеленые глаза смотрели ясно, остро, молодо. Нагое тело под шкурой было сильным и мускулистым. Хищный ястребиный профиль притягивал взгляд и внушал почтение.

– Иди! Лезь! – коротко приказал шаман.

Бера повернулась туда, куда указывала его рука. Там возвышалась стела из черного камня с широкой дырой посередине.

– Лезь в дыру!

– А ты? – жалобно спросила Бера.

– Мое странствие не окончено. Но мы встретимся. Давай! Уходи!

Бера приблизилась к стеле, ухватилась руками за край дыры, подтянулась и вновь полетела куда-то. Во тьму…

Тьма нехотя отступила.Бера лежала, раскинув руки, на вершине холма. Распахнувшиеся глаза увидели бледно-зеленое небо.

Вернулась! Да, вернулась!

Она села. Сил для этого хватило. Силы… Бера ощущала их. Нет, они не бурлили в крови, не клокотали, не кипели. Они залегли где-то внутри тяжелым пластом, готовые подняться из этих глубин. Когда? Когда потребуется. А сейчас их просто хватало, чтобы сесть, встать, идти.

Путница, как и раньше, сидела рядом, скрестив ноги. Видно, любимая поза.

– Наконец-то! Очухалась.

– А это… – пробормотала Бера. – Злоба?

Путница улыбнулась одними уголками губ.

– Все. Песок один. Но место здесь проклятое. Надолго. За ним глаз да глаз нужен. А то снова заведется дрянь. Другие места еще чистить надо. Работы тебе хватит.

– Мне? – испуганно пролепетала Бера.

– А кому ж? – Путница насмешливо фыркнула. – Я, понятное дело, наведываться стану. Но изредка. Недосуг мне тут торчать. И еще одно. Я-то людей убивать не люблю жутко. Но знакомцев твоих Воину порвать велела. Знаешь почему?

– Н-нет, – Бера аж заикаться стала; не хотела она этого знать, совсем не хотела – страшно же.

Путница почувствовала ее страх и безжалостно ухмыльнулась.

– Через дыры, что тут проедены, из вашего мира пробраться можно. Ежели умеючи. А драхентотер мог. Только не знал об этом. Про второго понятия не имею. Но вдруг. Вот чтоб не узнали. Только ж там наверняка еще такие есть. Следить надо, чтоб не пролезли. К людишкам здешним тебя отведу. Жить у них будешь и следить за всем.

Бера судорожно сглотнула.

– А они меня… ну… не прибьют?

Погонят, куда в чужом мире бежать? – заполошно засуетилась мысль.

Путница успокаивающе потрепала ее по плечу.

– Тебя я им представлю. Меня они уважают. И боятся. Правильно, кстати, делают. Тебя тоже уважать станут. А так вообще… Одичали они совсем, но не слишком злые. Которые слишком, те уж глотки друг другу поперервали, да и все. Уживешься. Глядишь, и друга себе найдешь.

Бере почему-то сразу вспомнился шаман.

Далеко он. Ох, далеко.

Путница поднялась.

– Ладно. Довольно болтать. Поехали к людям.

Рядом мгновенно возник Воин. Женщины взобрались на зверя, и тигр начал спускаться с холма…