— Ну и что? — спросил я вслух, хотя никто не мог меня слышать. — Подумаешь, зацепер. Неудачный кадр. Ну кровь, ну капля. Не суть.Рядом копошились люди в форме, ходили быстро, волновались. Кто-то звал «скорую». Один из них накрыл моё тело какой-то тканью. Всё -это занавес.На похоронах я стоял далеко за деревьями. Там, где не видно. Не потому, что не хочу быть замеченным — просто не могу.Видел отца. Впервые в жизни — седого до белизны. Мать... будто её прожгли изнутри. Черты осунулись. Голос стал тихим. Брат... с кругами под глазами, с руками, которые всё время дрожали хотя он и не пил никогда. Мне захотелось закричать: «Простите!» Но голос — не прорезался. Даже в себе.«Дурак ты, Олег», — сказал я сам себе. — «Все говорят: молодёжь пошла... а ты — вот так глупо ушёл».Они несли венки. А я... я просто был рядом. Я уже не знал, кем. Телом — нет. Человеком — уже не совсем. Призраком — пожалуй. Только не в фильмах,а по настоящему.А потом началась жизнь.О которой так много написано и так много снято,но к сожалению все не тему. Жизнь которой не должно было быть. Жизнь после жизни. Не небо, не ад. Просто серый, вязкий промежуток между "тогда" и "никогда".Я пытался заходить домой но что-то дальше прихожей меня не пускало. Меня, родного. Маму видел на кухне — отворот. Брат читал в комнате — гул в ушах. Батя смотрел в окно — и мне становилось хуже. Я уходил.Храм... я боялся идти туда. Но пошёл.Думал: может, там свет. Может, тепло и меня там ждутА мне — стена. Стеклянная, звенящая, колючая. Я — не крещёный? Нет, крещёный. Я — не человек? Нет. Я — самоубийца. А значит — нельзя значит клеймо.Я слышал, как просят не подавать за меня записки.— Не разрешено, — говорила бабушка.И я понимал. Всё. Холод. Запрет. Не потому, что злы. А потому что так принято.И каждый день — как крик в подушку. Только и подушки нет. Только эхо.Потом прошли годы. Я видел, как у брата родилась дочь. Она росла, и однажды — увидела меня.Она вышла без родителей из храма и вдруг — замерла. Посмотрела на меня и сказала:— Дядя... а ты кто?Я растерялся. Я? Кто я? Имя вспомнилось само.— Я... твой дядя. Я — Олег.— А ты почему не заходишь с нами?Я смотрел на неё и не мог отвести глаз.— Мне нельзя. Я... оступился.— Упал?— Типа того — выдохнул я.— А чего грустный?— Холодно, — ответил я.Она смотрела на меня серьёзно. Слишком серьёзно для пяти лет.— Ничего, — сказала она. — Я сейчас за тебя помолюсь.Я хотел сказать: не надо. Запрещено. Но не смог.Потому что в ту же секунду... я почувствовал тепло.Не метафору. Не символ. А настоящее. теплоКак будто внутри меня зажгли свечку. Одну. Маленькую. Но тёплую.Я почувствовал, как с плеч свалился груз, который давил мне на душу с того дня.Она стояла перед входом в храм и что-то шептала. Прямо на ступенях. Без правил, но с верой.Я зашёл в храм. Первый раз. Не в смысле — вошёл в двери. Нет.Я — вошёл в молитву.Стал её частью. Маленькой частью той молитвы, что слетела с губ ребёнка.Я не вознёсся. Я не получил прощения.Но мне стало... легче.Я смог вспомнить мамины руки. Папин голос.Первый раз за всё это время.Ты спросишь: что со мной теперь? Я не в Раю. Но и не в аду.Я — где-то, где есть шанс быть замеченным. .Где даже одна детская молитва может согреть душу, застывшую между мирами.И если когда-нибудь ты потеряешься, как я, —не жди неба.Жди ребёнка.Он — единственный, кто может позвать тебя по имени.