Я уничтожил Америку 4 Назад в СССР

Ну ё-моё, в собачье дерьмо вляпался! Блин, да ещё и свежее!

Скорее всего вон тот бульдог навалил, который с теперь важно выступает, виляя бёдрами, как завзятая проститутка. Хозяйка рядом с бульдогом вышагивала с той же откровенной сексуальностью.

Две сучки на прогулке! Одна другую выгуливает…

И ведь нигде нет травы, чтобы вытереть подошву, кругом асфальт и бетон. Эх, а говорили, что в Америке тротуары с шампунем моют! Опять наврали. Собачья куча перед дорогим отелем считается тут в порядке вещей!

– Сэр, если вам нужно бумажку, то могу принести, – вежливо проговорил стоящий позади швейцар.

– Ну и зачем бумажку? Жопа-то вон, уже свалила, – выдохнул я ответ из старого анекдота, разглядывая ущерб на лакированных ботинках.

– Чтобы поправить ваш внешний вид, сэр, – с невозмутимостью английского Бэрримора проговорил швейцар.

– Давай, неси свою бумажку.

Швейцар чинно метнулся в гостиницу. Вот вроде бы и с пафосной мордой, а в то же время быстро…

Вот надо было так «хорошо» начать новый, тысяча девятьсот семьдесят первый год. Всего лишь вышел из гостиницы и тут же вляпался в «подарок». Дорогой костюм, дорогие ботинки, часы и запонки из золота, а воняю теперь как слив молочного завода.

К бордюру подъехал мой «бьюик ривера». Чёрная хищная рыбина прильнула бортом к краю дороги и ослепила на миг бликом с хромированной поверхности колпаков. Наружу выскочил услужливый парковщик и приоткрыл дверь, скалясь всеми тридцатью тремя зубами. Надеется на чаевые?

– Сэр, карета подана! – воскликнул парковщик.

– Ага, только у Золушки туфелька в дерьме, – вздохнул я. – Сейчас поправлю свой внешний вид и залезу.

– Это Гарри так зарабатывает, сэр, – улыбнулся парковщик. – Специально подкидывает дерьмо, а потом приносит бумажку, чтобы… Ой, я ничего вам не говорил.

Вернулся швейцар, с кряхтением опустился на одно колено и начал очищать мой ботинок.

– Простите, что не успел убрать. Это собачка госпожи Джины Лоллобриджиды сделала, и я не посмел при ней убирать… Сами понимаете, что звёзды такой величины не должны видеть, как чернь копается в отходах. У них есть более насущные проблемы. А нам что? Нам за посетителями убраться не трудно, тем более что мы ценим и любим каждого клиента, – говорил скороговоркой швейцар, живо очищая с моей ноги остатки собачьей мины.

Я с интересом разглядывал ещё крепкого мужичка. Как бы сказали в моём времени – афроамериканец. В семьдесят первом пока что просто называют негром. На вид около шестидесяти. Островок плеши окаймляют белые кучерявые волосы, такие же аккуратно подстриженные волосы очерчивают морщинистое лицо шкиперской бородкой. Мог бы сидеть и нянчить внуков, но предпочёл стоять на продуваемом всеми ветрами участке и подкидывать посетителям дерьмо, чтобы срубить лишний доллар на чистке обуви.

При чистке швейцару пришлось чуть закатать рукава, отчего наружу чуть вылезла татуировка в виде оскаленной морды пантеры.

Во как! А вот это уже интересно.

– Гарри, и нравится тебе этим заниматься? – спросил я негромко, когда чистка подходила к концу. – Вряд ли когда «пантера» унизится до соскабливания дерьма с ботинка белого человека… Или наколка нанесена просто для красоты?

Головой хищного животного награждались в основном те из группировки «Чёрные пантеры», кто был информатором. Кто слушал, видел, рассказывал. Бойцы же наносили на себя татуировку хищной кошки перед броском. В принципе, обслуга всегда на виду, всегда всё слышит и весьма удобно иметь свои уши и глаза в таком дорогом отеле.

Швейцар вздрогнул, на миг задержал дыхание, а потом чуть подёрнул рукав и проговорил:

– Я не понимаю, о чём говорит сэр. Прошу прощения, если вас обидел…

– Нет, не обидел. Для меня честь, что один из непростых информаторов группировки занимается очисткой обуви одного из аналитиков этой же группировки. Все мы братья и всегда должны помогать друг другу, невзирая на цвет кожи и акцент. Но тссс, это только между нами.

Гарри медленно поднялся, его колени хрустнули. В глазах, всего секунду назад наполненных участием и готовностью услужить, вспыхнул холодный, оценивающий огонёк.

– Аналитиков у нас не водится, – тихо и отчётливо произнёс Гарри. Его голос потерял всю служебную сладость, став низким и зернистым, как асфальт после дождя. – Водятся братья. Водятся сёстры. Водятся товарищи по оружию. А «аналитики» – это те, кто в кабинетах сидят и на картах флажки переставляют.

Я кивнул, доставая из нагрудного кармана пачку «Лаки Страйк». Предложил ему. Он после секундной паузы взял одну. Я щёлкнул «Зиппо» и протянул огонь швейцару. В этот миг наши глаза встретились вновь – два хищника принюхивались друг к другу.

В иерархии «Чёрных пантер» у меня тоже было своё место. Я был слегка в стороне, но мои действия всегда были нужны для гущи событий. Благодаря моим предупреждениям была разрушена операция по задержанию половины тысячи активистов, а также остались живы около двадцати рядовых бойцов.

Для «пантер» я оказался нужным белым. Очень нужным.

И если Гарри проворачивает свой номер по добыче долларов, то явно меня не знает. А это означает, что я всё ещё не засветился для народных масс. Это неплохо. Это радует. Не люблю, знаете ли, чтобы мой неблагородный хлебальник находился под надписью «Их ищет милиция». Ну да, тут полиция.

– Флажков у меня нет, Гарри. Только информация. И она может спасти жизни. Не всем, конечно. Но некоторым спасёт. У меня нет времени доехать до главного офиса, поэтому передам через тебя. Открой уши и внимай!

Он затянулся, выпустил струйку дыма в прохладный зимний воздух.

– Говорите, сэр. Но знайте, если почую ложь или игру в одни ворота... – он не договорил, лишь провёл указательным пальцем стене.

– Завтра. Четвёртый полицейский участок в Гарлеме, – начал я, глядя на проезжающие мимо машины. – Там планируют обыск в подвале на 125-й улице. Якобы «пантерами» устроена оружейная мастерская. На самом деле хотят подкинуть наркотики и оружие, которое принесут с собой. Ребята в мундирах хотят не арестовывать, а пострелять. Да так, чтобы от души, чтобы далеко было слышно. Для чего? Чтобы оправдать новые поступления на «борьбу с чёрной уличной преступностью».

Гарри слушал, не двигаясь. Только пепел на кончике его сигареты постепенно становился всё длиннее.

– Откуда вам это известно? – спросил он наконец. – Вы не из наших. Вы даже не отсюда... Акцент выдаёт. Из какой вы ячейки, сэр? Бруклин? Окленд?

– Из какой нужно ячейки, – усмехнулся беззвучно. – И мне известно многое. Но верить или нет моим словам – твоё дело. Поверишь и спасёшь полсотни жизней. Не поверишь и сам станешь дерьмом на подошве дорогого ботинка.

Глаза Гарри сузились до щелочек. Он понял, что я знаю слишком много, чтобы быть рядовым информатором или полицейским провокатором.

– Чего вы хотите? Денег? Каналов? – спросил он прямо. – Ничего этого я не дам. Я обычный работяга, который…

– Я хочу справедливого будущего, Гарри. Но не того безнадёжного, что грозит вашим детям. Я хочу чтобы рухнуло то, что должно рухнуть, а потом всё построить заново, но правильно и справедливо. А для этого мне нужны уши и глаза на улицах. Не слепые, как у мышей, а зоркие, как у пантеры. Ты давно в игре. Ты всех знаешь. Всех слышишь. Ты можешь пригодиться.

– И за это вы будете кидать мне косточки со своего стола? – в его голосе зазвучала ядовитая насмешка.

– Нет. За это я дам тебе оружие, против которого у копов и ФБР нет защиты. Информацию. Имена тех, кто стоит по ту сторону баррикад. Не рядовых патрульных, а тех, кто отдаёт приказы. Тех, кто финансирует расизм, сидя в кожаных креслах на Уолл-стрит. Тех, кто собирается в своих клубах и решает, что на этой неделе Гарлему быть спокойным, а на следующей – гореть.

Я улыбнулся и посмотрел на парковщика, который прямо-таки изнывал от ожидания моего подхода. После этого я вытащил и протянул швейцару двадцатку. Протянул так, чтобы парковщик видел.

Никогда не любил стукачей, пусть теперь помучается от зависти. Видел, как перекосило рожу парковщика.

– Подумай, Гарри. Ты можешь и дальше соскабливать дерьмо с ботинок таких, как я, зарабатывая на похороны для таких, как ты. Или можешь помочь мне подложить свинью тем, кто это дерьмо и производит. Не отвечай сейчас. Просто передай наверх: завтра на 125-й улице – ловушка. А послезавтра, если захочешь поговорить, я буду здесь, в это же время. Закажешь хороший стейк. Средней прожарки.

Я развернулся и двинулся к «Бьюику». Голос швейцара остановил меня.

– Эй, господин в дорогих туфлях! Сэр!

Я обернулся. Гарри стоял, склонив голову на плечо.

– А как насчёт госпожи Лоллобриджиды? И её собачки? – спросил он с непроницаемым лицом.

– А что насчёт них? – я приподнял бровь.

– Это была не её собака. И вообще – никакой актрисы здесь не было. Это моя небольшая подработка!

Теперь усмехнулся он. На чёрном лице проявилась улыбка старого, уставшего волка. Который ещё мог рвать и метать не хуже молодого.

Я усмехнулся и кивнул:

– Работа есть работа. Иногда приходится пачкать руки. В прямом смысле. До послезавтра, Гарри.

– До послезавтра, сэр, – ответил он, и в его голосе снова зазвучали подобострастные нотки, но теперь это была лишь маска, за которой скрывалось совсем другое.

– Сэр, машина готова и полностью в вашем распоряжении! – был бы у парковщика хвост, он бы крутился со скоростью лопасти вертолёта. – Я ещё протёр фары и стёкла…

– Благодарю за службу, мой друг! – похлопал я его по плечу, а потом сел в машину.

Краем глаза заметил, как вытянулось лицо парковщика. Ну да, он ожидал от богатого чудака хороших чаевых, но никак не обычного похлопывания. А вот пусть теперь исходит слюной.

Дверь «Бьюика» захлопнулась, и чёрная рыбина бесшумно растворилась в потоке машин. Теперь мне нужно было попасть на приём в высшее общество. Раз господин Фридрих Флик скончался в ФРГ от неожиданного сердечного приступа, то его место за столом в Бильдербергском клубе освободилось.

И это место могло пригодиться молодому, но очень перспективному промышленнику. Генри Вилсону, владельцу сталелитейного завода из Лондона.

С какого хрена мне там появляться и вообще – как я туда проникну? А вот это уже дело моего другана и партнёра принца Бернхарда Леопольда Фридриха Эберхарда Юлиуса Курта Карла Готфрида Петера Липпе-Бистерфельдского. Долгов у него было не меньше, чем имён. Пришлось отбашлять немало денег в Фонд дикой природы и провернуть пару операций по сближению с принцем, чтобы в конце концов стать номинантом на приглашение в этот закрытый клуб.

И вот сейчас мне предстояло показаться перед мужчинами, чтобы те осмотрели претендентов и вынесли вердикт – кому можно будет бухнуть жопу за стол переговоров.

Я остановился возле въезда на территорию особняка «Думбартон-Окс». На въезде меня встретили десять человек в чёрной форме и с оружием. Ко мне подошёл мужчина в полном обмундировании без опознавательных знаков и склонился над опущенным стеклом:

– Добрый вечер, сэр. Тут проходит частная вечеринка. Подскажите, ваше имя есть в списке приглашённых?

– Да, Генри Вилсон, – с такими людьми не стоило шутить.

Не стоит шутить потому, что чувство юмора на подобной работе атрофируется напрочь. Тут только прямая информация, чтобы в лоб и наверняка.

Мужчина взглянул в свой список, прикрывая остальные фамилии другим листом. Через несколько мгновений он кивнул и махнул своим людям:

– Пропустите! Всего доброго, сэр!

– Всего хорошего, – кивнул я в ответ.

Дорога от ворот до особняка оказалась долгой и извилистой, будто меня специально водили по лабиринту, чтобы сбить с толку. Ветви столетних дубов смыкались над асфальтом, создавая ощущение туннеля. Наконец, в просвете деревьев показался «Думбартон-Окс» — не уютный особняк, а монументальное сооружение из камня, холодное и недружелюбное даже в лучах зимнего солнца.

У подъезда, под классическим портиком, меня уже ждал новый кордон. На этот раз люди были в строгих костюмах, но их позы, взгляды и неприметные бугорки под пиджаками кричали о том же – частная безопасность, та самая, что имеет право на всё.

Один из «костюмов», с лицом бульдога и шрамом над бровью, бесстрастно открыл мне дверь.

– Господин Вилсон. Вас ожидают в Голубой гостиной.

Меня проводили через анфиладу роскошных, но бездушных залов. Воздух был густым от запаха старого дерева, дорогой полировки и сигар «кохиба». И ещё чего-то… чего-то металлического и напряжённого. Картины на стенах впитывали каждый шёпот за последние полвека.

В Голубой гостиной никого не было. Меня оставили одного. Я подошёл к камину, над которым висел портрет сурового мужчины в напудренном парике – один из прежних хозяев этого места. Его глаза, написанные с беспощадным реализмом, словно следили за мной. «Ты здесь чужой, выскочка», — говорил его взгляд. – «И мы это знаем».

Я повернулся к нему спиной, делая вид, что рассматриваю книги в стеллаже. На самом деле я изучал отражение в стеклянной дверце книжного шкафа. В комнату вошли трое, одетые в шелковые балахоны и белые маски.

Это и был «смотр». Никаких официальных представлений. Только оценивающие взгляды, скользящие по моей спине, по крою пиджака, по часам на запястье. Смотрели как на кусок мяса на прилавке.

Один из них остановился рядом.

– Прекрасная коллекция, не правда ли? – его голос был бархатным, как подушечка для шпаги. – Старинные фолианты. Некоторые содержат мудрость, которой нет цены.

– Цена всегда есть, – парировал я, не оборачиваясь. – Просто не у всех хватает капитала, чтобы её заплатить. Или смелости, чтобы прочесть.

– Принц Бернхард отзывался о вас с большим интересом, мистер Вилсон. Говорил, вы человек с… нестандартным взглядом на сталелитейный бизнес.

Наконец я медленно обернулся и встретил его взгляд. Улыбнулся деловой улыбкой, что принята в таких кругах.

– Мир меняется. И те, кто думает лишь о выплавке стали, могут остаться с куском ржавого металла. Будущее за теми, кто плавит реальность для создания будущего.

Глаза моего собеседника, казалось, замерли, анализируя каждую букву в моих словах.

– Плавить реальность... Интригующая метафора. Хотя несколько абстрактная для такого приземлённого бизнеса, как сталь. В конце концов, наши поезда, корабли и небоскрёбы до сих пор строятся из металла, а не из метафор.

– Именно поэтому они и рушатся, – парировал я. – Металл – всего лишь следствие. Сначала идёт идея. Потом в дело вступает воля. Вот что нужно плавить и отливать в новые формы. И постараться успеть, чтобы не исчерпать единственный ресурс, который невосполним – время. Контролируешь настоящую реальность – контролируешь и реальность будущую. И всё, что в ней будет построено.

Я позволил взгляду скользнуть по высокому потолку, по тяжёлым портьерам, по самому воздуху, насыщенному властью.

– Сегодня вы обсуждаете квоты на сталь и тарифы. А завтра тот, кто контролирует нарратив, решает, будут ли вообще эти поезда и корабли кому-то нужны. Или мир резко переключится на что-то другое. Авиацию. Или, скажем, информационные потоки.

Мой собеседник медленно положил книгу на каминную полку. В его движении была точность. Никаких лишних движений.

– Вы говорите как стратег, а не как промышленник, мистер Вилсон. Это наводит на размышления. Коллеги в Зимнем саду, я уверен, будут заинтригованы не меньше моего, – собеседник сделал паузу. – Особенно те, кто отвечает за... долгосрочное планирование. Прошу, не заставляйте их ждать. Время, как вы верно заметили, самый ценный ресурс. И оно стремительно утекает в песок, если им не управлять.

Он кивком указал на массивную дубовую дверь в дальнем конце зала. Провожатый не понадобился.

Он вышел. Двое других, обменявшись короткими взглядами, последовали за ним. Меня снова оставили в одиночестве, но теперь это было иное одиночество. Первый барьер был взят. Ритуал инициации начался.

Я поправил галстук и направился к указанной двери. Самое сложное было впереди. И если я утром вступил в собачье дерьмо, то сейчас собираюсь окунуться с головой в самую что ни на есть огромную навозную кучу!