Яблочный Канибал

Яблочный каннибал

Глава 1. Утро, что пахнет гнилью

Утро в этой части города пахнет сыростью и дешевым кофе, который продают в палатках у метро. Этот запах врывается в окна старых домов вместе с холодным воздухом и кажется каким-то слишком резким и навязчивым — как будто вся эта гниль и усталость собираются в одной точке, чтобы напомнить: жизнь тут не улыбается.

Я стою у прилавка продуктового ларька, вжавшись в куртку, держа в руках две помятые купюры. Продавщица, женщина лет сорока с ядовито-красными глазами, смотрит на меня через пластиковый экран с таким видом, будто я ей должен не деньги, а объяснения за всю свою жалкую жизнь.

— Ну давай, быстрее, — бормочет она, листая какую-то облезлую газету и игнорируя мой взгляд. — Уже очередь за тобой стоит, — добавляет она, и в голосе её слышится усталость, перемешанная с презрением.

Молча кладу на прилавок несколько яблок — самые дешёвые, с пятнами и маленькими вмятинами. Я знаю, что такие никто просто так не берёт. Но это всё, что могу себе позволить.

— А эти хоть нормальные? — спрашиваю я, осторожно гладя кожуру одного из яблок. — А то с этими каждый раз как лотерея: гниль или яд.

— Ешь что дают, — отвечает она, даже не поднимая голову.

Разворачиваюсь и выхожу из ларька. Снаружи уже собралась небольшая очередь таких же, как я — с пустыми глазами и спешкой на губах. В нашем мире нет времени на разговоры. Только споры о мелочах и бесконечные поиски поводов пожаловаться.

Иду по улице, глотая холодный воздух, который щиплет в лёгкие. Вокруг свистят машины, кто-то ругается через дорогу, женщина толкает коляску с плачущим ребёнком. Я смотрю на неё издалека, чувствуя тяжесть в груди — будто её детский плач напоминает мне что-то важное, давно забытое, стёртое из меня.

Проходя мимо забегаловки с табличкой «Горячие обеды», чувствую запах тухлого мяса — на секунду становится тошно. За стеклом вижу уставших от жизни рабочих. За кассой лениво сидит парень в спортивной толстовке. Он смотрит на меня и сразу отводит взгляд.

— У тебя нет прав, — бормочет он, когда я спрашиваю, есть ли у них что-то горячее на вынос.

— Забей, — бросает и снова утыкается в телефон. — Тебе всё равно никто не продаст.

Я отворачиваюсь. Во рту — горечь от обиды и бессилия. Я не первый и не последний, кого этот мир придавил.

Вернувшись домой, швыряю сумку на грязный стол. Внутри пахнет прелой бумагой и старым потом. Беру яблоко из пакета, тщательно мою его под краном и смотрю на него.

Глава 2. Тени на стенах

Ты знаешь, как это — просыпаться и уже ненавидеть? Не кого-то конкретного. Просто сам факт — что ты снова здесь, что ещё дышишь. Что весь этот вонючий мир опять просочился в щели, как канализационный пар.

Когда я встал, солнце уже протекало сквозь треснутые стёкла, будто кто-то вылил мочу на окно. Жёлтый, тухлый свет. Я сидел на краю кровати и глядел на свои руки. Кожа у ногтей потрескалась. На пальце — засохшая кровь. Не помню, откуда. Может, вчера? Может, не моя. Впрочем, это ничего не меняло. Всё в этом мире с одной кожи — воняет, липнет, и никто не спрашивает разрешения.

На кухне лежали яблоки. Те же, что я купил. Мятые. Один из них уже потёк — медленно, как будто не хотел умирать. Я поднёс его к лицу и вдохнул. Пахло, как у бабки под раковиной. И почему-то сладко.

Я разрезал его ножом, который давно не мыл. Сердцевина была чёрной. Чернее, чем должно быть. И знаешь что? Мне стало… тепло. Внутри. Словно я смотрел в зеркало.

Я — тоже яблоко. Только меня никто не ел. Пока.

На улице всё было как всегда. Собаки рыщут по помойкам, дети орут, взрослые делают вид, что живут. Один мужик у перехода стоял с бумажкой «Помогите». На вид — ещё не совсем спился. Смотрел мне в глаза. Долго. Будто знал.

Я хотел вывернуть ему глаз. Серьёзно. Просто взять и вдавить палец, пока не хрустнет, как косточка.
Но я прошёл мимо. Я всё ещё нормальный.
Так говорят.

На остановке кто-то блевал в урну. Тощая женщина, лет сорока. Наверное, от голода. Я сел рядом, и она села тоже. Мы молчали.

Потом автобус подъехал к остановке, двери автобуса открылись она встала и пошла к нему, а я остался. Ветер пах подгоревшим жиром и мочой. Кто-то крикнул через улицу:
— Пошёл ты, жирный ублюдок!

Я не понял, кому это было. Но обернулся.
На секунду мне показалось, что это кричали мне. Может, так и было.

Глава 3. На дне термоса

Я сидел на остановке уже минут двадцать, хотя автобус ушёл, кажется, ещё десять назад.

Просто не встал. Просто остался сидеть.

Иногда это даже приятно — когда не надо принимать решения. Ты просто гниёшь.

Как яблоко в пакете, забытое в холодильнике. Оно не кричит. Оно не сопротивляется. Оно просто становится частью пейзажа.

Сегодня я должен был поехать на собеседование. Какая-то убогая частная охрана в ТЦ, в ночную смену. Обещали форму, возможность «развиваться» и даже скидку на столовую.

Я уже знал, как это будет:

Комната без окон.

Камеры с жужжащими экранами.

Запах потных курток.

И я, как кусок мебели, гляжу в монитор на людей, которые даже не знают, что я существую.

Я никуда не поехал.

Мне хватило утреннего разговора с соседкой.

— Ты слышал? — она стояла в коридоре, как всегда, с бигудями и в старом халате, будто время у неё застряло где-то в семидесятых.

— Что? — буркнул я, завязывая ботинки.

— Да в соседнем районе какого-то ребёнка не нашли. Уже неделю нет. И никто ничего… Только мать бегает, как сумасшедшая. Остальным — пофиг.

Я ничего не ответил. Просто вышел.

Что я должен был сказать?

Что мне плевать?

За стеклом остановки дул ветер. Я смотрел, как одинокая бумажка кружится у дороги.

Люди проходили мимо. Я снова почувствовал себя ненужным.

Не одиноким — это другое.

Именно ненужным. Избыточным. Лишним. Таким, что легко забыть.

В кармане термос. Старый, вмятый. Я залил в него дешёвый чай с утра. Открыл крышку. Пар почти не шёл.

Тёплая муть. Привкус металла. Запах детства — если бы детство было в тюрьме.

Я подумал о том, что все мы одинаковые.

Раздавленные одинаковыми маршрутами, одинаковыми разговорами, одинаковыми яблоками из одинаковых ларьков.

Все мы гниём.

Только кто-то делает это медленно.

А кто-то — быстрее. С хрустом.

Я поднялся, когда пришёл следующий автобус.

Не потому, что захотел ехать. Просто стало стыдно сидеть дальше.

Я всё ещё делаю вещи «потому что так надо». Не потому что хочу.

Интересно, когда это изменится.

Я сел в конец салона. Возле окна. Там пахло сигаретами и старым сиденьем. Напротив села девочка — лет девятнадцать, может двадцать. В наушниках.

Выглядела так, будто её уже раз десять бросали.

Невыспанная. Безразличная. Хорошая.

Как яблоко: с виду целое, а внутри — сгнившее до косточки.

Она посмотрела на меня. Я чуть не отвёл взгляд — но не отвёл.

Я не боялся. Не стыдился. Просто… изучал.

Она отвернулась первой.

И в этом была маленькая победа.

Уродливая. Мелочная. Но моя.

В автобусе кто-то разговаривал по телефону. Громко, раздражённо.

— Да я тебе говорю! Вон, в промзоне, у гаражей. Полиция шмыг-шмыг — и всё! А через день — тишина. Как будто не было ничего!

Я повернул голову. Два мужика сидели ближе к водителю. Один с опухшим лицом и бегающими глазами, другой — худой, с кожей, как у старой куртки.

Говорил худой:

— Всё зачищают. Там пацана какого-то нашли. Говорят, лицо… ну… даже мать не сразу узнала. Только по кроссовкам и понялось.

— Глупости, — отмахнулся второй. — Интернет-страшилки. У нас тут такого не бывает.

— Да-да. Только почему-то никто не пишет. Ни новостей, ни заявлений. Ни фига! Вот и думай.

Они вышли на следующей остановке.

Девочка в наушниках подняла на меня взгляд, словно хотела сказать: ты тоже слышал?

Я медленно кивнул. Она отвела глаза.

Мне не стало страшно.

Наоборот — спокойно.

Как будто где-то в животе включили тёплую лампу.

Я не знал, почему.

Автобус ехал к окраине. В тот самый торговый центр, где я якобы устраивался работать.

Я вышел раньше. Просто захотел пройтись.

Промзона воняла маслом и мокрым бетоном. Мимо катили грузовики, на которых никто не смотрел в зеркало.

Пыль въедалась в лицо. Под ногами — грязь, пластиковые бутылки, острые палки.

Я прошёлся вдоль гаражей. На одном была нарисована надпись баллончиком: «здесь никого не убивали».

Именно так. С тремя звёздочками.

Смешно. Люди — странные.

Проходя мимо, я посмотрел на дверь одного гаража. Замок был срезан.

Пусто.

Но запах… был.

Что-то между ржавчиной, мочой и старым мясом. Я не испугался. Просто задержал дыхание и зашёл внутрь.

Пол — в пыли.

На стене — старая газета, приклеенная скотчем.

В углу — гнилой мешок.

Я подошёл. Там было яблоко.

Точнее — его половина.

Сгнившая, но всё ещё узнаваемая.

Я смотрел на него, и вдруг почувствовал, как всё вокруг перестаёт существовать.

Автобусы, работа, запах кофе, фальшивые лица.

Осталось только это яблоко.

И я.

Я подумал — если бы я исчез, никто бы не пришёл искать.

Как того мальчика.

Как это яблоко.

И если я исчезну сам — никто не узнает, что это было решение.

Вечером я сидел на кухне. Свет дрожал.

На плите варился какой-то суп из дешёвых кубиков. Яблоко лежало на столе. Другое — свежее, из ларька.

Я взял нож.

Начал медленно срезать кожуру.

Как кожу.

Как маску.

Сначала кружок. Потом спираль.

Потом — мягкие, влажные части. Сердцевина. Семечки.

Я думал о людях.

О том, как они устроены.

Где у них жир, где кости, где мышцы.

Где начинается настоящее «я».

Есть ли оно вообще.

Или мы все — просто яблоки.

Гниющие.

Ждущие, когда кто-то раскроет нас до сердцевины и выбросит кожуру.

Глава 4. Шорох под кожей

Я давно не сплю нормально.

Где-то между двумя ночами я начал просыпаться от звука. Он не громкий. Он тёплый, липкий, как дыхание чужого человека у тебя за ухом. Поначалу я думал, что это просто трубы — гнилые, как вся эта рухлядь, в которой я живу. Но теперь… теперь он ближе.

Он во мне.

Это как зуд под кожей, как будто кто-то шепчет на внутреннюю сторону моего черепа. Без слов. Просто ощущение — надо. Надо что-то сделать.

Я шёл сегодня по двору. Сквозь разбитое стекло, мимо детской площадки, где даже дети не появляются без крайней нужды. Под ногами хрустела соль, не растаявшая с зимы. Я знал, куда иду, но не знал — зачем.

Иногда мои ноги сами ведут меня.

В подворотне стоял один из тех, кто всегда здесь. Его звали Пашка, но никто не называл его по имени. Он был просто ещё один лишний человек, который когда-то был молодым, но стал просто куском тела на скамейке, под дождём и с перегаром.

— Влад! — крикнул он мне, узнав. — Эй, подкинь, а?

Я подошёл. Молча.

Он протянул руку. Она была в язвах. Сигарета в пальцах почти догорала, а взгляд был каким-то… не живым, но всё же смотрящим. Он ждал.

— Мне бы бухла. Или хотя бы чаю. Я... холодно, понимаешь? — он засмеялся, и его зубы были желтые, как газетные обрывки.

Я смотрел на него долго. Дольше, чем нужно. И вдруг поймал себя на мысли — а он ведь никто. Ни родных. Ни смысла. Даже он сам не знает, зачем ещё дышит.

Я кивнул.
И сказал:

— Пошли.

У меня дома было пусто.
Но не холодно.
Я включил обогреватель. Он пыхтел, как старый пес, но давал тепло.

Пашка сел на табурет, не снимая куртки. Взгляд его прыгал по комнате.

— Стены, как в морге, — буркнул он. — У тебя, Влад, всё как-то... не по-человечески.

Я вымыл яблоко. Медленно. Слишком медленно. Руки не дрожали — но были будто чужие.

— Хочешь?

Он взял, откусил.
И начал кашлять.
Я посмотрел на красные капли на его губах — яблоко было с гнильцой.
Он бросил его в мой мусор.

— Тьфу, ты что, с помойки их берёшь?

Я улыбнулся. Тихо.

— Ты сам с помойки, Пашка.

Он не рассмеялся.
Он встал.
И начал что-то говорить. Про меня. Про то, что я «странный», что у меня глаза «больные», что я вообще не такой, как был раньше.

Я слушал.
А потом сказал:
— Садись.

И он сел.

Я не убивал его. Не сегодня. Не тогда.
Но я понял одну вещь.
Я могу.

И это страшнее, чем если бы я уже это сделал. Потому что с этого дня я начал смотреть на людей иначе.

Они стали... мягче.

Я видел в прохожих не лица, а слои. Кожу. Жир. Мышцы. Как учебник анатомии, только живой. Даже в тётке у ларька я больше не видел «женщину» — только кость и хрящ.

Через день я услышал в автобусе:

— Говорят, кто-то пропал со двора. Бомж вроде...
— Ну, их там много.
— Но говорят, он сидел всегда под 6-м подъездом. А теперь нет.

Я молчал. Я знал.
Он ушёл.
Но ещё не навсегда.

У меня на кухне лежал нож. Я точил его просто потому что.
Никому не говорил, зачем.

Мир всё ещё не знал, что во мне что-то завелось. Что в голове у меня — не только мысли. Что я начал нюхать людей, словно они еда.
Яблоки.
С гнильцой.
Но некоторые всё ещё сочные.

Глава 5. Яблоко без черенка

Я иногда думаю, что меня вырастили не люди, а плесень.
Та, что тихо расползается по углам старых кухонь, просачивается в трещины в обоях и живёт дольше хозяев квартиры.
Я и сам давно чувствую, что стал такой же. Не человек. Гниль.

Я сидел в автобусе. Уже не том, где была девочка. Сейчас в нём воняло мокрыми сиденьями, обмороженной кожей и едой в пакетах — все ехали с работы или с рынка. Люди рядом казались комками мяса в куртках. Они шумели, чесались, скроллили телефоны с разбитыми экранами.
Женщина справа от меня дышала так, будто каждое её вдыхание — это попытка выдавить из мира последние крохи кислорода.
Я смотрел на неё и думал: а ведь она даже не знает, что я уже начал.

Я убил человека.
Да, пусть это был Паша, мой бывший друг. Пусть это произошло… нечаянно. Хотя никакой случайности не было. Просто нажал сильнее. Держал дольше.
И в тот момент — впервые за много лет — я почувствовал себя живым.

С тех пор я стал чувствовать, как всё обострилось.
Шум — громче.
Запахи — противнее.
Яблоки — слаще.

Я всегда ем их перед «тем», как ритуал. Одно гнилое яблоко.
Смотрю на червоточину.
Кусаю.

Я пришёл в свою квартиру и первым делом бросил взгляд на ящик. Деревянный, старый, весь в заусеницах. Заперт на дешёвый висячий замок. Внутри — ещё ничего нет.
Но будет.
Он нужен мне не для тела.
Для частей.
Не целиком. Потому что тела тяжёлые.
А части…

Я снова пошёл в тот магазин, где яблоки лежат, как умершие органы. Продавщица всё так же курила у двери. Её пальцы были жёлтые, как покрытие зубов алкоголика.
Она не смотрела на меня, но я — на неё.
Она быстрая, но сломанная.
Я записал.

У неё, кстати, нет семьи.
Я знаю. Проверял.
Соцсети, пустой ящик почты, даже её номер пробил через сервис объявлений. Ничего.
Она — идеальная кандидатура.

Но не сейчас.
Я пока учусь. Тренируюсь.

У подъезда, под фонарём, стоял бомж. Он ел хлеб, прижимая его к животу, будто боялся, что тот убежит. Его глаза встретились с моими — и я почувствовал… жалость.
Но не к нему.
К себе.
Потому что я — хуже.

Иногда, когда я сижу один, я думаю о теле Паши. Оно до сих пор где-то там, в канале.
Город заглатывает мёртвое. Он молчит.
Молчит полиция.
Молчат соседи.
И я молчу.
Но внутри… внутри всё кричит.

Слухи начали ползти.
Я слышал, как в автобусе мужчина говорил кому-то по телефону:

— Да я тебе говорю, нашли туфлю. В канаве, на Моховой. Кто-то сказал, нога была внутри.
— Да не, не фейк. Там бабка какая-то кричала.
— А полиция? Да ты чё, им насрать, как обычно.

Я не улыбался.
Я просто встал и вышел на следующей остановке.
Слишком рано радоваться.

Поздним вечером я сидел на кухне, резал яблоко ножом.
Мягкий, рыхлый хруст. Как шея, если сильно нажать.
Я достал бутылку уксуса. Чуть-чуть на кончик.
Скоро надо будет испытать.
На ком-то… слабом.
Незаметном.

Я снова увидел ту девочку.
В том же автобусе.
Она была одна.
Вид у неё был такой, будто мир давно её сдал в утиль. Смотрела в окно, гладила пальцем стекло, будто надеялась нарисовать что-то важное.
У неё в рюкзаке болтался брелок в виде яблока.

Я смотрел на него, как на знамение.

Это было последним сигналом.

Теперь я знал точно:
Яблочный каннибал родился.

Глава 6. Как кожа сливается с железом

Меня тошнит от обычных лиц. Они все одинаковые. Утром на остановке — серые, влажные, уставшие. Каждый будто уже мёртвый, просто не в курсе. А я знаю. Я смотрю на них и вижу, как мясо держится на костях — плохо, слабо.

Сижу. Курю. Яблоко в кармане — тяжёлое, тёплое, будто живое. В нём больше жизни, чем в них всех вместе.

Сегодня я не просто еду.
Сегодня я выбираю.

У меня в руке — маленький складной нож. Купил на вокзале у старика, который продавал носки, лезвия из кости. Он сказал:
— Это последнее. Остальное продал.
Я ничего не ответил, только дал деньги.
С тех пор я нашу, этот нож всегда с собой в кармане.

В метро давка. Толпа, запах чужого пота, чужих мыслей, чужих страхов. Женщина рядом жалуется кому-то по телефону. Пожилой мужчина сопит, обнимая портфель, как младенца.
Все боятся.
Меня — нет.
Но я — да. Я боюсь себя.

Они не знают, что я с ними рядом.
Они не знают, что я уже сделал.
Не знают, кем я стал.
Пока.

В новостях говорят про «обезглавленного подростка у гаражей».
Я слушаю.
Пью яблочный сок.
Улыбаюсь.
Никто не догадается. Никто даже не спрашивал, почему у меня всегда с собой яблоки. Они думают — бедность.
А я думаю — символ.

Это плод, который гниёт изнутри. Сначала сладкий, потом бурый, потом склизкий.
Прямо как человек.

Смотрю на соседей. Они теперь смотрят на меня иначе. Не потому что узнали. А потому что чувствуют.

Чувствуют, что во мне появилось что-то... пустое. Чёрная дыра внутри, и она всё растёт. Раньше я её боялся.
Теперь — кормлю.

Сегодня в автобусе я снова увидел ту девочку.
Я смотрю на неё, и что-то внутри дрожит.
Не от желания. Не от страха.
От странного понимания, что она всё ещё не боится.
Она единственная смотрит на меня прямо в глаза.
Долго. Молча. С вызовом.
И уходит.

Я остаюсь.

Когда я возвращаюсь домой — на лестнице пахнет моющими средствами.
Это значит, что кого-то нашли.
Кто-то вызвал уборку.
Кто-то сообщил.

Но не обо мне.
Меня никто не ищет.
Меня боятся даже в мыслях.

Слухи теперь везде.
На остановке, в ларьке, в метро:
— Говорят, у него глаза как у дохлой рыбы…
— Нет, у него мешки с мясом были.
— Он кормил кого-то тухлятиной…
— Он яблоки людям в сумки клал… отравленные…

Я слушаю. Я рядом. Я среди них.
И когда они начинают переходить улицу, увидев меня —
я чувствую, что стал частью этого города.
Его второй кожей.

А вечером — тишина.
На столе яблоко.
На стене — пятно от прошлого удара.
Под ногтями — грязь и кожа.

Я не молюсь.
Я не жалею.
Я просто есть.

Глава 7. Я делаю это правильно

Я знал, что этот день придёт. Я слишком долго ходил по кругу — вонючие подъезды, тухлые яблоки, бессмысленные лица. Всё гнило. И внутри, и снаружи. Я просто должен был ждать.

Я начал с неё. С продавщицы.

Каждый раз, когда я смотрел, как она ворочает грязными руками мои яблоки, как кривит рот, когда я протягиваю мятые купюры — я знал, она первая. Я выследил её маршрут. Она уходит с работы поздно, одна. В переулке между школой и техникумом — никого, только контейнеры и битые фонари.

Я шёл сзади. Тихо. Я знал, как дышать.

— Слушай, чё тебе надо? — бросила она, оборачиваясь.
— Яблоко, — ответил я.

Она хмыкнула, обернулась — и тогда я нанёс первый удар. Нож вошёл чуть ниже ребра. Она не закричала. Просто охнула и схватилась за живот. Я ударил ещё раз. И ещё.
Она завалилась в тень, хрипя. Как рыба на берегу.

Я не чувствовал ничего. Просто тепло на ладони. Просто работа.

Вторая — девочка с автобуса.

Я не знал её имени. Знал маршрут, рюкзак с ушками, наушники, пустой взгляд. Таких никто не ищет сразу. Я изучал её. Долго.

В тот день дождь стучал по капюшону. Я ждал у ларьков, потом свернул за ней. Она шла по краю дороги. Там — гаражи, рельсы, пустота.

Когда она свернула в тупик между гаражами, я сбил ее с ног и схватил за руку чтобы затащить её вглубь. Она закричала от неожиданности и попыталась вырваться. Я ударил ее ножом — не точно, в плечо. Потом в живот. Руки дрожали. А если бы она сейчас закричала чуть громче?

Всё стихло. Иногда становится так тихо, что даже собственное дыхание бесит.

Я стоял и смотрел на неё. Такая маленькая. А крови — как из взрослого.

Третий был другой. Такой, как я. Или почти такой.

Я чувствовал его взгляд. Несколько раз — у метро, в подворотне. Он следил. Один раз даже шёл за мной до самого дома. Глупо. Я начал искать его сам.

Нашёл.

Он жил у складов, в заброшке. Обрюзгший, но не слабый. В глазах — то же, что у меня в зеркале.

— Пришёл, — сказал он. — Я думал, ты не решишься.
— Мы не можем быть вдвоём, — ответил я. — Город не выдержит.

Он кинулся первым. Я успел увернуться, но он ударил меня по плечу железным прутом. Боль резанула, но я держался. Я бросился вперёд, вцепился в него. Он бил, я бил. Мы катались по полу, как звери. Кровь жгла, дыхание сбивалось.

Он порезал мне лицо. От порыва гнева и боли я воткнул ему нож в бедро. Он заорал то ли от боли, то ли от страха. Я ударил ещё — в шею. Кровь брызнула на пол. Он забился.
Я стоял, пыхтя, с разорванной курткой и закусленным ртом.
Я победил.

Я добрался домой с трудом. В зеркало глянуть не смог. Все тело гудело и ломило.
На столе — яблоко. Чистое. Без пятен.

Я смотрел на него долго.
Я знал — теперь я настоящий. Без жалости. Без страха. Только расчёт. Только путь вперёд.

Яблоки — они всегда гниют изнутри.
Так же, как и я.

Глава 8. Тени под давлением

После всего, что случилось, я думал, что смогу вернуть себе хоть немного покоя. Но нет. Покоя не бывает для таких, как я.

На улице всё менялось. Не заметно сразу, но постепенно. В газетах начали появляться статьи — не громкие, но с намёками. В новостях мелькали фразы: «...серия загадочных исчезновений... подозрения на насильника... следствие продолжается». Люди начали оглядываться по сторонам, перешептываться, кто-то хватался за детей, закрывая окна и двери.

Полиция — это отдельная история. Они пришли ко мне домой с вопросами. Несколько раз. Спрашивали про мои передвижения, интересовались, где я был в дни пропажи. Я говорил ровно столько, сколько нужно, — правда никогда не была моим другом.

Каждый визит оставлял след. Каждый стук в дверь — как удар по голове.

Вокруг меня сгущалась тьма. Соседи стали сторониться, смотреть косо, обсуждать за спиной.

Я чувствовал, как постепенно сжимаются кольца. Полиция, слухи, страх.

В голове метались мысли — убежать? Сдаться? Или продолжать?

Но кто я без этого пути? Кто я без своей тени, без своего гниющего яблока?

Я больше не мог смотреть на мир прежними глазами. Он был слишком сломан.

Внутри меня начиналась борьба — не снаружи, а внутри.

Я пытался сосредоточиться, собрать куски разума. Время бежало, а вместе с ним — и давление.

Каждый день — это вызов.

И я не собирался проигрывать.

Глава 9. Живым не выбраться

Я больше не сплю.
Глаза закрываются сами по себе, но внутри — всё крутится, шумит, шепчет. Как будто кто-то рядом. Как будто я уже не один.

После допроса прошло трое суток, но звон в ушах не утих. С каждым днём они всё ближе — полицейские машины тормозят у подъезда, в кафе за соседним столиком сидят люди с одинаковыми ботинками и смотрят в отражение витрины. Письмо в почтовом ящике без обратного адреса. Пустой конверт.

Я не знаю, что из этого реально.

Иногда мне кажется, что они уже всё знают. Просто ждут. Дают сойти с ума, дают сломаться. Чтобы легче было брать.

На улице — осень. Такая же, как в тот день. Жухлая, сырая, липкая. Люди ходят быстрее, закрываются капюшонами, отворачиваются. Никто не говорит лишнего.

Но я вижу, как они смотрят. Как замолкают, когда я прохожу. Как сторожиха закрывает дверь раньше времени. Как соседка из 45-й перестала здороваться.

Им что-то известно.

Я сижу на кухне. Чай не заварен. На столе яблоко — тёмное, с пятнами. Я не могу выбросить его. Оно как знак. Как проклятие. Как обещание, которое я сам себе дал.

Мусор в голове нарастает. Я слышу голос. Свой голос. Но не через рот. Внутри.

— Ты начинаешь бояться, — говорит он.
— Я не боюсь, — отвечаю я.
— Боишься. Ты дрожишь, когда идёшь по лестнице. Ты закрываешь дверь на три замка. Ты убрал нож в шкаф. Боишься.
— Это просто осторожность.
— Нет. Это слабость. Ты хотел быть сильным. Ты хотел очистить этот мир. А теперь ты нюни распустил?

Я зажимаю уши.
Но внутри ушей — тоже он.

Вечером звонок в дверь. Я не открываю. Но с другой стороны — стук. Один. Два. Потом шаги вниз по лестнице.

Я выглядываю в глазок — пусто. Но что-то вставлено в щель между дверью и косяком. Бумажка.

На ней чернилами — корявыми, мыльными — написано:
"Мы всё ближе."

Я не ухожу далеко от дома. Магазин, подъезд, иногда парк. Я проверяю, не следят ли за мной. Улыбаюсь прохожим. Пытаюсь выглядеть... нормальным.

Но внутри всё гниёт.

Во снах — она. Девочка. С пустыми глазами. Она идёт ко мне навстречу, из дождя, из луж, из грязи. И каждую ночь она говорит:
— Почему ты не остановился?

Я просыпаюсь мокрым.
И долго сижу в ванной, глядя на своё отражение.

Лицо моё — не моё.
Как будто внутри сидит кто-то другой.
Кто-то, кто следит.
Кто-то, кто недоволен мной.

Полиция приходит снова. На этот раз — с понятыми. Осматривают кладовку. Переворачивают ящики. Берут мою куртку. Я улыбаюсь. Я помогаю. Я говорю: "Конечно, осматривайте всё, я понимаю." Они ничего не находят.

Но перед уходом один из них — старший — смотрит на меня чуть дольше, чем нужно.
— Вы уверены, что не хотите что-то добавить? — говорит он.
Я качаю головой.
— А зря, — говорит он.

Я сижу ночью и чувствую — скоро. Всё уже рушится.

Яблоко на столе почернело. Оно стало мягким и будто смотрит на меня. Я беру его в руку — оно пульсирует, как сердце. Я сжимаю его, и сок капает на пол, как кровь.

Во мне — трещина.
Скоро что-то вырвется наружу.

И, наверное, это буду не я.

Глава 10. Гниль изнутри

Я проснулся в полчетвёртого утра.
Комната была тёмной, но я чувствовал — кто-то здесь.
Я не мог пошевелиться. Ни рукой, ни ногой. Только глаза. Только дыхание — частое, рваное.

И голос.

— Ты подвёл меня, Влад.

Я не удивился.
Он давно был рядом. Я чувствовал, как он наблюдает из глубины моего черепа, как оценивает, взвешивает, презирает.
Я думал, он исчез. После всего…
Но он просто ждал.

— Ты испугался, — сказал он. — Ты стал как они. Ты держишь нож как трус. Ты ходишь с опущенной головой.
— Я... просто устал, — шепчу. — Нас больше никто не ищет. Всё затихло.
— Ты слаб.
— Я жив.
— Пока.

Я всё реже выхожу на улицу. Яблоко на столе сгнило до косточки, но я не убираю. Пусть будет. Символ. Напоминание.

Полиция не приходила почти неделю. Но это не даёт покоя — тишина страшнее допросов. Она липкая, прилипает к коже, к сердцу, к глазам.
Люди исчезли из моего мира. Никто не здоровается. Ни один сосед не задерживает взгляд. Я будто умер, но тело ещё ходит.

Я стоял у зеркала и долго смотрел.
Отражение моргнуло не в такт.

Я шагнул назад.

— Понимаешь теперь? — сказал он. — Нас не может быть двое. Ты — мешок с костями, страхом и сожалениями.
— Я не жалею.
— Лжёшь. Ты боишься, что тебя поймают. Боишься снов. Боишься самого себя. Ты хотел быть чистильщиком. А стал крысой, которая забилась в угол.
— Я не такой.
— Уже — нет.

Он шагнул из зеркала. Лицо — моё. Но чище. Спокойнее. В глазах — холод.
Настоящий я.

— Я тебя вытянул наверх, Влад. Я дал тебе силу. А ты её закопал.
— Я не хотел...
— Поздно.

Я очнулся в парке. Не помню, как добрался. Под ногами — листья. На ветках — вороны. Никого. Только я и он.

Он идёт рядом.
— Ты устал, Влад?
— Да.
— Значит, пора закончить.

Утром в новостях:

«Сегодня около шести утра на скамейке городского сквера был найден мужчина без признаков жизни. Личность установлена — Владислав Н., 34 года. Предположительно — суицид. Следствие продолжается. Это уже четвертый случай за месяц».

На экране — фотография.
Яблоко — рядом с телом. Чистое. Без пятен.